Море бьется о скалы (Роман) - Дворцов Николай Григорьевич (читать книги полностью .txt) 📗
Людвиг нашел общий язык с норвежцем, владельцем самоходной баржи, который передал тогда привет от Садовникова, рассказал, как трудно приходится русским на маленьком безлюдном островке. Теперь почти каждый раз, отправляясь за песком, норвежец увозит с собой продукты…
В первые минуты Степану кажется, что внизу все идет по установленному немцами порядку. Как всегда, громыхают бетономешалки, пленные выкатывают из развороченного бомбой склада платформу с мешками цемента. Старая, надоевшая картина…
Но вскоре, отыскивая Бакумова, Степан замечает, что норвежцы ведут себя слишком уж независимо. Никогда такого не бывало. Они не только не работают, но собрались вместе, громко переговариваются, ободряюще подмигивают русским.
Среди норвежцев — Людвиг. Увидав Степана, он вскидывает над головой сцепленные руки и потрясает ими. И все это на глазах Капусты. В другое время мастер обязательно бы запыхтел, забурчал, а теперь отвернулся, будто не видит. В чем дело? Что происходит?
Теряясь в догадках, Степан нерешительно подходит к норвежцам. Но в это время откуда-то из глубины двора выскакивает человек. Высокий, с растрепанными белокурыми волосами, он бежит со всех ног, беспорядочно машет руками и кричит:
— Криг шлюсс! Криг шлюсс!
Конец войны! Степану кажется, что человек сошел с ума. Степан смотрит на окружающих — они тоже в каком-то оцепенении. Но вот все срываются с места, обнимаются, жмут руки. Норвежца подбрасывают. Он потешно взлетает над головами.
Степан целует Бакумова и всех, кто попадается под руки. У Бакумова по черным щекам катятся слезы. Не замечая их, Никифор говорит:
— Выстояли! Друзья!
— Выстояли, — повторяет Степан.
Его глаза тоже полны слез, и он тоже не замечает их.
Взявшись за руки, Степан и Никифор идут по стройке.
«Конец, — думает Степан. — Всего пять букв. А сколько за них отдано жизней, сколько пролито крови, слез»…
В первый бокс то и дело ныряют подводники с охапками каких-то бумаг. Степан и Никифор тоже заходят за железобетонные стены. В полумраке возвышается огромный бумажный ворох. Двое немцев плещут из канистр бензин.
От бурного пламени немцы отступают, заслоняют ладонями глаза.
— Раус! — кричит главный инженер, заметив у стены русских. Брандт кричит грозно, но Степану и Бакумову теперь совсем не страшно.
Они идут к морю.
Около пушек еще цокает железными подковами сапог часовой.
Они садятся. Море плещется. Плещется мягко, с легким шорохом. Зеленоватая вода почти касается ног.
Из-за толстенной завесы облаков вырывается солнце. Большое, чистое, оно смеется и смеется. Солнце выбросило на море нетонущие монеты свежей чеканки.
Степан и Никифор смотрят друг на друга и тоже смеются. Смеются вместе с солнцем и морем…
Всполошно звенит рельс.
— Строиться!
Русские уезжают домой.
Чистая привокзальная площадь забита. Людей столько, что, как говорят, негде упасть яблоку. Сплошь люди и сплошь солнце. Оказывается, есть в этой стране солнце. Норвежцы называют его поэтическим словом «зюль». Сегодня «зюль» все свое горячее внимание отдает русским камрадам. Солнце зажгло трубы духового оркестра, букеты цветов. Солнце в сердцах и головах. И русские, точно опьянев, поют «Катюшу». Им помогают на своем языке норвежцы. Получается не совсем ладно, но тепло, душевно. А это главное.
Людвиг крепко стискивает плечи Степана.
— Привет Москве, Штепан! Большой привет! Не забудь навестить Ленина, нашего Владимира Ильича.
Степан смотрит сияющими глазами в лицо норвежца. О друг! Тебя не узнать сегодня. Ты чисто выбрит и почти совсем нет морщин. Ты помолодел минимум на пятнадцать лет. И Ленин тебе дорог так же, как и нам, советским людям.
Уже на третий день после окончания войны Степан побывал у друга. Он живет в маленьком домике высоко на склоне горы. Тогда Людвиг первым делом показал Степану Ленина, пять томов в алом переплете. Обложка одной из книг поблекла и покоробилась. Людвиг объяснил, что в черные дни оккупации книги пришлось прятать.
«Ленин вместе с нами уходил в подполье, вместе с нами боролся с фашизмом», — сказал Людвиг.
— Мама!.. Родная!..
Это Матвей пробивается к Матери русских. Седенькая старушка окружена плотной стеною людей. Она буквально завалена цветами. Из цветов видна зеленая шляпка да верхняя часть лица. Старушка растрогана до глубины своей доброй души. Она плачет и смеется сквозь слезы.
— Мама! Поедем с нами! Русланд! Москва! — Матвей машет неопределенно рукой, подкручивает длинный ус.
— Москва! — с восхищением повторяет старушка, кивая головой.
А вот Инга. Она подает Степану толстую тетрадь и карандаш. Тетрадь наполовину уже исписана автографами русских.
— Скривен… [63] — Инга указывает пальцем в тетрадь, а Степан смотрит в ее глаза и думает о жене, сыне…
В дверях вагона сидит, свесив ноги, Олег Петрович. От Садовникова не осталось и половины того, что было. Он то и дело сухо покашливает, и тогда на его запавших щеках играет румянец.
Олег Петрович смотрит на все и растроганно улыбается, поправляет пальцем очки, те самые старенькие очки с одним стеклом.
— По вагона-а-м!
Гремит оркестр, летят вверх цветы, и длинно гудит паровоз. Прощайте, верные друзья!
Вокзал, залив, полустанки, станции, маленькие деревушки, леса и горы — все уходит назад. Только пережитое не может уйти. Оно едет в эшелоне. Сердце человека ничего не забывает!..
Олег Петрович, Степан, Бакумов и Матвей лежат на полу и смотрят в широко открытую дверь.
— Мне нравится гор дикий излом, на горы легли облака…
— Стихи? — спрашивает Садовников.
Бакумов утвердительно кивает.
— Хочется написать сильно, а пороху, кажется, не хватает.
Степан уверен, что пороху хватит. Только теперь, после воины, вполне открылся Степану этот человек. Оказывается, он работал начальником политотдела МТС, редактором районной газеты, секретарем райкома…
— Мало мы сделали, — говорит Бакумов. — До обидного мало…
— Не согласен, — возражает Садовников. — Борьба, Никифор, это не только затопленный пароход или взрыв в порту. Выдержать все, не запачкать совести — разве не борьба? Тоже, брат…
Олег Петрович, прикрыв ладонью рот, закашлялся. Степан, Бакумов и Матвей переглядываются. У каждого в глазах тревога за товарища.
— Олег Петрович, тебе надо больше есть. Ешь через силу. Пища, она все глушит. Хочешь тушенки? — Матвей берется за вещевой мешок.
— Потом… — Садовников, тяжело дыша, сплевывает в белую тряпицу. — Только бы до Сибири добраться. Там я пойду…
Они говорят, а позади них, в углу вагона, сидит Зайцев со связанными за спиной руками. Щеки Антона одрябли и позеленели, глаза злые.
…Поезд мчится, стучат и стучат колеса. Этот стук будто вспугивает мысли. Они, пытаясь опередить время, то полетят вперед, то вернутся в недавнее прошлое.
Степан вспоминает, как сразу после окончания войны спешили они в лагерь. Очень уж хотелось захватить там Функа, Зайцева и лейтенанта Сержа. Но их как ветром сдуло. Такая досада!
На второй день русских взяли под опеку норвежские партизаны. Добрые, распорядительные парни. Они немедленно переселили камрадов в лагерь немецких мастеров, привезли из немецких складов горы продуктов и даже вина. Почти в каждой комнате немецкого общежития оказались портреты Гитлера. Русские вытаскивали их во двор, ставили к стенке и вместе с партизанами расстреливали из автоматов (хотя небольшое, но утешение).
В первые же дни свободы русские отыскали могилы своих братьев. Их хоронили в мокрой долине далеко за городом. Степан долго всматривался в размытые дождями цифры на крохотной дощечке. 86927? Да, Жорка, однополчанин… Вот где нашел последнее пристанище. А сколько таких дощечек вокруг?
Они не забыли тех, кто оказался сильнее смерти, кто своей смертью сплачивал на борьбу живых. Стоит Степану чуть прикрыть глаза — и он видит строгий обелиск из белого камня и сотни люден со склоненными головами: русских, норвежцев и даже несколько английских моряков.
