Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
— Хозяйка? — по-литовски спросил он. — Проводи нас в дом.
Глава тридцать первая
Профессор Даумантас увидел из своего окна автоматчиков, но не пошевелился, не двинулся с места, только где-то вокруг его сердца медленно стал разливаться холод.
Он обвел глазами комнату. Никогда еще в жизни он не ощущал такой потребности в покое, такой зависимости от простейших жизненных удобств. И почему-то прежде всего мелькнула мысль, что, быть может, вот именно сейчас он последние минуты в своей жизни, не испытывая ни холода, ни боли, ни насилия, сидит в своем кресле, видит свои любимые книги. Если это пришли за ним, жизнь его можно считать конченной. Его могут расстрелять тут же, у забора. Или еще хуже: его увезут и будут мучить до тех пор, пока не наступит смерть.
На прошлой неделе профессора Даумантаса вызвали в фашистскую комендатуру и долго расспрашивали о его работах. Второй раз за всю жизнь кто-то заинтересовался его болотными картами. Только теперь они понадобились совсем для других целей. Удобные проходы через болотистые районы и залежи торфа, который предполагалось руками пленных разрабатывать для военных целей, — вот что интересовало коменданта.
Профессор солгал, что все до одного планы и чертежи, кроме самых устарелых, были переданы им Дорогину…
Комендант, кажется, не очень-то поверил и сказал, что все это выяснит.
Вернувшись домой, профессор, спеша и волнуясь, завернул чертежи в пергамент, сунул в брезентовый мешок и закопал в огороде. Там они и лежали под полуметровым слоем рыхлой земли. И сейчас профессор вдруг понял, каким наивным и детским был его расчет. Они перекопают огород и в полчаса все найдут. Или возьмут его и будут мучить, а Ядвига, чтоб спасти его, сама укажет место, где лежат чертежи…
Он сидел и не шевелился, слушая, как тяжело топают сапоги поднимающихся по лестнице людей. Первой вошла Юлия — с темным, точно окаменевшим лицом.
Пока один из автоматчиков и полицейский обшаривали все уголки, заглядывали под кровать, рылись в шкафу, Юлия молча, не отрываясь, угрюмо следила за их руками.
На профессора они не обратили внимания, обошли его кругом, заглянули за спинку кресла, — и только. Потом, подталкивая Юлию, снова затопали сапогами, взбираясь по чердачной лестнице.
Обшаривая чердак, они не стесняясь переговаривались, и хотя литовский полицейский тоже говорил по-немецки, Юлия поняла, кого они искали. Поняла, хотя трудно было поверить в то, что эти трое здоровых, сытых молодцов в шикарных шинелях всерьез заняты поисками маленькой, никому не нужной еврейской девочки, мать которой они уже убили.
После того как Юлия провела их по всему дому, они снова вышли во двор. Ядвига и Аляна сидели на лавочке у крыльца — второй автоматчик запретил им двигаться. Сам он, примостившись на краю колодца, покачивал ногой в блестящем сапоге и, весело смеясь, протягивал Оняле плитку шоколада в пестрой, наполовину оборванной обертке.
Оняле, эта дурочка, сначала пятилась от автоматчика, готовясь не то зареветь, не то убежать, но потом, проникшись доверием к этому ухмыляющемуся парню в мундире палача, протянула руку и отломила кусочек шоколада. Через минуту она, как ни в чем не бывало, покачиваясь с пяток на носки и выпятив живот, жевала, облизывалась и болтала с немцем.
Когда он задавал ей какой-нибудь вопрос, она поспешно вытирала перемазанные губы и, размахивая руками, что-то объясняла ему.
— Девчонка у нас совсем глупая, — сказала Юлия. — Если что нужно, спросите лучше меня. Я тут хозяйка.
— Помалкивай, — буркнул полицейский.
Загибая пальцы, автоматчик весело продолжал болтать с Оняле:
— …Ну ладно. Старая хозяйка — раз, молодая хозяйка — два, эта вот батрачка и ты. И потом еще эта, как там ее? Ну, я позабыл?.. Ну, как ее? — Он щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить. — Ну?.. Как же ее зовут, эту девчонку, которая живет у хозяев?
— У них не живут девчонки, — сказала Оняле.
— А ты?
— Я батрачка, — вежливо пояснила Оняле.
Полицейский опять засмеялся и, понизив голос, продолжал что-то говорить девочке. Потом снова достал из кармана шоколад, положил его на край колодца и, точно готовясь к чему-то очень веселому, оживленно потер руки.
— Ну ладно. Если будешь отвечать быстро, без запинки, — весь шоколад твой. Идет? Ну, быстрее! Сколько тебе лет?
— Одиннадцать!
— Быстрей! Сколько коров у хозяйки?
— Две! — торопливо выкрикнула Оняле.
— Так! Быстро! Сколько окон выходит во двор?
— Четыре!
— Сколько человек у вас на хуторе живет?
— Шесть! — вырвалось у Оняле, и тут же девочка почувствовала, что ее затошнило от ужаса.
— Правильно! Шоколад твой, — сказал солдат и, не глядя на Оняле, небрежно добавил: — А как же ее зовут? Мы так и не вспомнили?
— Сильвия, — хрипло проговорила Оняле.
— Ах, вот как! Красивое имя, а? Ну, а теперь покажи мне, где ж она? Надо же и ее угостить шоколадом!
Оняле доверительно кивнула, поманила немца за собой пальцем, и оба они скрылись за той самой дверью, у которой Юлия слушала сказку про жадного волка.
— Несчастная дурочка!.. — Юлия медленно опустила голову. — Господи, пусть будет что угодно, только не это, только не это!.. Дева Мария, неужели ты не сотворишь какого-нибудь чуда, самого маленького чуда?
Она пыталась представить себе, что же это может быть за чудо, и не смогла представить ни внезапного грома, ни тьмы, разом упавшей на землю, ни ангела в белой одежде… Нет, чудо, о котором молила Юлия, было такое: распахивается калитка, и во двор вбегают люди в стеганых ватниках или мужицких домотканых куртках, у них короткие ружья, косые красные ленточки на шапках…
«Пусть придут… пусть они будут здесь сейчас, сию минуту!..» — глядя на открытую, зияющую пустотой дверь сарая, молила она, беззвучно шевеля губами.
А немец стоял в сарае, разглядывая внутренность какого-то старого фанерного ящика. В самой его середине лежал кирпич, изображавший обеденный стол, уставленный стеклянными баночками. В некоторых из них лежало несколько горошин, в других мелко накрошенные соломинки или кусочки моркови. А рядом сидело маленькое соломенное чучело с громадными угольными глазами, черным ртом и с голубой ленточкой, вплетенной в соломенный затылок.
— Вот это и есть мадам Сильвия! — радостным голосом объясняла Оняле. — Она очень важная барыня, у нее двадцать четыре хутора и на каждом хуторе по двадцать четыре девчонки, которые кормят ее гусей. Вот видишь, сейчас мадам Сильвия как раз сидит у себя на хуторе, она наварила гороху и ждет гостей.
Оняле подняла с полу соломенный жгут, зашитый в холщовую тряпочку, на которой были нарисованы черные глаза и громадные усы. — Видишь, это уже первый гость пришел!.. Доброе утро, мадам Сильвия, как ваше самочувствие?
Солдат долго переводил взгляд с черноротой Сильвии на девочку и снова на Сильвию. Наконец, ничего не сказав, он отвернулся, обошел сарай, потыкал ногой солому и вышел во двор.
— Совершенная кретинка! Зря провозился! — сказал он второму автоматчику и, прихватив с края колодца оставшийся шоколад, сунул его в карман. Затем он кивнул Юлии, чтобы она шла вперед, и следом за нею, все трое, они прошли через двор за ворота.
Шагах в ста от дома Юлия увидела за пригорком поджидавшую их большую военную машину. Она обернулась. В калитке теснились, глядя ей вслед, Ядвига, Аляна, профессор и впереди всех, с плаксиво перекошенным ртом, Оняле.
Юлия слегка кивнула им на прощание и стала спускаться с пригорка к машине. На длинных сиденьях в напряженных позах сидели, сложив на коленях руки, человек шесть — всё соседи с окрестных хуторов.
— Доброе вам утро, соседи! — сказала Юлия, и все с облегчением обернулись на ее спокойный голос.
— Ты поразговаривай у меня, старая ведьма! — ткнул Юлию железным кулаком в спину молодой полицейский. — Слышишь?
Споткнувшись от толчка, Юлия сделала еще два заплетающихся шага и упала на колени около самой машины, задев щекой за ее железный борт.
