Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Чего это? — встревожился Гузенко. На этот раз пришел черед улыбнуться Чистову.
— Христос воскрес, Лукич, — сказал он. — Светлое воскресение Христово. Сейчас маманя моя пожалует из церкви, и будем разговляться…
— Хорошо бы, да нечем и некогда. А я и забыл, что пасха… Значит, что мы решили? Решили, что Чистов пойдет вместе с ним. Вспомнив предостережения Трофимова, Андриан Иванович спросил о Ливадии, о Воронцовском дворце и услышал в ответ почти то же, что сам говорил: там есть свои люди. До чего же кстати оказались чистовские заметки! Откровенно говоря, Андриан Иванович иной раз не знал, что это за провода, но они кромсали все, которые им попадались. Дважды натыкались на кабель — с ним пришлось повозиться.
— Рвануть бы его гранатой, и дело с концом, — сказал кто-то из ребят. Но это было и преждевременно и опасно. В который раз Чистов подумал: хороший городок Ялта — весь из конца в конец можно пересечь проходными дворами и прячась в кустах. Они двигались группами, натыкались на немцев и румын — спящих и бодрствующих, — но всякий раз удачно их обходили. Один случай был просто удивительный. Напоролись на парный румынский патруль. Уже рассветало. Обознаться невозможно. Румыны ясно видели, кто перед ними, И мелькнула мысль: «Конец!» В самом деле, почти светло, стоит раздаться выстрелу, и вокруг поднимется такое, что никакие проходные дворы не помогут. Но Гузенко свирепо, с несокрушимой уверенностью в себе погрозил патрульным кулаком, и оба они одновременно, как по команде, повернули вправо, молча, не оглядываясь, пошли дальше. Тоже, видать, понимали, что за время наступило… Это было недалеко от моста. Гузенко расположил людей вокруг и приказал замаскироваться. В городе началось движение.
— Время еще есть? — спросил вдруг Чистов.
— А что?
— Промашку мы сделали, Лукич. Кабель, который под мостом, твоим ножом не взять…
— Как это?! — На Чистова надвинулось исказившееся до неузнаваемости лицо Гузенко.
— Не взять его ножом — большие ножницы нужны…
— Да ты понимаешь, что говоришь?..
Они сидели вдвоем метрах в пятидесяти от моста, прячась в разросшихся кустах буксуса и вечнозеленой калины, которые декоративной стенкой отгораживали реку от Пушкинского бульвара.
— …А гранатой здесь тем более нельзя — может получиться детонация…
— Ты понимаешь, что говоришь?..
— Жди меня здесь, Лукич. Вернусь через двадцать минут. Воистину: беда идет и другую за собою ведет. Прыгая с подпорной стены, Чистов упал на больную ногу. Домой приковылял из последних сил, временами почти теряя сознание. Мать, к счастью, была дома. Выглянула из комнаты Верочка. Мать начала было причитать, но он остановил ее:
— В нижнем ящике лежат большие ножницы — достаньте их.
Она вытащила. Как раз то, что нужно.
— Мама, надо бегом отнести их. Поняли? Бегом. Идти будете по Пушкинскому бульвару вдоль речки…
— Да ты никак ополоумел. Я тебе что — девочка? Бегом, вдоль речки… Куда? Зачем?
— Сашу Гузенко знаете?
— Да мало ли к тебе тут разных ходит…
— А я знаю, а я знаю!.. — сказала Верочка.
— Брысь, отсюда, сорока! — прикрикнула на нее бабушка.
— Саша Гузенко ждет эти ножницы в кустах, не доходя моста. Поняли? Метров пятьдесят от моста, в кустах. Саша Гузенко, партизан, мой начальник…
…Девчушка и в самом деле поступила, как сорока: схватила эти ножницы и порхнула прочь — только ее и видели. Она бежала вприпрыжку через город — не прячась, легкомысленно и беспечно. Эти легкомыслие и беспечность казались столь очевидными, что никому не приходило в голову остановить ее и спросить, куда, зачем она скачет. Впрочем, тревожно суетившимся солдатам отступающей армии было, наверное, не до нее.
Она шмыгнула через площадь у Пушкинского базарчика под платаны пустынного сейчас бульвара. Здесь ее бег замедлился, и она как бы запела: «Са-ша Гу-зен-ко, Са-ша Гу-зен-ко!..»
Лукич услышал ее издалека.
Отдав ножницы, она убежала не сразу, твердо решив узнать, зачем они понадобились. На ее глазах Гузенко сполз в заросшее бурьяном, кустами и молодой древесной порослью русло речки, пробрался к мосту и спустя несколько минут вернулся.
— Ты еще здесь? — удивился он (на то, чтобы рассердиться, не оставалось сил).
— А ножницы? — спросила она. Хозяйственная девчушка! Надо было немедленно спровадить ее отсюда, К счастью, чувство юмора Лукичу не изменило.
— Ты знаешь, кто я такой? Девочка молча наморщила лоб и подняла почти бесцветные бровки.
— Я — старший лейтенант, и ты должна выполнять все мои приказания. Быстрее беги, домой и доложи отцу, что все в порядке.
Слава богу, она не стала ни о чем расспрашивать, убежала..
Взлетели сигнальные ракеты на Дарсане, и бойцы первого батальона 777-го полка 227-й Темрюкской стрелковой дивизии вместе с партизанами пошли в бой. Со стороны Никитского сада двигалась при поддержке танков — им нелегко приходилось на извилистой горной дороге — наша пехота, части, которым сегодня вечером будет салютовать Москва и которые удостоятся почетного наименования Ялтинских, Между тем в центре города — на подступах к порту, в Цепях, на Виноградной, Аутской, на набережной — тоже шла перестрелка.
Включая рубильник на центральном пульте, офицер невольно съежился, ожидая взрывов, от которых содрогнется земля. Но взрывов не было. Еще и еще раз он с размаху втыкал рубильник — никакого отзвука. А стрельба слышалась совсем рядом.
Выбежал во двор — машина была уже заведена. Махнул рукою шоферу: гони! Но когда автомобиль выскочил из двора к повороту на Севастопольскую, по нему почти в упор ударило сразу несколько автоматов.
ГЛАВА 31
У СД был свой отлаженный конвейер. Машина с арестованными обычно поднималась из города и въезжала во двор через главные ворота. Вид у этих тяжелых ворот внушительный. Да и весь комплекс зданий, где находился застенок, производил даже сам по себе мрачноватое впечатление, хотя и строился как вилла какого-то богача.
Само слово «застенок» оказалось здесь не случайным. Затененная старыми кедрами небольшая сравнительно усадьба вычленена и как бы приподнята над всем окружающим высокими каменными стенами. Одна из них — подпорная, но другая, под прямым углом сопряженная с нею, начинаясь как подпорная стена, становится затем внешней глухой стеной неких не видных снаружи, спрятанных под землею построек. Своеобразный фокус строителя: снаружи, со стороны улицы, высится каменная стена, а изнутри, со двора, вниз уходят ступени подземелья.
…Постоянно ловлю себя на предубеждении, которое возникает при одном взгляде на эти здания — так много чудовищно страшного связано с ними. Здесь выкалывали глаза, отрезали уши, выворачивали руки в суставах… Понимаю, что сами здания ни при чем, и все же…
Претензия прямо-таки шибает: ворота с башенками, со странноватой надстройкой — «замковые» ворота, стена — «крепостная» стена, передний двор — эдакий дворик цитадели… Но это, видимо, и нравилось «сверхчеловекам». Они дополнили антураж шлагбаумами, часовыми и черным эсэсовским флагом.
Собственно вилла совершенно в другом стиле — спокойные, мягкие линии, просторные и удобные балконы, большие окна. И двор здесь становится совсем другим — по-настоящему южным, и калитка в подпорной стене должна бы настраивать на игривый лад… Не могу отделаться от мысли, что на здешнего строителя каким-то образом повлияла двуликость Алупкинского дворца.
В «готической» части усадьбы арестованных содержали, на уютной вилле с венецианскими окнами — допрашивали и пытали. Измордовав, опять бросали в камеры. А когда «материал был отработан», прибегали к помощи запасного выхода. Дело в том, что в самой «крепостной» стене есть еще одни — нижние — ворота. К ним и подгоняли машину. В такие минуты в переполненных камерах воцарялась мертвая тишина. Всех интересовало, куда поедет машина. Это было чрезвычайно важно. Направо и вверх по Симферопольскому шоссе означало неизвестность и хоть смутную, но надежду. Если же машина поворачивала налево — значит, людей везли на Массандровскую свалку — на расстрел.
