Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Держи в руках! — крикнул ему Озеров.
…С большим внутренним напряжением ожидал Озеров этого боя. Озеров понимал: он будет тяжелым и важным испытанием стойкости его полка, всех сокровенных сил, какими полк живёт сейчас, в дни великой битвы под Москвой. Он понимал: от результатов этого боя будет зависеть честь и слава его полка. И поэтому Озеров все последние дни жил одной думой — как можно лучше подготовить полк к бою. За короткое время он провел множество больших и мелких работ по укреплению рубежа обороны, — сложенные воедино, они должны стать основой будущей победы. Занимаясь этой подготовкой, он всем своим видом и поведением, всей своей жизнью, почти безотчетно для себя самого и незаметно для других, убеждал людей в том, в чем сам был убежден так же твердо, как, скажем, в скором приходе зимы. Озеров беспредельно верил, что его полк выдержит любой натиск врага. А вера командира передается его солдатам, как ток по незримым нитям, и в зависимости от ее силы горят, подобно лампочкам, солдатские сердца: слаба вера — тускло, едва теплясь; сильна вера — весело и ослепительно…
И вот начался бой.
Хотя майор Озеров и твердо верил в победу полка, но в те секунды, когда немцы открыли огонь, у него вдруг больно защемило сердце. Еще раз (который раз!) он ощутил ту ответственность, какая лежит на нем за исход боя, за судьбу сотен людей, подчиненных его воле. Все утро он, поставив себя в положение постороннего и придирчивого человека, проверял в уме, как он подготовил полк к бою. Выходило, что все, что требовалось, было сделано хорошо, хотя и делалось в спешке. Но теперь, вернувшись к прежним мыслям, он почему-то неожиданно начал обнаруживать различные недостатки в подготовке полка к бою: он вспомнил, что одну из пушек так и не поставили в засаду у центра обороны, как он этого хотел, что в батальоны не проложили запасные кабели, а полковой пункт боепитания не передвинули, как намечалось, ближе к передовой линии. И тут Озеров заметил, что он безотчетно делает ненужное: то стряхнул пыль с карты, то заглянул зачем-то в планшет, а теперь вот протирает платком глаза… "Прекратить! — оборвал он себя властно. — Это еще что со мной?" И, зная, как состояние командира передается окружающим, он быстро и озабоченно осмотрел всех, кто находился в его блиндаже.
Здесь были два офицера из штаба, командир взвода связи, наблюдатели, связные, телефонисты. Все они, тесня друг друга, сторонясь дверей, прижимались к стенкам блиндажа, прикрывали ладонями уши, а когда блиндаж сильно встряхивало и со стен обваливались комья земли, суматошно перескакивали с места на место. А в руках наблюдателя вздрагивала и гасла коптилка. Только Петя Уралец, упрямо наклонив крутой светлый лоб, спокойно сидел на нарах.
Озеров нагнулся к вестовому и крикнул ему на ухо:
— Сыграй!
Накануне в полк была прислана из походного клуба дивизии гармонь-двухрядка. Майор Озеров вручил ее Пете Уральцу, который слыл хорошим гармонистом, и велел всегда держать при себе, — он любил гармонь со дней юности, проведенных в сибирской деревне.
— Какую? — спросил Петя, откидываясь в угол за гармонью.
— О Москве! Знаешь?
И Петя Уралец распахнул на коленях гармонь.
На переднем крае не стихали треск и грохот. Блиндаж встряхивало так, что всем казалось: невидимая бешеная тройка, закусив удила, без памяти несет их в тарантасе по бесконечным ухабам и рытвинам во тьму ночи; того и гляди, ветхий тарантас, хрястнув в последний раз, разлетится на куски… А майор Озеров, покачиваясь на нарах, заваленных землей, подстраивался под гармонь и пел о Москве:
Кипучая,
Могучая,
Нике-ем не по-обе-димая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая!…
Он не помнил точно слов песни. Он помнил хорошо только ее припев и повторял его несколько раз. Взглянув на часы, он задержался, и, отстав от гармони, с удивлением заметил: песню поют уже все остальные, кто был в блиндаже:
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая!…
XXIII
Заяц беляк в безумстве метался по дымному полю, над которым повсюду, брызгая огнем, рвались снаряды. В одном месте он бросился было под куст шиповника, — его ослепило и рвануло в воздух. Вновь вскочив на ноги, он метнулся из рыхлого снега, пахнущего гарью, дал резкий прыжок в сторону и свалился в траншею. Вскочив, он несколько секунд судорожно вертелся и прыгал, царапая лапами отвесные глинистые стены, а затем, осмотревшись, ошалело полетел пустой траншеей, заваленной комьями жженой земли и полной едкого дыма. Его опять ослепило и рвануло. Заяц очутился в каком-то закоулке; обессилев, ничего не слыша, он сжался в комок и замер в ужасе.
…В самом начале артподготовки у сержанта Олейника — он с утра жаловался на боли в желудке — неожиданно начался приступ рвоты. Свалясь у камелька, он рыгал со стоном, встряхиваясь всем телом, хватался за грудь, мотал головой и, обессиленно закрывая глаза, обтирал ладонью мокрые губы.
Матвей Юргин ощупал его в полутьме и, пересиливая грохот, закричал злобно:
— Ты чего нажрался, сукин сын?
— Ой, отойдите! — застонал Олейник. — Что это со мной? С консервов этих, что ли?
— Затихнет, валяй в санчасть, слышишь?
— Я полежу! Может, пройдет…
— Чего тут лежать? Тут, знаешь, что будет?
— Повоюю еще!
— Какой ты, к черту, вояка!
Поняв, что Олейник не может скоро подняться, Матвей Юргин полез в угол, где стояло оружие, — близ выхода из блиндажа. Здесь сидел, прижимаясь плечом к стене, Андрей в шинели и каске. Тронув друга рукой, Юргин крикнул:
— Командуй! Понял?
Андрей блеснул в полутьме белыми зубами:
— Есть!
— Не горячись! — предупредил Юргин. — Понял? Тут спокойно надо, умело! Слышишь?
Над передним краем не стихал грохот. Блиндаж вдруг тряхнуло так, что все замерли: оглушило треском железа и дерева, отовсюду посыпались комья земли, звякнули котелки… Снаряд врезался в угол блиндажа, раскидал верхний ряд бревен накатника, а одно, из нижнего ряда, осадил почти до нар; из угла, где показался серый клок неба, потянуло стужей и горечью дыма. До этого многие солдаты, напрягая всю волю, сдерживали страх. Но теперь, не замечая, как бьет каждого бурный озноб, все сбились в темные углы блиндажа и под нары.
Как и многие солдаты полка, Андрей впервые испытывал все ужасы ожесточенной артподготовки. Каждое мгновение, весь сжимаясь, он ожидал, что в блиндаж ударит еще один снаряд, и тогда… Но о том, что будет тогда, он не хотел думать, — он уже приучил себя не думать о смерти. Пролетала минута за минутой, и все его существо было наполнено одним ожиданием взрыва над головой. "Только бы не ударило!" — изредка восклицал он про себя. Но хотя все его существо и замирало от ожидания, где-то в глубине души, как родничок, все струилась и струилась надежда, что все кончится благополучно, и тогда… И вот о том, что будет тогда, когда все окончится благополучно, он охотно и живо думал в те немногие секунды, когда был способен думать.
Раньше, бывало, Андрей относился к участию в бою, как к суровой необходимости. Но когда возвращался из санбата и увидел, как трудится народ для обороны Москвы, впервые почувствовал щемящее, пощипывающее сердце желание поскорее встретиться с врагом. События последних дней в полку еще более обострили это желание.
Никто из солдат, сколько Они ни ожидали, так и не услышал, когда оборвался грохот артподготовки. Услышал это только Матвей Юргин. Выхватив из ниши две гранаты, он сразу закричал, обращаясь в глубину блиндажа:
— За мной! В траншею!
Многие с удивлением услышали его голос, но никто не понял, что он кричит, и не тронулся с места. Юргин стал хватать рукой в полутьме солдат, отрывать их от земли.
— В траншею! По местам!
Солдаты наконец услышали, что земля не дрожит и над блиндажом прекратился грохот взрывов, и, придя в себя, начали хватать оружие.
Выскочив из блиндажа, Юргин увидел в закоулке белый вздрагивающий комок. "Заяц!" — понял он и присел, осторожно протягивая руки. Он ожидал, что заяц, увидев его, бешено метается из закоулка, но косой только дрожал и сжимался. Матвей Юргин схватил его и, оборачиваясь к бойцам, которые уже выскакивали мимо него в траншею, поторопил:
