За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
— Выведите его на свежий воздух. Оружие пока не отдавать.
Это «пока» обмануло простодушного Богдана, он настороженно посмотрел в глаза Вепря, тряхнул головой и послушно вышел из горницы вслед за охранниками. Это были свои, украинцы. Свои хлопцы из эсбе…
— Видели, друже Могила, какой это мерзавец? — сказал Вепрь, поворачиваясь к референту. — Предатель, самый настоящий большевистский прихвостень. Отец его не скрывал своей любви к москалям, был активным членом КПЗУ, организовывал забастовки. Это же ясно как божий день! Сыновей воспитывал в том же духе.
— Красный флаг… — задумчиво подтвердил Могила. — Если бы он был сознательным украинцем, то заставил бы сына вывесить наш, желто–блакитный флаг.
— Вы поняли?.. — Вепрь обрадованно взглянул на него. — Не будем тратить время попусту. Напишите донесение на мое имя. Коротко изложите факты: так–то и так–то, этот мерзавец не захотел слушать ваши советы, категорически протестовал. А в заключение сообщите, что у вас возникло твердое убеждение — сотенный Богдан действует по заданию врагов ОУН и является большевистским агентом. Это сразу же снимет с вас всякую ответственность.
Могила задумался, осторожно взял листок чистой бумаги, начал писать. Через несколько минут донесение было готово.
— Дату, — напомнил Вепрь, заглядывая через плечо референта. — Поставьте вчерашнее число. Прекрасно! А теперь допишем протокол и заготовим приговор. Там у вас осталось свободное место… Напишите в таком духе — сотенный Богдан вынужден был признать, что он тайно покинул сотню, чтобы встретиться с командиром советского партизанского отряда, и получил от него задание провести акцию против немцев.
Это было явным подлогом. Могила, судорожно двигая подбородком, пугливо и жалобно взглянул на Вепря, но тут же отвернулся, втянул голову в плечи.
— Добавьте еще, — продолжал Вепрь с таким видом, будто он не замечает состояния референта, — что Богдан объяснил свое предательство желанием отомстить немцам за смерть его отца и брата, которые были убиты как коммунисты. Так ведь? Пишите, пишите, друже, — там как раз должно хватить места. Давайте поскорее покончим с этим… Ведь вам первому стало ясно, какой опасный предатель пробрался в наши ряды.
Могила взял было ручку, но почувствовал, что его ладони становятся липкими от выступающего пота. Он вытер их о колени и принялся дописывать протокол.
…Богдана отвели в лес. Сперва это обеспокоило его, однако по поведению хлопцев, которые его сопровождали, не было похоже, что они замышляют что–то плохое. Спрашивать их о чем–либо Богдан не хотел.
Остановились у небольшого овражка, по дну которого белел песок. Хлопцы уселись, опустив ноги в овражек, закурили. Богдан постоял, постоял возле них, а затем снял френч и, постелив на землю, улегся на спину.
Стволы высоких сосен убегали в небо, внизу темные, с потрескавшейся бугристой корой, а дальше красновато–желтые, точно облепленные сухой шелухой луковиц, увенчанные зеленой сквозной кроной. Хорошо было смотреть на эти верхушки, выискивая глазами на ветвях маленькие пупырчатые шишечки, отличавшиеся от зеленой хвои всего лишь более нежным оттенком. Кроны сосен слегка раскачивались, по лесу шел легкий шум, он как бы подчеркивал тишину и спокойствие, царившие здесь. Но постепенно шум леса, такой ласковый и, казалось бы, успокаивающий, начал раздражать Богдана. Он понял вдруг, что раздражает его не шум, а что–то иное, какое–то несоответствие между безмятежностью в природе и тем, что происходит в его душе. Богдан перевернулся со спины на живот, уткнулся лицом в подкладку френча. Какого черта Вепрь докапывался до всяких мелочей, не имеющих никакого отношения к гибели Оли и его, Богдана, решению ударить по немцам? Ну, виноват, выступил без приказа, а при чем тут красный флаг, который бог знает когда их Семен повесил на тополь, или песни, что когда–то пел отец? Другое дело те мысли и сомнения, которые появлялись у него, Богдана, в последнее время все чаще и чаще, хотя он гнал их от себя. Но он этими мыслями ни с кем не делился. Мало ли о чем он раздумывал! Человек на то и создан, чтобы думать.
Хлопцы вели разговор о своих любках. Хвастались друг перед другом победами, употребляли такие скотские выражения, что Богдану хотелось выругать их. Жеребцы. Он вспомнил Карася и подумал, что за последнее время, пожалуй, никто не вызывал у него такого интереса к себе и скрытой зависти, как этот советский юноша. Да, он во многом завидовал Карасю, хотя тот был моложе его лет на восемь, выглядел смешно и жалко. Ну и голова у хлопца, ну и язык у него! А все потому, что много учился, грамотный. Нужно было сразу же отпустить Карася. Одеть, накормить и отпустить. Пусть бы пробирался к себе на Полтавщину. И старшину нужно было выгнать.
— Хлопцы, долго вы меня держать тут будете? — поднял голову Богдан.
— А что тебе? Отдыхай… — отозвался один, поворачивая к нему сытое, жестокое лицо.
— Шляк бы его трафил, вашего Вепря, — Богдан посмотрел на часы. Было начало одиннадцатого.
— Какая марка? — спросил бандеровец, заинтересовавшийся часами сотенного.
— Омега.
— Давай меняться? — бандеровец взглянул на товарища и засмеялся.
— Меняло без штанов ходит, — недовольно пробормотал сотенный, опуская голову.
Так лицом к земле пролежал он еще минут десять. Наконец послышались шаги, и, вскочив на ноги, Богдан увидел Вепря, Могилу и еще двух бандеровцев, тех, которые привели его в хутор. Один из них вел на поводке овчарку. Могила шел, глядя вниз, словно боялся зацепиться ногой за корни, а Вепрь держал голову ровно, горделиво, на его лице блуждала страдальческая улыбка, точно у него болели зубы, и он не хотел, чтобы кто–нибудь догадался о его мучениях.
— Внимание, — сказал Вепрь. — Друже Могила, читайте…
Два бандеровца приблизились к Богдану, стали по обе стороны его. Референт пропаганды выступил вперед, расправил листки. Богдан смотрел на Вепря, но тот упорно избегал его взгляда.
— Приговор, — Могила откашлялся, поставил на место непослушную челюсть. — Приговор по делу Хлебчука Миколы, псевдо Богдан, родился в 1917 году, в России…
В начале приговора все излагалось так, как говорил на допросе Богдан, и он, не замечая этого, подтверждающе кивал головой, но то, что последовало дальше, испугало его. Выходило так, что его отец пел русские революционные песни, потому что давно, еще в России, набрался большевисткого духу и заразил этим духом всю семью. Отец — член КПЗУ. Семен — комсомолец.
— Это неправда! — закричал Богдан. — Этого я не говорил! Друже Вепрь!..
Овчарка зарычала, рванула поводок.
— Только без истерик! — болезненно поморщился Вепрь. — Выслушай до конца. Продолжайте, Могила.
— Микола Хлебчук пробрался в ряды ОУН, — заикаясь читал приговор референт пропаганды, — с единственной целью — вести разлагающую работу, помогать врагам Украины, агентом которых, как было установлено на допросе, он являлся.
Богдан понял, что затевают Вепрь и Могила. Он не з^нал, что именно побудило их пойти на такой гнусный обман, но он знал главное — они хотят уничтожить его без настоящего следствия и суда. Земля качнулась под ногами Богдана, и он расставил ноги шире, чтобы не упасть.
— Что вы делаете, падлюки! — Богдан сжал кулаки. — Я требую суда! Хлопцы, это обман, я ни в чем не виноват. Богом присягаю, святую землю есть буду… — Он хотел нагнуться, чтобы схватить горсть земли, но бандеровцы удержали его, заломили руки назад.
— Именем организации украинских националистов, именем украинского народа предатель Микола Хлебчук…
— Я не предатель, хлопцы! — заорал Богдан и вдруг заметил, что кобура, висевшая спереди на поясе Вепря, растегнута и улыбающийся окружной держит правую руку за спиной.
— …приговаривается к смерти!
Эти слова донеслись к Богдану точно грохот взрыва, и дрогнула земля под ногами, и встрепенулись вечнозеленые кроны сосен. Казалось, все потемнело вокруг. Богдан почувствовал, что задыхается. Он жадно хватал губами воздух, а грудь распирала пустота и нестерпимая боль. Перед глазами замелькали лица дорогих ему людей — матери, отца, брата и сестер. Вот тела отца и брата, окровавленные, втоптанные в грязь возле хаты тетки Явдохи… Вот его сестричка Оля лежит в гробу, усыпанная цветами… И поднимается столб дыма, и летят под откос платформы с немецкими танками… Что–то кричит ему Карась — отчаянно и беззвучно, как будто зовет куда–то, торопит… Поздно! Все, все… Его, Миколы Хлебчука, уже нет, его сейчас убьют. За что? Разве он не любит Украину, свой народ? Разве он изменил Украине? Он мстил за гибель отца, брата, сестры, за то горе, которое принесли немцы украинскому народу. Он должен был мстить фашистам! О боже! Он жестоко ошибся, не захотел послушать разумного хлопца. Нужно было еще раз ударить всей сотней по герману и уйти с Карасем к советским партизанам. Они–то знают, кто настоящий враг Украины! Дурак… Теперь поздно… Смерть — вот она, в глазах Вепря — бессмысленная, позорная и неумолимая. Богдан увидел, как в руке окружного коменданта блеснул немецкий парабеллум. Вот и его, Богдана, нашла немецкая пуля…
