Разведка без мифов - Паршина Елизавета Александровна (книги без сокращений TXT) 📗
Затем Берия арестовал Эйтингона, и он пробыл в заключении полтора года до разоблачения Берии. Вскоре Эйтингон был арестован во второй раз, теперь уже вместе с Судоплатовым. Они получили один 10, другой 15 лет. Похоже, что за ними ничего по понятиям того времени криминального не было, так как 10 лет дают проворовавшимся завмагам, а не генералам КГБ. Их, вероятно, просто надо было на время изолировать, пока не стабилизируется положение внутри страны. Оба потом благополучно вышли на свободу. Недавно Наум Исаакович Эйтингон умер. Он был прирожденным контрразведчиком и, что в КГБ большая редкость, очень бережно относился к своим подчиненным. Умер и Павел Анатольевич Судоплатов, издав незадолго до смерти свои мемуары.
Генерал Вальтер Кривицкий (настоящая фамилия Гинсбург) — продолжает Hugh Thomas — этот особо ценный свидетель коммунистического шпионажа 20-30-х годов был найден загадочно убитым в отеле Bellevue в Вашингтоне 10 февраля 1941 года.
Советники менее высокого ранга — Артур Спрогис, Андрей Эмилев, Станислав Ваупшасов, Кирилл Орловский — дожили (нельзя сказать, чтоб спокойно) до старости и умерли в 70-80-х годах. Елизавета Александровна Паршина скончалась в Москве 14 июня 2002 года.
Испанцев в ту войну погибло около одного миллиона человек.
Эрнест Хемингуэй застрелился в 1961 году, и каким бы ни был его роман, он будит память по всем погибшим — испанцам и иностранцам, республиканцам и националистам, героям и трусам, правым и неправым.
По всем по ним звонит колокол.
1985–2006, Москва.
Разведка без мифов
«Интурист»
В «Интуристе» я начала работать еще до поездки в Испанию. Это, с позволения сказать, акционерное общество было образовано в 1929 году и на самом деле являлось чистейшей государственной структурой, кочевавшей из одного ведомства в другое. В 1935 году я окончила Институт новых языков, созданный «Интуристом» для подготовки своих переводчиков. Мое зачисление в «Интурист» было несколько необычным, даже комичным.
Во время учебы в институте мы вдвоем с подругой жили в общежитии, а когда получили дипломы, оказались в тупике: на работу нас не принимали, потому что мы не имели постоянной прописки, а прописку нам не давали, потому что мы не имели работы — типичная советская мышеловка. Мы уже месяц ночевали на вокзале, питались кое-как и пытались пробиться на прием к председателю правления «Интуриста» с жалобой. Однажды мы сидели у него в приемной, а в кабинете шло какое-то заседание с участием «высоких персон» — представителей правительства, НКВД и тому подобное. Секретарем председателя была жена министра народного образования Бубнова, вскоре, кстати сказать, арестованного. Она была доброй женщиной и не выгоняла нас, а заседание затягивалось. Было похоже, что и в этот раз нас снова не примут. В этот момент в приемной неизвестно откуда появился котенок и стал бесшумно прогуливаться между кадками с экзотическими растениями. У меня появилась идея поймать котенка, привязать к нему жалобу и запустить в кабинет. Так мы и сделали. Аккуратно написали записку, тщательно сложили ее, поймали котенка и привязали записку на шею. Как только секретаршу вызвали в кабинет, мы тут же впихнули вслед за ней котенка. Мельком я увидела, что там сидит человек двадцать очень солидных людей. Мы стали ждать, и эффект вскоре последовал. Секретарша вышла, еле сдерживая смех. Записку заметили, прочитали, хорошо посмеялись, и вопрос о нашем зачислении был решен немедленно. Начальник Хозяйственного управления Георгий Панин получил приказ «оформить и разместить». Нам дали по койке в небольшом общежитии, устроенном в отеле «Новомосковский», и в тот же день зачислили в штат переводчиков Московской конторы «Интуриста». Оттуда в 1936 году Главное разведывательное управление направило меня в Испанию, поэтому после возвращения я туда и вернулась, правда, в совсем ином уже качестве: два ордена, да еще у женщины, были тогда в диковинку.
Руководство предложило мне должность директора Московской конторы «Интуриста». Потом оказалось, что я была первым и последним директором этой конторы, который не был арестован. До сих пор не понимаю, чем это объяснить. В ведении Московской конторы находились четыре лучших в стране гостиницы: «Националь», «Метрополь», «Савой» и «Новомосковская» на Балчуге. В штате было более ста переводчиков, бухгалтерия человек из десяти, гараж на двести машин, другие службы, необходимые для обеспечения путешествий групп и одиночных туристов. Контора обеспечивала билеты на все виды транспорта, места в гостиницах, билеты в театры и посещение других мест, как в развлекательных, так и в деловых целях. В финансовых и хозяйственных вопросах я совершенно не разбиралась. Эту работу вело Хозяйственное управление, а я должна была ее контролировать, разумеется, чисто формально.
Однажды произошло недоразумение с будущим Президентом Соединенных Штатов Америки, Джоном Кеннеди. Тогда он был еще студентом и приехал в Советский Союз как турист. Заведующий Бюро путешествий доложил мне, что на самолет, вылетающий в Тбилиси, по ошибке продано два билета на одно место. Поскольку одной из пострадавших оказалась дама, Джону Кеннеди, а вторым оказался именно он, пришлось весь рейс просидеть на полу. Я приказала выплатить ему компенсацию в размере стоимости билета, и он не стал жаловаться. Тем дело и кончилось.
Работы было много. Это разработка маршрутов, комплектование групп переводчиками и экскурсоводами, договоры с объектами посещения, организация различных встреч, разбор всяческих инцидентов: то кто-то отстанет от группы, то заболеет, то напьется, то жалуются на обслуживание, то фотографируют секретные объекты… И так с утра до ночи. Мое начальство считало, что с работой я справляюсь хорошо, да и у НКВД ко мне претензий не было. Они обращались ко мне довольно редко. Вероятно, все и без меня было ими достаточно охвачено. Чаще всего это были просьбы предоставить кому-то строго определенную переводчицу либо переводчицу, специально присланную из НКВД; просьбы дать кому-то внеочередной отпуск или не занимать кого-нибудь плановой работой; просьбы об особом распределении гостиничных номеров или транспортных билетов и так далее. Разумеется, никакими объяснениями это не сопровождалось. Информация в НКВД стекалась от переводчиц (правда, я заметила, что не от всех), от горничных, коридорных, работников бюро обслуживания, шоферов и так далее. Информаторами были также мой шофер и обе моих секретарши. Был случай, что меня попросили задержать подольше у себя руководителя то ли английской, то ли американской группы. Фамилия у него была русская — Магидов. Когда он пришел ко мне на прием, чтобы согласовать план поездки, я «проводила совещание» и промариновала его в приемной два часа. Потом я вышла к нему с извинениями, но он нисколько не возмущался, сидел с бумажками на коленях и вид имел довольно подавленный. Вероятно, он хорошо представлял, что происходит сейчас в его номере. Вскоре в печати опубликовали сообщение, что Магидов находился у нас с разведывательными целями.
Запомнился мне и случай довольно тонкой работы нашей контрразведки, так как это на них совершенно не похоже. Руководитель одной американской группы ни на секунду не расставался со своим шикарным портфелем. Это сразу бросалось в глаза. Переводчицей ему дали Клаву Богданову, самую эффектную переводчицу в «Интуристе». До портфеля, видимо, добраться никак не удавалось. И вот, как-то ему нужно было куда-то ехать, и к подъезду подали машину. Только они уселись на заднем сиденье (даму он, естественно, пропустил вперед), в дверях гостиницы появился служащий, окликнул Клаву и помахал забытым ею зонтиком. Клава с досадой на лице замялась: не перелезать же через интуриста, а тот галантно вышел за зонтиком. В ту же секунду машина рванула с места и исчезла, увозя шикарный портфель. Я входила в это время в здание и видела всю эту сцену. Руководитель группы совершенно красный, с выпученными глазами бросился ко мне, но английский я не знала и только минуты через две сообразила, в чем дело. Вызвала диспетчера, со строевой выправкой парня, который невозмутимо объяснил, что машина поехала заправляться. «Так тебе и надо, — подумала я без всякого сочувствия, — не будешь зевать». Представляю, что было у него в портфеле! Впрочем, не исключено, что и дезинформация — что-то уж слишком явно демонстрировал он его ценность.
