Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
Ян Бодя перезнакомил Голева со многими металлургами и вместе с ними повел уральца посмотреть заводы. Они мало, очень мало изменились за эти четверть века, пока он работал в их цехах.
— А кто готовит кадры, есть ли специалисты из рабочих?
Ответ Голеву не понравился. Острава, в которой многотысячная армия шахтеров и металлургов, не имеет, оказывается, ни серьезных курсов, ни высшей технической школы.
— Э-э… у нас не так, — покачал головой Тарас Григорьевич, — разве дело это. Помню, Магнитогорск у нас создавали. Домны кладут, и металлургический институт одновременно строят.
Вошли в доменный цех. Увидев литейный двор, Голев сказал, что на советских металлургических заводах он давно исчез. Ян Бодя удивленно взглянул на уральца из-под брезентовой шляпы. Спустились вниз, где у них работают катали. Оказывается, руду здесь подвозят еще на ручных тележках и высыпают ее в клеть. Узнав, что и профессия каталей на советских заводах тоже давно исчезла, Ян Бодя произнес успокоительно:
— Ваш опыт — наша школа, будем учиться. Придет время, и мы пойдем в мастера, а руду машины гнать будут, как и у вас. Придет время!
— Уверен, мы еще порадуемся вашим успехам, — пообещал Голев. — Найдем чему и у вас поучиться.
— Наша Острава будет хорошей сестрой Уралу, — сказал чех и засмеялся, довольный удачным сравнением. — Приезжайте к нам в Витковицы годочка через три после войны. Ничего не узнаете.
— А вы на Урал заглядывайте, желанными гостями будете.
— Кто нам помешает — обязательно приедем.
Осмотрели прокатные цехи. Они низкие, с тесно и неудобно расставленным оборудованием, нуждающимся в обновлении. И это ничуть не удивительно: цену земли в Остраве хозяева вздули до десяти тысяч крон за квадратный метр. Ян Бодя проворно прыгал через валки, лавировал меж мощных станин и охотно все объяснял и показывал. А старый уралец увлеченно рассказывал об уральских заводах, об их новейшем и совершеннейшем оборудовании, о жизни рабочих, о стахановцах-новаторах, и остравские металлурги с интересом прислушивались к словам советского мастера и мысленно прикидывали, что из этого можно вводить уже сейчас или в скором будущем.
— Теперь все ваше, свое, — говорил Голев, — ничего не выпускайте из своих рук, и дело у вас пойдет!
В городе полк задержался совсем недолго, и в тот же день, погрузившись на машины, он снова ушел в глубь гор.
Острава, говорят, — стальное сердце республики.
Что ж, пусть оно бьется спокойно!
Поздно вечером Березин слушал Москву.
К двенадцати часам ночи она подводит итог каждому боевому дню и сообщает миру, сколько сотен и тысяч чужедальних сел и деревень, местечек и городов вызволено из фашистской неволи и возвращено их истинным владельцам — народам исстрадавшейся Европы.
А сегодня особо исторический день: пал Берлин.
Вот оно, святое возмездие!
Враг низвергнут, сокрушен, уничтожен. Над Берлином гордо реет величественное Ленинское знамя! Славное знамя победы!
Березин порывисто обнял Жарова, и они с минуту простояли молча. Юров, как ребенок, бросался на шею каждому солдату и офицеру. Самохин изо всех сил хлопал в ладоши. Даже Черезов, только что возвратившийся из госпиталя, забыв про всякую ипохондрию, барабанил кулаками по столу.
— Берлин взяли, Берлин!..
Неописуемый азарт охватил весь полк, и люди безудержно радовались беспримерной победе, будто сами они штурмовали столицу Германии. Впрочем, да! Они штурмовали ее. Тысячи рек и гор, высоченных хребтов и перевалов, смертельных теснин и круч, пройденных ими, — разве это не штурм Берлина! А подвиги бойцов в снегах Карелии и борьба за Вену и Ригу! Разве оборона Москвы и Сталинграда — это не штурм Берлина! Разве каждый час героического труда в тылу — не штурм Берлина! Все штурм! Он начался с первого выстрела в первого немца, который разбойно перешел советскую границу, он продолжался все эти годы всеми советскими армиями, и его довершили сейчас воины-герои Первого Украинского и Первого Белорусского.
Берлин взят, значит скоро падение фашистской Германии! Это ясно каждому.
Глава семнадцатая
КОГДА ЗАКИПАЕТ СЕРДЦЕ
Война шла к концу, и Сабир Азатов спешил. Не опоздать бы! А дорога была длинной и долгой. От Уфы до Москвы, потом до Киева, а оттуда через всю Украину. Пришлось пересечь часть Польши и чуть не всю Словакию. Лишь через две недели он добрался до штаба армии. Отсюда позвонил в полк, и за ним выслали подводу.
Ехать за Сабиром вызвался сам Голев. Заодно ему поручили завернуть в госпиталь и проведать Таню с Олей.
Встреча с Азатовым вышла теплой, трогательной, и они несколько минут не выпускали друг друга из объятий. Что ж, дружба у них большая и давняя. Столько пережито и столько перечувствовано.
Всю дорогу до госпиталя Тарас рассказывал про полк, про бои и походы, про всех, кто жив и кого уже нет. Сабир то радовался, улыбаясь, то тяжко вздыхал, подолгу отмалчиваясь.
Голев не сводил глаз с друга. Как постарел он за год, а ему нет и тридцати. По лицу пролегли морщины, которых не было раньше. Веки воспалены. У висков пробилась седина. Лишь черные глаза по-прежнему остры и пронзительны, в них ум и энергия, и, чего никогда не было, мучительное раздумье и усталость, ничем не прикрытая боль израненной души. Шутка ли сказать, сразу потерять сына, жену, мать. Голеву до сих пор памятен коридор смерти, через который когда-то прошел их полк. На таком же вот поле растерзаны и родные Сабира. Война застала их на Украине, когда сам Сабир еще жил в Уфе. Всю семью потерял. Да и сам в беду попал, и с год пролежал в госпитале. Тарасу не терпелось расспросить про дом, про Урал, откуда прибыл Сабир, про всю тамошнюю жизнь. Но Голев молчал. Зачем бередить раны, успеется. Пусть оглядится, пообвыкнет, тогда легче и разговаривать.
В госпитале их сразила приятная неожиданность: девушек выписывали. Им обеим давали по месячному отпуску, но ни одна из них никуда не поехала. Только в полк! А тут и еще радость — вернулся Сабир.
Возвращались радостные и возбужденные. Правда, Олю никто не ждет. Максим уехал в газету, и когда они свидятся теперь, вовсе неизвестно. Тане не терпелось, и она то и дело торопила Голева.
Низкое солнце выглядело сонным. Над гребнями дальних гор густо скапливались тяжелые глыбы синих туч, огненно золотистых по краям. А выше, словно размотанная пряжа, тянулись сизые волокна облаков. Местами они походили на паутину. Багровея, солнце постепенно словно наливалось кровью и становилось зловещим. В сердце Тани невольно прокралась тревога, и она, щурясь, все глядела и глядела на медлительно гаснувшее солнце. Если б оно всходило сейчас, поднималось, распаляясь все более и более. Но солнце угасало, и по земле метались длинные черные тени. Тане стало не по себе, и она умолкла.
В сумерки добрались до рабочего поселка, где еще вчера хозяйничали немцы. Пустая улица встретила их гнетущей тишиной. Блеснуло разбитое на дороге зеркало. Звякнула под колесом какая-то посуда, меж домами мелькнули брошенные мотоциклы, и всюду — трупы и трупы. На обочине дороги еще дымили обгорелые машины, в стороне догорал большой двухэтажный дом. Черным вихрем рвался из окон нижнего каменного этажа дым и тускло вспыхивало оранжевое пламя. Зловеще полыхало зарево впереди. А на другом конце улицы на фонарных столбах мерно покачивались трупы повешенных чехов и словаков. Всюду громоздились ящики с боеприпасами, разбитые пушки и пулеметы, грузовые машины. Видно, днем немцы контратаковали, ворвались на эти улицы и выбитые снова, оставили тут преступные следы своей кратковременной власти.
Из жителей никого.
Тягостная картина многим напоминала фронтовой украинский пейзаж. Там все было также, и горечь точила горло.
За поселком Голев зарысил, и долго ехали молча.
— Как на Корсуньщине, — тихо прошептала Таня. — Помните, Тарас Григорьевич, коридор смерти. Там еще жутче, страшнее было. Правда?
