Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич (читаем книги txt) 📗
— Василий Иванович вчера заезжал. Он в город за новым ремнем ездил.
— Какой Василий Иванович? — насторожился Юсуф.
— Тут один хороший человек. — Кузнец поднял с земли какой-то кусочек металла и, вертя его в руках, словно удивляясь, почему он валяется под ногами, добавил: — Раньше он на железной дороге работал, да уволили за участие в забастовке.
— Теперь он механиком на хлопковом заводе, — объяснил Юсуфу Джура. — Я вместе с ним работал, — и, обращаясь к кузнецу, спросил: — Так что говорил Василий Иванович, расскажите?
— Все по-старому, — понизив голос, ответил кузнец. — В городах Советы за власть борются. И в самих Советах борьба идет. Поналезло в них разных скорпионов. Но скоро, говорят, прикончат скорпионов.
— В городе прижмут скорпионов — они к нам сюда переберутся, — снова ввернул словечко Юсуф.
— Правильно, — рассмеялся неизвестно отчего развеселившийся кузнец. — Вот тогда-то и начнется настоящий сабантуй. Когда в городе прижмут, кого следует, Советы сами править будут. Город и деревне дорогу укажет и помощь подаст. Нам главное — всем в куче заодно быть.
— К моему хозяину сегодня гости приезжают, — переменил тему разговора Джура. — Кто — не знаю, но похоже, что из Шахимардана. Хозяин днем оттуда вернулся.
— Тоже почуяли. Припекать их, видать, начинает, — мрачно проговорил кузнец. — Город нам правильную дорогу показывает, а шахимарданское гнездо обратно народ завернуть хочет.
На минуту установилось молчание.
— Смотрите, друзья, чтобы наши «почтенные» и «высокочтимые» народ обрабатывать не стали, — снова заговорил кузнец. — Василий Иванович говорит, что в Коканде они какую-то пакость готовят.
— Не вовремя мы, отец, в Турт-Агач собрались, — начал Тимур, но Саттар бросил на сына недовольный взгляд, и юноша замолк.
— Пора идти, — поднимаясь, проговорил Джура. — Наверное, хозяйские гости скоро приедут. А ты не беспокойся, — улыбнулся он Тимуру, — неделя — небольшой срок. Да и Турт-Агач — не на седьмом небе. Зашевелятся толстопузые, мутить начнут — известим.
Попрощавшись, Джура шагнул в темноту быстро наступившей ночи. Не успел он отойти и десятка шагов, как из кузницы понеслись звонкие удары молота. Старый кузнец снова начал ковать.
Нынешний приезд ишана Исмаила Сеидхана совсем не походил ни на одно из его предыдущих посещений Ширин-Таша. На этот раз не собирались десятки мюридов ишана, не выстилали дорогу к дому, в котором решил остановиться Исмаил Сеидхан, коврами и кошмами, улицы селения не чернели от народа.
Тихо и незаметно проехал знаменитый хранитель шахимарданской могилы по засыпающим улицам Ширин-Таша. Густая темнота южной ночи уже опустилась на притихшее селение. Только кое-где в дворах еще пылали под очагами небольшие костры, блестели слабые язычки светильников, скупо освещая торопливую трапезу смертельно усталых, торопившихся ко сну людей. Наступали часы, когда полными хозяевами пустынных улиц становились собаки. Только их разноголосый лай, особенно звонкий в ночном безмолвии, нарушал тишину. Целая свора этих собак с яростным лаем окружила ишана и его двух спутников, когда они, въехав в Ширин-Таш, пробирались к дому Тургунбая. Ишан ехал молча по середине улицы, безучастный ко всему окружающему. Зато двум его спутникам-телохранителям пришлось основательно поработать нагайками, отбиваясь от наседавших собак, не испытывавших никакого уважения к высокому званию святого ишана Сеидхана.
Наконец всадники достигли цели. Высокие резные ворота широко раскрылись и, пропустив гостей, сразу же захлопнулись. Джура повесил на них замок чуть ли не в целый пуд весом.
Долгожданных гостей встретили все, кто находился в этот вечер в доме. Сам Тургунбай еще в воротах вцепился в стремянной ремень седла Исмаила Сеидхана. Рысцой он протрусил рядом с лошадью к террасе, на которую выходили гости из комнаты. Абдусалямбек почтительно задержал лошадь высокочтимого всадника около конца ковровой дорожки, расстеленной по ступенькам террасы до самых дверей комнаты. Правда, Абдусалямбек только одно мгновение держал повод. Он сразу же передал его подскочившему Баймураду, а сам сломя голову кинулся к Тургунбаю, помогавшему ишану сходить с седла.
Почтительно поддерживаемый под локти Тургунбаем и Абдусалямбеком, Исмаил Сеидхан был введен на террасу, а затем в комнату. Трое остальных, приглашенных по выбору самого ишана, стояли, согнувшись в низком поклоне все время, пока Исмаил Сеидхан слезал с лошади и поднимался на террасу.
Подготовленная для встречи почтенного гостя комната была ярко освещена двумя лампами «молния». Лучшее место у стены, застланное новым алайским ковром, было приготовлено для ишана. Поверх ковра лежали одно на другом несколько толстых ватных одеял, сложенных вдвое. На этом удобном и мягком сидении были разбросаны пять-шесть подушек, чтобы гость мог опереться на них локтем, а то и прилечь.
Ишана подвели к ковру и почтительно усадили. Затем полукругом расселись остальные. Кроме Тургунбая и Абдусалямбека, удостоились чести встретить ишана Сеид Гияс — мулла ширинташской мечети, Данияр Шамансур — староста селения и Миршараб Алиханов — человек, скупавший весь хлопок, выращиваемый на полях Ширин-Таша. Все это были люди уже в годах и самые уважаемые, самые богатые из всех уважаемых жителей селения.
— Мир вам. Да пребудет на вас милость всемогущего аллаха, — громко произнес Исмаил Сеидхан, усевшись на приготовленное для него место.
— Велик аллах! — согласно ответили ишану его верные ученики. — Велик аллах, да будет его благодать над вами!
Исмаил Сеидхан был высокий, еще очень сильный, худощавый старик с красивым властным лицом. Особенно выразительно подчеркивали эту властность черные, почти сросшиеся у переносья прямые брови и крупный хрящеватый нос с небольшой горбинкой. Глубоко сидящие глаза ишана, казалось, могли не только разглядывать человека, но и читать все его самые сокровенные думы. Несмотря на преклонный возраст — Исмаилу Сеидхану было уже за шестьдесят, — он был в расцвете сил, и медлительность его движений происходила не от телесной немощи, а высокий духовный сан требовал от своего носителя важности, чинности, неторопливости. Властная манера обращения, аскетическая сухощавость лица, гулкий красивый голос резко выделяли Исмаила Сеидхана из среды его последователей и вызывали в них чувство невольного и глубокого почтения.
Усадив высокого гостя и усевшись сам, Тургунбай негромко хлопнул в ладоши. Распахнулись двери, и Баймурад, одетый в новый праздничный халат, внес угощение. На разостланной посредине ковра скатерти появилось все, что могла дать щедрая туркестанская осень. Тургунбай, зная, что ишан проделал большой путь от Шахимардана до Ширин-Таша без отдыха, не поскупился на угощение. Немалые подарки почетному гостю уже лежали в дальнем углу комнаты, завернутые в кусок бесценной, вытканной золотом бухарской парчи.
Ишан звучным голосом прочел молитву и, благословив расставленные перед ним яства, первым положил в рот крошечный кусочек сдобной лепешки. Сразу же, как по команде, к угощению протянулись руки всех остальных. Тургунбай, потея от желания услужить и из почтительности стараясь говорить умиленным тонким голоском, принялся изо всех сил угощать ишана.
Но Исмаил Сеидхан почти не обращал внимания на еду. Если бы мюриды, с торопливой жадностью поглощавшие выложенное на скатерть угощение, могли внимательно присмотреться к поведению своего учителя, они увидели бы, что Исмаил Сеидхан чем-то расстроен и даже встревожен.
Только раз или два он рассеянно взял маленькие кусочки лепешки и совершенно не притронулся ни к плову, ни к другим яствам.
Из почтения к ишану, мюриды насыщались молча, не смея первыми встревожить тишину, нарушавшуюся только чавканьем и вздохами. Первым должен заговорить ишан. И вот он заговорил.
Отхлебнув глоток терпкого чая, он опустил пиалу на скатерть и, не обращаясь к кому-либо в отдельности, произнес:
— Тяжелые времена надвигаются на правоверных. Прогневили мы, недостойные, всемогущего, и аллах отвратил от нас свое лицо.
