Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
Сейчас он бродил по улицам, обдумывая все это, стараясь разобраться в себе. Ведь почти никогда не возникали у него сомнения в нужности своей работы, ведь целая философия придумана была по этому поводу, стройная и четкая, и вот… Что-то начинало рушиться в выстроенном им прочном здании, казавшемся незыблемым. И началось это, пожалуй, с того, что, переписывая Настино лицо на картину, он не смог придать ей то выражение, которое ему нужно, — ненависти в Настином лице отразить не удавалось. Но что бы, казалось, опытному художнику тут сложного: сжать губы, сдвинуть брови, сузить глаза, дать блик, где нужно. Ан нет, не получалось: Настино лицо оставалось чистым, незамутненным и источало доброту…
Марк насмехался над собой, называл себя идиотом, неумехой, но сделать ничего не мог. Прямо чертовщина какая-то! Конечно, Марк добился того, что ему было нужно, но лицо было уже не Настино, а совсем другое, чужое, и он начинал все заново, но без результата. Насте не говорил он об этом, да и не встречались они с тех пор. Когда закончил ее портрет, то бросил небрежно: «Заходите иногда…» Конечно, после такого приглашения она и не заходила, а сейчас, проходя мимо медпункта, где она работала, он вдруг завернул туда.
Рабочий день кончался, и он столкнулся с ней в парадном. Она потупилась, смешалась.
— Я провожу вас до дому, — сказал он.
— Что это вы вдруг? — спросила она, а когда вышли, сказала: — Только гулять мне с вами время нету. Петр из госпиталя выписался, обедом надо кормить.
— Ну и как чувствует себя ваш братец?
— Неважно. Пока отпуск длительный дали, но беспокоится он, что в запас могут.
— Переживает?
— И не говорите. Армию он любил и любит, без нее ему тяжко будет.
— Не накомандовался, выходит, еще, — процедил Марк.
— Почему вы о Петре всегда так? — приостановилась даже она. — Скажите же, наконец, знали вы его или нет?
— Мы уже говорили об этом.
— Но вижу я, ненавидите вы его! Так за что? Что у вас приключилось такое? Не мытарьте мне душу. Чувствую же я! Или скажите, или идемте сейчас к нам, там все Петру и выскажете, если есть что.
— А что? Идея, — протянул он задумчиво.
— Побоитесь только.
— Нет. Преждевременно это, наверно. Я же лежачих не бью. Вот очнется ваш братец после госпиталя, придет в себя, может, тогда и… встретимся.
— Значит, было у вас что-то, было? — воскликнула она.
— Было, — сухо произнес Марк. — Но вы успокойтесь, счеты я с ним сводить не собираюсь. Я для разрядочки в лес езжу, сшибаю там веточки.
— Чем сшибаете?
— А чем придется, — отмахнулся он.
— Ненормальный вы все-таки… — вздохнула Настя. — Да и не диво, в таком кошмаре живете, среди картин страшенных. Неужто можно все время ненавистью жить?
— А мне любить, Настя, некого. И не за что.
— Разве за что-нибудь любят? Просто так любят.
Просто так — у меня не выходит, — усмехнулся он. — Видел слишком много.
— Ну вот, дошли до дому, — остановилась Настя у ворот.
— Может, зайдете ко мне на днях?
— А зачем? Переговорили вроде обо всем.
— Так уж и обо всем? Заходите. Нужны вы мне сейчас, — обронил вскользь в конце фразы.
— Опять рисовать, что ли, будете?
— Нет… Просто так нужны.
— Пустое говорите… Не нужен вам никто, — покачала она головой и вошла в арку ворот. — Прощайте.
— Я все же буду ждать вас, Настя, — крикнул он вслед.
Она обернулась, посмотрела на него, но ничего не ответила.
В этот день в институт Коншин не пошел, надо было гнать работу, а она не получалась. Уже третий раз смывал он в ванной с картона гуашевую краску, чтоб начинать все заново. Увы, те плакаты, которые приходилось ему делать, надо было делать не головой, а руками, а руки были еще неумелые… В карандаше фигура рабочего вроде смотрелась, была нарисована, но когда начинал в цвете — ничего не выходило. К вечеру он совсем измучился, забросил картон в угол комнаты и позвонил Володьке, предложив прогуляться. Тот согласился. Встретились у Колхозной, прошлись по родной Сретенке, а оттуда вниз по бульвару.
— Куда ты меня тащишь? — спросил Володька.
— Дойдем до Пушкинской, а там, может, зайдем куда-нибудь… — и рассказал Коншин о последней встрече с Наташей, ну и как с плакатом целый день возился, и без толку. — И вообще тоска, — закончил он.
На Страстном, около магазина «Мясо», обогнала их компания, трое хорошо одетых мужчин в возрасте с тремя молоденькими дамочками.
— Вроде Анатолий Сергеевич, — кивнул Коншин на одного. — Он самый, — добавил уже уверенно.
— Который? — почему-то с интересом спросил Володька.
— В шубе с каракулевым воротником.
— Бабоньки у них ничего, — усмехнулся Володька.
— Анатолий Сергеевич толк знает. Помню, говорил мне, не связывайся с девчонками, эти соплячки ничего не понимают. Женщину надо лет тридцати, те все могут.
Компания завернула на улицу Горького, за ними и ребята. Из дверей бывшего елисеевского доносились аппетитные запахи копченостей. Володька шмыгнул носом, втягивая в себя ароматы съестного, из чего понял Коншин — голоден Володька. Он предложил зайти и купить колбаски, но Володька отказался. Он не сводил взгляда с веселой компании. У бывшего филипповского ресторана, а теперь «Астории» Анатолий Сергеевич остановился с дружками, посовещались и направились в переулок, где был вход. Володька придержал Коншина за локоть:
— Деньги у тебя есть?
— Есть немного.
— Может, зайдем? Угостишь меня мясцом, ну и от пивка не откажусь.
Коншину и самому хотелось развеяться, он согласился.
— Давненько в ресторации не был. Посидим, значит, — повеселел Володька.
Коншину совсем не хотелось встречаться с Анатолием Сергеевичем, и они подождали, когда компания разделилась и прошла в зал; тогда и ребята вошли, поискали место и сели вдалеке от компании Анатолия Сергеевича. За выбранным ими столиком развалился пьяненький мужчина средних лет.
— Присаживайтесь, ребята. Пожалуйста, — пригласил он, когда они попросили разрешения. — Один я… — в последних словах стояла давняя, видно, тоска.
Официант оказался знакомым Коншина, жил от него через дом, и сталкивались они либо на улице, либо в магазине, а чаще всего в павильончике «Вина — воды», у дяди Гриши, куда Коншин забегал за папиросами почти ежедневно. Они обменялись — «привет», «привет», а потом уж официант спросил:
— Ну что, ребята? Салатик, селедочка, водочка и горячее?
— Давай, — кивнул Коншин, лишь уточнив количество водочки — маленький графинчик, ну и по бутылке пивка.
— Водочка-то дороговата стала, — проворчал сосед, после того как официант записал заказ и ушел. — Вы помните, сколько до войны она стоила?
Ребята, конечно, помнили и кивнули.
— А пить стали больше. Война, что ли, народ избаловала да попортила либо еще что? Да и везде торгуют ею, проклятой, поди на каждом углу. Около моего дома — четыре точки. Куда ни пойдешь, одну да не минуешь. Соблазн. А что из этого будет? Не знаете? Скажу вам, что из этого произойти может, ну и больше мешать не буду. Так вот, молодые люди, ради хлебушка насущного начать воровать трудно, совесть не очень-то позволит, а вот на водочку — легчее, у хмельного-то совесть залита. И, помяните мое слово, начнет народ изощряться, на выпивку деньгу добывать, а что из этого выйдет, догадаться нетрудно.
— Есть в ваших словах сермяжная правда, есть, — весело согласился с соседом Володька.
— Еще бы… Вот поглядите вокруг, на зарплату разве сидят? Нет, здесь те, кто уже начал химичить да приворовывать. Ладно, замолк я. — Сосед отхлебнул пива и закурил, откинувшись на спинку стула.
— Ты помнишь, я рассказывал о Толике Лявине? — спросил Володька. — Так вот, встретил недавно. Директором ресторана, как мечтал, не стал, но командует каким-то рынком в дачной местности. Одет шик-модерн, физиономия лоснится, усики отрастил для солидности, угощал коньячком, такую пачку деньжищ вытащил, еле в бумажнике помещалась.
