Разведка без мифов - Паршина Елизавета Александровна (книги без сокращений TXT) 📗
Однажды ко мне домой пришла жена старшего сына Калинина, «Всесоюзного старосты», и попросила помочь найти работу. Ее звали Наташа Гуковская. У них в семье произошли аресты. Был арестован и муж ее сестры, после чего Наташу уволили из Разведуправления. Я могла взять ее на должность заведующей методическим кабинетом, но должна была сначала согласовать это с начальником отдела кадров. При этом я не сказала ему о ее семейных проблемах. Все равно он будет советоваться с НКВД, а там об арестах, конечно, знают, причем не только о произведенных, но и о намечаемых. Все подобного рода переговоры ведутся в устной форме без свидетелей — официальный запрос выглядел бы как вызов. Оперативная работа вокруг подозреваемых ведется гораздо интенсивнее, чем это отражается в бумагах, поэтому я до сих пор с большой осторожностью отношусь к «неожиданно обнаружившимся» документам о преследовании каких-либо лиц. Несмотря на то, что Наташу я охарактеризовала как можно лучше, дня через три последовал категорический запрет. Я рассказала ей все, как есть, впрочем, она и сама была достаточно опытна в делах разведки и знала механику работы этих служб.
Этот случай не прервал нашей дружбы, и я по-прежнему бывала в их доме на Малой Никитской улице вместе с мужем, Артуром Спрогисом. Мысль об опасности даже не приходила мне в голову. Я была совершенно убеждена, что зря никого ив арестовывают, а за нами с Артуром никаких грехов не было.
С Артуром Спрогисом я познакомилась в Испании, когда меня прикомандировали переводчицей в его разведывательно-диверсионный отряд. Ему было за тридцать, среднего роста и крепкого сложения, довольно симпатичное лицо с приветливым взглядом больших серых глаз. Взгляд этот никогда ничего не выдавал, но как губка впитывал каждую мелочь. Он хорошо знал психологию рядовых бойцов и довольно снисходительно относился к их чисто человеческим слабостям. Мне очень повезло, что с первых шагов в разведке я столкнулась с опытными и крупными разведчиками: Мамсуровым, Салныним, Берзиным, Сыроежкиным и другими. Таким образом, вернувшись в Москву, я имела уже хорошую профессиональную подготовку.
Правда, опыт этот относился, в основном, к сфере военной тактической разведки и диверсионной работы. Агентурную деятельность я представляла себе лишь в общих чертах. И все же работа в разведке, не смотря на все ее трудности, очень увлекала меня, а контрразведка почти не интересовала. Это не прошло незамеченным.
Однажды Отдел кадров прислал мне помощником уже не молодого, но энергичного и вертлявого человека. Я сразу догадалась, что он «оттуда», поскольку в нашем учреждении его никто раньше не видел. Я отвела ему правую тумбу своего стола и оказала, что ключ он может оставить у себя. Недели через две-три в мой кабинет вошли два работника НКВД в форме и вежливо спросили, где мой помощник держит свои бумаги. Другие ящики стола они смотреть не стали. Думаю, они очень хорошо знали, где что лежит, а помощник, естественно, после этого исчез. Как-то я нашла у себя подслушивающее устройство, что, впрочем, меня вполне устраивало. Моему шоферу с информацией не повезло. Дело в том, что у нас с Артуром была своя машина, которую мы купили в Париже, и на служебной машине я никуда не ездила. Первое время Василий каждый день точно к началу рабочего дня подавал машину к конторе, и весь день сидел в приемной. Потом все чаще и чаще стал отлучаться, сначала с моего разрешения, потом и без него. В конце концов, он и мои негласные наблюдатели привыкли считать машину своей, и когда она однажды понадобилась, ее никто не мог найти.
Жила я уже не в общежитии, а в одном из номеров «Метрополя». Это может показаться роскошным, но на самом деле было очень не удобно: ни постирать, ни посушить, ни приготовить. Артур носил стирать белье к своей матери, а питаться приходилось в ресторане. За это нужно было платить, правда, меньше, чем другим. В ресторане я заприметила несколько столиков, за которыми всегда сидели оперативники из НКВД и уголовного розыска. Вечером появлялись и особо допущенные проститутки. Из НКВД меня просили не обращать на них внимания. Я и не обращала. Эту сферу жизни «Метрополя» курировал Земляков, которого я знала еще по институту, где он выполнял те же функции. Тогда произошел забавный случай. В коридорах института повесили очень плохие — кривые — зеркала. Студенты для стенгазеты сфотографировали друг друга через эти зеркала, и получились страшные изуродованные физиономии. В этом же номере стенгазеты помещался материал о жертвах «белого террора», и я по ошибке наклеила в этот материал фотографии наших кривых студентов. Земляков вызвал меня в свой «кабинет» — фанерную клетушку под лестницей — и строго предупредил, что не допустит дискредитации старых большевиков: редактором стенгазеты была почтенная старая большевичка. Вскоре ее арестовали, и Земляков чувствовал себя очень неуютно, но я никогда не напоминала ему об этой истории.
Много лет спустя я встретила как-то бывшего председателя правления «Интуриста» Синицына. Он был на пенсии и работал заведующим одного из павильонов на ВДНХ. Синицын рассказал мне много интересного и об «Интуристе», и о моих бывших сослуживцах, однако я не буду это пересказывать, так как предпочитаю писать лишь о том, что сама видела. Он признался, что в моем кабинете стояла подслушивающая аппаратура. Рассказал и о таком инциденте: один из туристов отковырял из картинной рамы микрофон и устроил скандал. Синицына вызвал Хрущев, кричал, угрожал, стучал кулаками и топал ногами так, как будто не знал, кто именно установил микрофон. Такую бурную реакцию Синицын объяснял тем, что Хрущев демонстрировал свою лояльность перед собственными подслушивающими устройствами.
Летом 1938 года меня вызвали в какую-то неизвестную комиссию. В кабинете сидело человек шесть-семь, все в штатском. Попросили рассказать о себе, а потом предложили ехать в Южную Америку, не поясняя, с какими функциями. Я ответила, что мне не хотелось бы ехать, потому что я недавно вернулась из Испании и вышла замуж. Кто-то спросил негромко:
— Кто ее рекомендовал?
— ЦК.
Тогда я добавила, что к мнению ЦК отношусь с большим уважением, и если есть большая необходимость, поеду, хотя особого желания у меня все-таки нет.
Вскоре меня вызвал начальник Главного разведывательного управления Гендин и после довольно продолжительного собеседования предложил ехать во Францию резидентом. Я снова довольно мягко ответила, что не хотелось бы. Он меня совестил, уговаривал.
— У вас же два ордена! Неужели вы боитесь?
— Нет, конечно…
— Тогда почему вы отказываетесь?
Я подумала и ответила:
— Потому что после возвращения вы же сами не будете мне верить.
Гендин растерялся и, что меня поразило, покраснел. Никогда не думала, что начальник разведки способен краснеть.
В заключение он дал мне на раздумья довольно большой срок — около месяца.
— Только ни с кем не советуйтесь, — предупредил Гендин и напомнил отметить у секретаря пропуск на выход.
Отметив пропуск, я все-таки заскочила в кабинет начальника Оперативного отдела Хаджи Мамсурова, моего бывшего начальника в Испании. Времени было очень мало, считанные минуты. Хаджи взял меня за рукав и потащил к секретарю парткома Разведуправления Туманяну (в Испании он был старшим советником Генштаба).
— Гендин посылает ее во Францию.
Туманян вышел из-за стола, подошел к нам и сказал:
— Я ничего не могу сказать вам, но нужно отказаться.
И я ушла. Весь месяц я терзалась тем, что отказываюсь от важного задания и, в конце концов, решила согласиться. Позвонила адъютанту Гендина и попросилась на прием. Вскоре он перезвонил мне и назначил время — 14:00. Оставалось более часа, и я села разложить пасьянс. Не сошелся. Я снова разложила. Снова не сошелся. Время поджимало, и я побежала в Разведуправление. В окошко Бюро пропусков была очередь, и я встала в ее конец, хотя было уже два часа. Через минуту вошел адъютант Гендина и, найдя меня взглядом, потащил к окошку.
— Срочно ей пропуск!
