Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать хорошую книгу .TXT) 📗

Из-за скирды донесся отчаянный женский крик. Я выпрыгнул из шарабана и обежал вокруг скирды. На стерне, в горячей пыли, лежала девушка. Сморщенный мужичок топтался вокруг нее, норовя попасть сапогом в лицо или в живот. Я оттащил его за шиворот!

— Ты что делаешь, сукин сын?!

По моей решительности и по добротному шарабану мужик смекнул, что имеет дело е начальством. Он поклонился, утер рукавом пот со своего бабьего, безволосого лица:

— Пане, оця сука підкинула залізяку під косарку!

Дивчина, шатаясь, встала на ноги. Размазывая по лицу слезы и кровь, она клялась, что железяка лежала тут с прошлого лета.

Другие девушки прекратили работу. Они окружили меня и старосту. Тут я заметил, что к нам приближается неспешной походкой офицер в форме немецкого военно-морского флота. Длинное его лицо покрывал нездешний темный загар, и только морщины в углах глаз белели. Откуда, интересно, тут взялся немецкий моряк?

— А ну, девчата, все работать! — сказал я. — Живо!

Офицер видел все. Он кивнул мне и спросил старосту:

— Што тут есть такой случатця?

— Герр корветен-капитан, — сказал я по-немецки, — эта девушка не виновата, староста напрасно избил ее.

Офицер был приятно удивлен моей немецкой речью. Еще больше его удивило, что я правильно назвал его по званию.

— Вы немец? — спросил он.

— Только на двадцать пять процентов. Чиновник ландвиртшафтскомиссариата Пацько к вашим услугам.

— Макс Вегнер. — Он поклонился. — Вы поступили правильно.

— Простите, если вмешался не в свое дело, но, по-моему, не следует озлоблять население.

— Особенно когда в лесах появились партизаны.

Через полчаса мы с ним сидели в тени, на веранде господского дома, и пили прохладное пиво. Вегнер скинул китель, расстегнул рубаху, и я увидел еще розовые, свежие шрамы недавних ранений. Оказалось, он командовал миноносцем на Средиземном море. Месяца два назад корабль Вегнера торпедировала английская подводная лодка. Почти весь экипаж погиб вместе со штабом дивизиона, который находился на борту. Пролежав месяц в госпитале на острове Сицилия, Вегнер приехал долечиваться к сестре, фрау Гильде, хозяйке этого поместья. Других родных у него не было.

Я понял, что Вегнер чувствует себя лишним в этой семье. Он пытался помогать зятю в ведении хозяйства, но у них были разные точки зрения на местное население. Вот и сейчас, при мне, между братом и сестрой начался спор.

— Ты не офицер, а провинциальная фройляйн! — говорила фрау Гильда. — Чем больше наказывать этих русских, тем лучше.

— От Триполитании до Украины нас, немцев, везде ненавидят, — отвечал Вегнер.

— Ну почему же, — вмешался я, — вовсе не всех немцев.

— Когда нас начнут бить по-настоящему, не станут разбираться, какой немец плохой, какой хороший. — Он говорил смело, не подбирая обтекаемых выражений. — Вот попал в приживалы к герру Фрауенхайму! Конечно, пороть украинских девок безопаснее, чем отражать атаки подводных лодок, но мне не по душе ни то, ни другое.

Я поинтересовался, какое занятие ему по душе.

— Три поколения моей семьи — моряки из Вильгельмсхафена. Я кончил мореходную школу, хотел водить торговые суда...

— Судя по наградам и званию, у вас неплохо пошла служба.

— Об этом пока рано судить, — сказал он.

Я поблагодарил за пиво и любезный прием. Вегнер проводил меня к шарабану.

— Заезжайте, когда будет время, герр Пацько.

Уехав, я тут же забыл об этом странном немце. Меня занимало сейчас зерно, которое не достанется населению, а будет погружено в немецкие вагоны, если оставить его в копнах. Конечно, мелкие диверсии — не мое дело. Заниматься ими нельзя. А что, если осторожно направить на эти копны верную руку?

Под вечер я пришел в кузницу Юхима. У самых дверей, под железным мостком, шумела по камням крохотная речушка. Темно-вишневое железо лежало в горне, и прозрачные при солнечном свете язычки пламени плясали вокруг него. Мехи раздувал мальчик лет двенадцати. Он был без рубашки. На тонких руках, покрытых сажей, уже выступали голубые, как у отца, жилы.

— А, пан Пацько! — сказал кузнец, откладывая клещи и вытирая руки о фартук.

Я спросил кузнеца, где его сыновья — Юхим и Дмитро. Он не удивился, что я знаю их имена.

— Дмитро в Красной Армии, если еще жив, а Юхим тут. А вот последышек, — кивнул он в сторону мехов. — Гриць! А ну, давай!

Мальчишка налег на рукоятку мехов, захлопала толстая воловья кожа. И вдруг проснулись темно-бурые угли по краям горна. Кузнец выхватил клещами железо, положил на наковальню.

— А ну, посторонись, пан Пацько!

Сноровисто, не спеша он наносил молотом удар за ударом, а малый держал клещами поковку, отвернув в сторону лицо. Когда железо стало лилово-синим, приняв форму подковы, Юхим отложил молоток и сказал, будто продолжая разговор:

— А не было бы у меня старших сынов, если б не хорошие люди. Вот вы тот раз толковали про наводнение... — И он рассказал мне, как когда-то красноармейцы спасли его детей и жену. — Теперь про то не всякому скажешь, — неожиданно закончил он. — Может, зайдете, повечеряем?

И снова я сидел в комнатке, где провел первую ночь в родном городе. Тогда сыновья кузнеца, Юхим и Гриць, работали где-то в деревне. На этот раз я дождался Юхима-младшего. Он быстро понял, что от него требуется, и не стал задавать лишних вопросов.

— Работа не кузнечная, однако горячая. Сделаем. И Гриця возьму на подмогу, если батько его отпустит.

— Отпущу, — сказал кузнец. — Раз пришла на нас крига [77], надо ее всем подрывать, как делал твой батько, пан Пацько!

Я часто вспоминал теперь слова отца: «Знать, где проходит линия фронта!» Когда-то она тянулась по плацдарму под Одессой, пересекала курс лидера «Ростов». Потом эта линия проходила только в нашем сознании, и если бы не Степовой, мне не удержать бы своего последнего рубежа. Сейчас я — один из тех, кто должен заменить в строю Степового. Благодаря ему я вышел в родном городе на незаметную для постороннего глаза линию фронта.

Не зря пословица говорит: «Дома стены помогают». Мне помогали не только стены. Люди! Теперь у меня было много друзей. Целый экипаж корабля! Но этот экипаж никогда не собирался по большому сбору. Многие даже не знали друг друга. Люди разных профессий, знакомые мне до войны, и те, кого я встретил в подполье, день за днем, ночь за ночью стояли рядом со мной на боевом рубеже. И среди них — те, кого я раньше никогда не назвал бы бойцами.

С детства я помнил старого доктора Яблонского. Когда я болел воспалением легких, он распахивал окна, весело кричал на маму. Вместе с ним в дом входили свет и какое-то ясное веселье. Теперь, может быть, впервые в жизни он прислушивался не к шороху дыхания в стетоскопе, а к словам пациента, не относящимся к медицине.

В доме доктора мы устроили конспиративную квартиру, Здесь бывал немой носильщик Панько, краснолицый и безбровый. В школьные годы я всегда видел его с фанерным щитом на согнутой спине. В жару и в мороз он шел вразвалку, как под низкой кровлей, с которой смотрели в небо Любовь Орлова, Чарли Чаплин или Чапаев — Бабочкин с Петькой — Кмитом за верным «максимом». Мы, мальчишки, мчались навстречу Панько, чтоб поскорее узнать, чем поразит нас сегодня кино «Ким» — бывшая Вознесенская церковь.

Сейчас Панько по-прежнему таскал афиши, но названия фильмов были незнакомые и ненавистные, как все то, что устраивали оккупанты в своем стремлении симулировать мирную жизнь.

Теперь я узнал, что Панько хотя и нем, но вовсе не глух. Черненко включил его в свою группу, когда восстанавливал организацию после провала. А доктора Яблонского привлек я, вспомнив, с каким доверием и почтением относился к нему отец.

Вскоре после моего посещения кузницы Юхим-младший выполнил задание. Велле конфиденциально сообщил мне, что в окрестностях Южнобугска появились партизаны, которые сожгли почти весь урожай герра Фрауенхайма. Теперь хлеб после уборки нужно немедленно молотить и вывозить.