Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Да… Ребята из моего класса, служившие там, почти все пропали без вести, — вздохнул Володька, а потом стал рассказывать о сегодняшней прогулке с отцом Сергея.
Они шли по оживленной Сретенке. Горели фонари, светились витрины магазинов, около «Урана» толпился народ — шел фильм «Русский вопрос», в Селиверстовом переулке шумела небольшая очередь перед пивным баром, навстречу попадались парочками девушки с призывно-ожидающими глазами… Вокруг крутилась обычная жизнь вечерней московской улицы, а в них сидело глубоко запрятанное фронтовое ощущение, очень неприятное и тяжелое, когда, бывало, они знали о готовящемся наступлении, а другие нет и беспечно занимались своими делами, болтая о пустяках.
— Теперь я понял слова Марка о строе, — сказал Коншин. — Очень хреново, когда оказываешься вне его.
— Мы не вне, только чуть впереди, — усмехнулся Володька.
— Все равно не по себе. Выбросить нужно все из головы, к чертовой матери. У нас своих личных проблем хватает, а тут еще… — Коншин резко бросил окурок. — К черту!
— К черту — уже не выйдет, Алексей. Теперь нам с этим жить, никуда не денешься.
— Михаил Михайлович говорил, что страна идет в походной колонне среди вражеского окружения, ну и все этим объяснил. Может, и верно?
— Не думаю… Знаешь, вспомнилось сейчас, был у меня один солдатик из «отцов», так вот он в атаках никогда имя его не выкрикивал.
— У меня тоже такие были. Мало, но были… Ладно, хватит об этом. Зайдем в бар, трахнем по кружечке?
— Неохота, Леша, да и домой пора.
Уже какой раз отказывается Володька от выпивки. То ли одалживаться не хочет, с деньгами-то у него туго, либо вообще потерял интерес к ней.
Восьмого марта Коншин позвонил Наташе на работу и сказал, что встретит ее и если она не возражает, то можно зайти ненадолго в кафе. Наташа насчет кафе ничего определенного не сказала, но против встречи не возразила.
Идя к Красным воротам, Коншин думал, что очень жаль, не может он рассказать ей обо всем том, о чем говорили они с Володькой, что, пожалуй, подожмет она отчужденно губки, скользнет похолодевшим взглядом и бросит пренебрежительно — опять, дескать, вы что-то изображаете… Да, не очень-то об этом поговоришь, и не только с Наташей. Держать это в себе придется, а тяжело, вышло же так, словно отошли они куда-то с Володькой в сторону и отделились своим знанием от других, которые пока ничего не знают… А вокруг-то идет обычная жизнь, вот у метро мимозу продают… Купил он несколько маленьких букетиков, преподнесет Наташе в честь праздника.
Наташу, может, и тронули букетики, но приняла она их с ироническим удивлением:
— Бог ты мой, даже цветочки. Что с вами случилось, Алексей?
— Сегодня же ваш праздник, — промямлил он.
Коншин заикнулся о коктейль-холле, но Наташа отвергла с ходу. Тогда, может, в кафе-мороженое, предложил он.
— Давайте просто пройдемся… Все-таки немного пахнет весной, — сказала она, хотя было пасмурно и слякотно.
Он осторожно взял ее под руку, опасаясь, что отдернет она ее и скажет «не надо», но сегодня она этого не сделала, и они пошли по Садовой вниз к Орликову…
— Вашей маме я, наверно, не очень показался? — сказал он как можно непринужденней.
— Честно говоря, не показались, — улыбнулась Наташа. — Правда, она сказала, что вы-то сами ничего, но вот ваша профессия…
— Профессия что… — он задумался. — А вот то, что через два года тридцать стукнет, а ни черта еще не сделано, даже не начато… А ведь в тридцать семь погиб Пушкин, в двадцать семь Лермонтов.
— Опять вы задираете нос! Даже как-то неловко, по-моему, вспоминать о них. Неужто, Алексей, нельзя жить просто, не выпендриваясь, не воображая из себя невесть что?
— Но для чего-то мы остались живыми?!
— Ах, вот что вас мучает, — усмехнулась она.
— Да. На войне мы брали выше себя!
— На войне, наверно, все брали выше себя, — резонно заметила она.
— Я и до войны не мыслил себе спокойной мещанской жизни: хождение на работу, возвращение в семейный уют, газетка в руки, обед, разговоры о том, что купить, рюмка водки перед обедом под селедочку в воскресенье… Я думал о другой жизни, не представляя ее точно, но другой…
— Да? Еще перед войной? Интересно, — она внимательно посмотрела на него.
— Да, еще перед войной… Помните же, у Печорина — «чувствую силы в себе необъятные и назначенье высокое»? Я тоже ощущал нечто подобное.
— Значит, начинали пыжиться еще мальчишкой?
— Что ж, можно назвать это и так, — грустно согласился он.
На Колхозной он предложил ей зайти в кафе-мороженое. Они перешли на другую сторону. В кафе было дымно, шумно и много пьяных. Наташа поморщилась и сказала, что ей не очень-то хочется сидеть в этом угаре.
— Тогда, может, зайдем ко мне? — спросил без всякой надежды, но Наташа вдруг согласилась. — Тогда я мигом, куплю что-нибудь. Подождите меня.
Он, не раздеваясь, прошел к буфету, взял плитку шоколада, бутылку токая.
Наташу он провел к себе, разумеется, с парадного хода. И когда по коридору застучали ее каблуки, соседка приоткрыла дверь и уставилась на Наташу, разглядывая не столько ее, сколько меховую шубку.
— Ишь каких стал водить, в мантах меховых, — прошипела она.
— Не обращайте внимания, — шепнул он. — Это такая стервь, житья нету.
— Ничего, очень даже любопытно, — бросила Наташа вскользь и усмехнулась.
Коншин же про себя обругал соседку почище и заспешил к своей двери. Раздел он Наташу в комнате, чтоб ее шубка не смущала соседей. Она вошла в комнату и с интересом обвела ее взглядом.
— А у вас, оказывается, порядок, — дивилась она.
— А как же. Армейский. Приучен.
— Я в жилище художников представляла вроде тети Тониной обстановочку.
— Садитесь, Наташа, я сейчас накрою на стол.
Он достал из буфета бокалы, тарелочки, откупорил бутылку, разломал на дольки шоколад, зажег настольную лампу с оранжевым абажуром — так вроде уютней будет и выключил верхний свет. Наташа иронически улыбалась, поглядывая на все эти приготовления.
— Когда же вернутся ваши родители?
— Наверно, через несколько месяцев, как закончится стройка у отца.
— А пока, значит, наслаждаетесь свободой?
— Наслаждение довольно относительное. Я не умею хозяйничать и вообще…
— Судя по замечанию соседки, все-таки наслаждаетесь.
— Да ну ее! Это она нарочно, чтоб сделать мне пакость. Не обращайте внимания.
Наташа поднялась, прошлась по комнате, рассматривая фотографии, развешанные на стенах.
— Это ваш отец? — показала она на фотографию.
— Да.
— Судя по фуражке, он инженер?
— Да, путеец… Но это старая фотография, он давно уже не носит фуражку. С тридцать пятого, после того как его обозвали в трамвае вредителем. Помню, он пришел весь побелевший, бросил матери фуражку и сказал: «Спрячь».
Коншин разлил вино и пригласил ее за стол. Он села.
— За что выпьем? — спросил он.
Наташа не ответила, она рассматривала висевший на стене городской пейзаж — Петровка со стороны ЦУМа при закате.
— А это неплохо у вас получилось.
— Да? — обрадовался он. — Могу подарить.
— Что ж, подарите.
Он вскочил, снял пейзажик и положил перед ней.
— Так за что выпьем? — повторил Коншин.
— А за что бы вы хотели?
— За вас, Наташа, конечно. И чтоб у нас было все хорошо. И проще. А то я перед вами всегда теряюсь и чувствую себя идиотом.
— Давайте за это, — вяло улыбнулась она. — Только вряд ли это будет. Я про «хорошо».
— Я хочу, чтоб это было, — постарался он сказать это с силой и убежденностью. Наташа чуть усмехнулась.
Они чокнулись и пригубили вино… Потом Коншин спросил, не завести ли патефон, иногда приятно под старые пластинки вспомнить довоенное время, юность. Наташа не возражала, и он стал ставить одну за другой. Над одной пластинкой Наташа взгрустнула и попросила поставить ее еще раз, и Коншин подумал, что в общем-то он ничего не знает о ней. Наверное, у нее в прошлом были и влюбленности, а может, и любовь, ведь она не девочка, ей уже двадцать четыре, окончила институт. Что-то мельком говорила ее тетка о какой-то неудачно закончившейся любовной истории, приключившейся с Наташей еще в школе, но говорила давно, когда они только познакомились, и ему это было безразлично.
