Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич (полные книги .txt) 📗

Капитан говорил искренне и возмущенно. «Впрочем, — подумал генерал, — о разложении сайгонской верхушки постоянно идут сообщения и из посольства, и от военных».

— Это омерзительная война, — прервал его размышления другой офицер. — Сказать правду? Иногда мне жить не хочется, потому что я стал частью этой войны. И поэтому я ее ненавижу. А иногда и самого себя.

— Что же нам делать в таком случае? — спросил Макрейтон.

Но ответил на его вопрос майор из-за соседнего столика:

— Убираться оттуда, убираться куда угодно, хоть к черту! Надо кончать с этой войной, дорогой сэр, прекратить губить наших парней. Это самое лучшее, что может сделать наше правительство.

Спор стал беспорядочным, тяжким, и генерал, сославшись на то, что ему надо рано вставать, поблагодарил офицеров и вышел из клуба в мрачном настроении.

Об этом он и рассказал командующему.

— Хочется верить, Крейтон, что такое настроение лишь у небольшой части наших военных. Может быть, я встретился с очень уставшими людьми, на долю которых выпали тяжелые испытания.

— Вполне возможно, Джек, — медленно произнес Абрамс, вспомнив разговор с полковником Мэрфи. — Наша задача трудная. Поэтому я попрошу тебя, Джек, не откладывая, изучить вопрос, составить четкий график смены частей, стоящих на самых острых участках. Нельзя допускать, чтобы одни все время были в пекле боев, а другие в тылу. Тяжелые нагрузки надо распределять равномерно на всех, не создавать для кого-то более легкую жизнь. Побеседуй на эту тему с полковником Мэрфи из ЦРУ, совет его может быть полезен.

— Хорошо, господин командующий, — перешел на официальный тон Макрейтон, — я займусь этим сразу же.

Через три дня Крейтон Абрамс предпринял поездку по напряженным участкам. Вашингтон в самой решительной форме требовал добиться крутого перелома, ощутимых побед над Вьетконгом. Командующий понимал, что победы, как хорошие козыри при игре в бридж, будут нужны на переговорах в Париже.

Первым пунктом, который он выбрал для посещения, был город Плейку, где находилась одна из важнейших военно-воздушных баз, державшая под постоянными ударами большой район, контролируемый Вьетконгом. По донесениям выходило, что здесь Вьетконг несет тяжелые потери.

Выйдя из самолета, Абрамс увидел у взлетной полосы солдат, разлегшихся на выжженной солнцем траве. Два дня назад вертолеты буквально вытаскивали их из безвыходного положения. Это был батальон 4-й пехотной дивизии. Командующий в сопровождении встречающих его генералов и офицеров направился к палатке, около которой стоял с белозубой улыбкой, хорошо выбритый высокий майор со значком выпускника военной академии Уэст-Пойнт.

— Я вижу, у вас хорошее настроение, майор, — обратился генерал.

Майор подтянулся, одернул униформу, поправил галстук, щелкнул каблуками.

— Да, сэр, — произнес майор. Он не знал в лицо командующего, подумал, что это кто-нибудь из проверяющих, они всегда налетают, когда часть выходит из боя.

— Есть повод для такого настроения?

— Конечно, сэр. Мы выбрались из гиблого места, отправляемся отдыхать. А это очень хороший повод, чтобы жизнь снова показалась прекрасной.

— Ваша должность, майор?

— Был командиром «Нью-йоркской» роты, сэр, вон она разлеглась на траве, а когда убили командира батальона, назначен на его место. Правда, временно исполняющим обязанности. Пока нет приказа штаба.

Абрамс, посмотрев на четыре полоски орденских ленточек, заметил, обращаясь к стоящему рядом командиру дивизии:

— Надеюсь, что такой заслуженный офицер достоин быть командиром, не временно исполняющим.

— Конечно, господин командующий, — ответил тот, — мы послали вам представление на присвоение майору очередного воинского звания.

Майор вытянулся в струнку, поняв, с кем удостоен чести разговаривать.

— Это правильно, генерал, — и снова к майору: — Как настроение в батальоне, майор?

— Вы хотите, господин командующий, чтобы я сказал правду?

— Конечно, майор. Разве от вас требует кто-нибудь розовых донесений?

Майор не ответил на прямо поставленный вопрос.

— Так вот, если говорить правду, то настроение не очень высокое, но оно, надеюсь, поднимется после отдыха. Солдаты измотаны. За десять месяцев было много тяжелых боев, много потерь. Люди переболели малярией и дизентерией, их руки изрезаны острой, как бритва, травой джунглей. Приехали во Вьетнам заработать, но многие не рады заработкам. В этой дьявольской жаре они скучают о снеге, мечтают о пляже и ванне. Да, вы, господин командующий, поговорите с солдатами, они вам сами все расскажут.

Абрамс направился к солдатам. Кто-то из них встал, другие сели, но большинство осталось лежать. Их внешний вид произвел на командующего неприятное впечатление: грязные, неопрятные, со ссадинами и незаживающими небольшими ранками на руках и лицах.

— Ну как, герои, страшно было под пулями Вьетконга? — спросил генерал высокого солдата с двумя медалями — «Пурпурное сердце» за ранение и «Бронзовая звезда» с начальной буквой слова «доблесть».

— Страшна не та пуля, господин генерал, которая адресована тебе, ты ее не услышишь, а другая, которая отправлена to whom it may concern [1], — спокойно проговорил солдат. — А они жужжат, как слепни в жаркую погоду. Эти-то и действуют больше всего на психику. Все время ожидаешь, что вопьется в тебя.

Рядом с этим солдатом на мешке с песком сидел худой курчавый парень, у него шесть боевых медалей.

— А что ты думаешь, герой? — обратился к нему генерал.

Парень медленно поднялся.

— Ей-богу, не знаю, — проговорил он со вздохом. — Посмотрите на это место, господин генерал, нужно оно кому-нибудь там, дома? — он махнул рукой за спину, где, по его мнению, была Америка. — Здесь ребята гибнут, каждый день гибнут. Есть кому-нибудь дело до этого? Вот я пробыл тут десять месяцев, получил ранение, сто раз мог погибнуть. На кой черт все это нужно? Мне, во всяком случае, не нужно.

— Пулеметчик Ричардс, — вставил командир батальона, — представлен к награде «Почетная медаль конгресса» [2].

— Она пригодилась бы мне, если бы я оказался дома. Только ведь никто не знает, выберусь ли я отсюда, — отозвался солдат. — Унести бы отсюда ноги подобру-поздорову — вот это была бы награда.

На взлетную полосу с воем сирен подкатывают сразу три машины и направляются к санитарному самолету. Раненых выносят на носилках и поднимают по трапу в самолет, напоминающий внутри пульмановский вагон с койками. Слышны стоны, ругань, бессвязное бормотание. Врач в форме капитана проверяет, надежно ли закреплены носилки, не сорвутся ли с крючьев брезентовые койки. В самолет вносят огромного солдата-негра, и врач, закрепляя у него над головой бутыль для переливания крови, пытается шутить:

— Ну, Джим, и доставил ты хлопот санитарам. Тебя не на носилках, а на автопогрузчике надо было поднимать.

Солдат делает попытку ответить улыбкой на шутку, но вместо улыбки лицо искажает боль.

— Не дай вам бог, капитан, оказаться в моем положении, — хрипит он. — Впрочем, там, где мы были, вам делать нечего.

Последним вносят совсем молодого парнишку. Он лежит на боку, скорчившись, подтянув колени к животу. На глазах толстая повязка. Он уже никогда не увидит ни зеленой травы, ни лица матери, ни солнца над головой.

— Господин командующий, — говорит командир дивизии, — не заглянете ли в полевой госпиталь? Всего в трех-четырех милях отсюда. Палаточный госпиталь. Заодно вручите лично боевые награды раненым. Им будет приятно, и произведет хорошее впечатление на всех солдат.

Командующий молча кивает головой и направляется к машине.

Но скоро Абрамс пожалел, что согласился на необдуманный шаг: командир дивизии навязал ему неприятную миссию — вручить награды четырем солдатам с ампутированными ногами. Врач-хирург, встретивший командующего, начал объяснять состояние раненых:

— Множественные ранения — в лицо, в руки, в ноги — состояние скверное. Бог мой, до чего они плохи. До приезда сюда я и представления но имел, что это будет так выглядеть.