Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Что с ним? Подранили? — спросил Юргин. — Это ваш?
Один сапер сообщил кратко:
— Полз.
— Куда?
— Сюда.
— А кто он такой?
— А это только ему, видать, известно.
Матвей Юргин осветил раненого фонариком. Тот лежал без чувств. Лицо и одежда раненого были заляпаны кровавой грязью. Не верилось, что он мог совсем недавно ползти. Не верилось, что он мог жить.
— Полз? — переспросил Юргин.
— Полз, — сапер вздохнул. — Просто чудо. Стонет и ползет, царапает вот так руками. А когда заговорили с ним, сразу в бесчувствие пришел.
С другой стороны по траншее подошел Андрей. Он присел у головы раненого, при свете фонарика взглянул в лицо и сказал быстро и торопливо:
— Жигалов? — И закричал, не помня себя: — Тереха! Жигалов! Тереха!
Терентий Жигалов очнулся в то время, когда его уложили на носилки, чтобы нести на ближний пункт медицинской помощи, и перед этим решили обмыть лицо. Должно быть, по тому, как осторожно и ласково обтирали ему лицо, он понял, что находится среди своих. Его лицо жалко сморщилось, но и заплакать у него не хватало сил. Он пошевелил губами, и Юргин наклонился над ним, стараясь расслышать, что он хочет сказать. Терентий Жигалов прошептал отчетливо:
— Где… он?
Некоторые подумали, что Жигалов бредит, но Андрей понял, что он хотел бы видеть его, и наклонился над носилками. У Андрея вздрагивали губы и слезами застилало глаза, — целые сутки он втайне больше всего думал о судьбе Жигалова.
— Я здесь, Тереха, здесь! Видишь?
— А-а, — слабо протянул Жигалов и затем отчетливо выговорил: Спасибо, друг…
Когда Жигалова унесли, все солдаты с минуту еще стояли на месте, и Осип Чернышев, покачав головой, сказал:
— Это надо думать: целые сутки полз! Он же весь изошел кровью! И чем жил? И чем только живет еще человек?
— Он и будет жить, — сказал Юргин. — Такому и жить надо.
— Великий рядовой человек!
Принесли завтрак. Бойцы разошлись с котелками по блиндажам.
После завтрака все легли отдыхать, но Андрея не тянуло на нары. Он долго не мог успокоиться. Все учила и учила его жизнь ненависти к врагам, любви к Родине. И Андрей с волнением чувствовал, что эта наука входит в его кровь и плоть, как воздух, каким он дышит, и, как воздух, дает его сердцу все новые и новые силы, каких он не чувствовал в себе прежде.
Он вылез из блиндажа.
Совсем рассвело. По сторонам начинали громыхать пушки, а на участке полка все еще держалась тишина. Кое-где по траншеям поблескивали каски наблюдателей. С севера тянуло стужей. Кустарники и травы за траншеей были покрыты пушком инея. По всему чувствовалось — приближается зима.
Взвод Матвея Юргина поставили на ровном открытом месте. От центрального блиндажа взвода, где разместилось отделение Олейника, извилистый ход сообщения уходил в тыл — к небольшой высотке, где находился наблюдательный пункт Шаракшанэ, и дальше — в невысокий, сильно побитый и вырубленный лес. А на запад, в сторону врага, лежало просторное поле с небольшими пригорками и ложбинками; позади него железной ржавой оградой стоял зубчатый еловый лес и виднелись две полуразрушенные избы. На пригорке, в самой середине поля, словно не зная, куда скрыться с опасного места, в раздумье стояла молодая белая береза.
Увидев ее, Андрей почему-то вспомнил о той, которую видел у дороги перед Ольховкой, хотя такие одинокие березы попадались ему и прежде и после много раз за эту осень. И вспомнил он о той ночи, что провел дома, о Марийке, о всех родных и еще о многом, что крепко легло в память после того дня, шумного от ветра и листопада. Все он помнил ярко, но, странное дело, ему казалось, что все это происходило с ним не около месяца назад, а давным-давно — не то в юности, не то в детстве.
В это утро долго не ложился спать еще один человек из отделения сержант Олейник. Вскоре после завтрака он тоже вылез из блиндажа и, увидев Андрея, подошел к нему бесшумной кошачьей походкой, тихонько спросил:
— Смотришь?
Андрей оторвал взгляд от поля.
— Удобное здесь место, — сказал Олейник, вставая рядом. — Вон какой обстрел! Если пехоте — тут не пройти. Покосим из пулеметов. А вон, гляди, вот этот ориентир…
— Где?
— Да вон, на бугре-то!
— Ориентир… — задумчиво промолвил Андрей и, вздохнув, добавил: Березка. Белая березонька, вот что это! Я как взгляну на нее, так и вижу всю нашу Россию. — Он немного помолчал. — Тяжелая у нее доля — стоять на таком месте…
— Да, среди огня…
Так и встретили они, разговаривая о березке, свое первое утро на переднем крае обороны.
XXI
Второе утро на передовой линии — праздничное утро 7 ноября — полк Озерова встречал тревожно: все знали, что гитлеровцы намереваются в этот день нанести удар на участке дивизии.
Лейтенант Матвей Юргин жил в центральном блиндаже взвода, где размещалось отделение Олейника. Пробудился он, по старой привычке, перед рассветом. Вокруг него на низеньких нарах в полной темноте всхрапывали под шинелями солдаты. С вечера они долго не спали — готовились к бою: чистили оружие, получали патроны, гранаты, бутылки с горючей смесью. Потом пришел политрук роты Гончаров поговорить о наступающем великом празднике. Бойцы долго вспоминали о том, как они хорошо встречали праздник в годы мирной жизни. Все так разволновались, что только к полуночи улеглись на покой.
Среди ночи неожиданно начался снегопад. Больше часа густой снег бил тяжело и косо, как ливень, а потом поднялась и зашумела вьюга. К рассвету она преобразила все подмосковные земли: плотно застелила снегом поля, замела овраги, завалила леса, все деревья с наветренной стороны — от комля до вершин — облепила снегом, как пластырем. Быстро и прочно установилась необычайно ранняя зима.
Боясь разбудить солдат прежде времени, Матвей Юргин сидел на нарах, не трогаясь, перебирая в памяти пережитое за лето. В блиндаже было душно от скопившихся в нем запахов потной одежды, сырой земли, хвои и прелой соломы. В углу блиндажа, в маленькой нише, тихо мерцала коптилка.
"В траншее-то как? — подумал Юргин. — Замело небось?"
Он осторожно выбрался с нар, поправил фитиль в коптилке, разжег дрова в камельке. За плащ-палаткой, которой был прикрыт вход в блиндаж, завьюженной по одному краю, послышался шум и скрип снега. Юргин отогнул немного край палатки и в снежной мгле увидел фигуру бойца с винтовкой.
— Живы? — спросил часовой. — А я слышу, дымком потянуло…
— Это ты, Медведев? Пуржит еще?
— Пуржит.
— Много намело?
— В траншее? — переспросил Медведев. — Да местами не пролезешь, товарищ лейтенант. Видите, какой я? — Он похлопал рукавицами. — И пуржит, и стужа лютая, сибирская, нагрянула.
— Спокойно?
— Пока спокойно.
Юргин подошел к нарам, потрогал Олейника.
— А? — вскочил тот, встревожась.
— Поднимай ребят! — приказал Юргин. — Надо выходить траншеи чистить, пока совсем не рассвело. Начнется бой — в снегу потонем. Поднимай живо. Я пойду остальные отделения подниму.
Взвод дружно вышел на очистку траншей.
Через полчаса от командира роты пришел посыльный — шустрый молоденький боец ростом не выше винтовки, весь облепленный снегом. Пробравшись в главную траншею, он натолкнулся на Умрихина, — крякая, тот кидал снег далеко за бруствер. Отряхиваясь, посыльный спросил петушиным голосом:
— Чистите?
— Али помогать пришел? — спросил Умрихин, не отрываясь от работы. Вставай тогда рядом. Снегу хватит.
— Я от командира роты, — обиженно, с ребячьей гордостью сообщил посыльный. — Где у вас комвзвода? Мне велено только передать приказ: до света очистить траншеи. А рыть мне тут некогда.
— Мы сами, парень, с усами, — ответил Умрихин. — Зачем нам твой приказ? Мы без приказу знаем. Отойди-ка ты, а то ненароком поддену на лопату да выкину к немцам.
Посыльный обиделся еще сильнее.
— Ты скажи, где комвзвода, а пугать тут нечего!
— Гребись, богатырь, вон туда, — указал Умрихин.
