Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
Грузовик свернул на дорогу к каменоломням и скрылся за поворотом.
Со стоном вбирая в себя воздух, Аляна слабо вскрикнула, оттолкнулась от дерева и побежала.
Бросившийся было за ней следом Юргис не мог ее догнать и, раздумав, кинулся обратно — отвязывать лошадь.
Мутное серо-черное облако, тяжело наплывавшее на луну, заволокло ее своим краем, накрыв землю густой, медленно ползущей тенью.
В рыхлом придорожном снегу ничком лежал человек. Добежав, Аляна почти упала на него, схватила за плечи, стараясь приподнять. Тяжело дыша, она с силой прижимала его к себе и тянула кверху, отчаянным шепотом повторяя:
— Степа… Степа… ты живой, Степа?.. Это я, я с тобой!..
Он сонным, будто разнеженным голосом коротко простонал.
Тогда она напрягла все силы и приподняла его.
Юргис уже подбегал с протянутыми руками и кричал полушепотом:
— С ума ты сошла — давай мне!
Вдвоем они донесли его до саней, и, как только положили, Юргис ударил по лошади, пустив ее крупной рысью.
Через минуту они свернули с шоссе на лесную дорогу, и он пустил лошадь вскачь.
Обернувшись, он крикнул:
— Держи крепче!
Сани занесло на повороте. Комья мокрого снега, со стуком ударяясь о передок, летели из-под копыт. То и дело сани с раската налетали боком на придорожные пни.
Юргис молча ожесточенно погонял, а Аляна, лежа в узких санях, одной рукой вцепилась в край, чтоб не вылететь, а другой прижимала к себе беспомощное, слабое тело.
Сани бросало и встряхивало. Разгоряченная, застоявшаяся лошадь теперь сама рвалась вперед. Дорога была чуть видна в глухой лесной тени.
Медленно, перехватывая руку по борту, Аляна поднялась на локте, дотянулась до смутно белеющего в темноте лица, прижалась щекой к губам, но не почувствовала дыхания. Тогда она еще перехватила руку и, напрягшись, дотянулась губами до застывшего рта. И тут она явственно почувствовала короткое и слабое дыхание, пахнувшее на нее теплом чуть тлеющей жизни.
Юргис стал слегка придерживать, выравнивая ход лошади, Аляна подтянула полу своего кожушка, чтоб получше укрыть Степана, и нечаянно нащупала его руку. На кисти был широкий кожаный ремешок.
Она видела быстро мелькающие темные деревья, то отступавшие в стороны, то совсем сдвигавшиеся и оставлявшие лишь узкий проезд. И ей казалось, что эти убегающие назад деревья, как в сказке, расступаются перед ней, но непроходимой стеной встают между нею и погоней. Как в сказке, на быстром коне увозит она своего любимого от смерти, от всех бед. Она спрячет его, укроет, накормит, согреет, омоет его раны. Его никто не найдет. Она успокоит его своей любовью, чтоб он позабыл обо всем на свете, был бы только с ней, ее любимый, родной, спасенный…
— Степа! — позвала она и только тут почувствовала, какое это счастье: Степан — это больше не воспоминание, не надежда, не щемящая боль незаполненной пустоты в сердце, нет: Степа — это то, что она держит, прижимает к себе обеими руками изо всех сил. Пусть раненый, больной, умирающий, но он с ней, и теперь она не даст ему умереть, это она знала…
То, что было дальше, Аляна запомнила как нелепый, уродливый сон, от которого может быть только одно спасение: проснуться.
Юргис остановил лошадь на узкой полянке, соскочил с саней и, подняв голову, прислушался. В лесу было тихо, только слышалось тяжелое дыхание лошади. Мелькая среди грязных, растрепанных туч, выглядывала и снова пропадала луна.
Бессвязно шепча ласковые, ободряющие слова, Аляна обеими руками бережно приподняла к свету голову лежащего. Лицо было страшно исхудалое, с глубоко запавшими щеками и безжизненно сомкнутыми веками. Широкий шрам с неровными краями тянулся от уха до середины подбородка.
Это был не Степан.
Аляну ударило в сердце с такой силой, что она едва не оттолкнула от себя это чужое безжизненное тело, которое только что согревала своим теплом.
Она не искала никаких объяснений, ни о чем не могла думать, у нее все еще оставалась бессмысленная надежда, что вот сейчас она проснется и Степа снова будет с нею, как минуту назад.
— Ну, как он? Живой? — спросил Юргис.
— Нет…
— Нет? Что ты говоришь? — Юргис нагнулся, тревожно всматриваясь в лицо лежащего.
— Живой. Только это не он, нет…
Юргис ожесточенно выругался шепотом, вскочил в сани и опять погнал лошадь. С разгона сани стукнулись о пень. Человек перекатился к самому краю, и Аляна едва успела его удержать. Кто бы он ни был, но она не могла допустить, чтобы он вывалился на дорогу. Вцепившись широко раскинутыми руками в борта саней, она прижала его всей тяжестью своего тела и больше не двигалась, с отвращением отодвигая от него лицо, обнимая, оберегая от толчков этого чужого, ненужного…
Глава семнадцатая
После того как избитых и изголодавшихся Стан-куса и Ляонаса выпустили из полиции, их жизнь снова вошла в старую колею: поездка в лес с санками, пилка наворованных дров, долгие часы топтания на рынке…
Промерзшие и усталые, они возвращались к вечеру в свою лачугу на окраине, затапливали маленькую печурку и замерзшими руками распечатывали бутылку с водкой. Станкус нарезал толстыми ломтями хлеб, чистил луковицы, аккуратно бросая кожуру в огонь.
Теперь и Ляонас уже не возражал против того, что почти весь их заработок уходил на водку; он и сам целый день жил в ожидании момента, когда можно будет согреться у печурки и, охмелев, позабыть обо всем…
Печка наконец разогрелась, по комнате пошло тепло. Первый стакан обжег пустые желудки и медленно разливался жаром по всему телу.
— Теперь приступим к медицинским процедурам, — объявил Станкус.
Осторожно смочив водкой кончик своего шерстяного шарфа, он намотал его на кисть, как рукавицу, а Ляонас послушно расстегнул ворот и нагнулся. Несколько минут Станкус добросовестно растирал приятелю больную шею.
— Ну вот, — сказал он, тяжело отдуваясь. — Сеанс окончен. Лучше стало, а?
Ляонас, со стиснутыми зубами терпевший прикосновение к больному месту, кряхтя выпрямился и попробовал повернуть голову.
— Спасибо, вроде как-то посвободнее.
— Ну то-то! Не могу глядеть, как ты ходишь, свернув шею набок, будто искоса приглядываешься к чему-то. Не такое время, чтобы приглядываться, брат.
Он налил в стаканы еще понемногу водки, выпил и, ткнув половинкой луковицы в крупную соль, захрустел, закусывая.
— Приятно чувствовать себя людьми хоть один час в день. Мы с тобой, брат, попали в сумасшедший дом, где буйные выскочили из-за решеток и стали безобразничать и убивать нормальных людей… И только когда я выпью, мне начинает казаться, что все это кончилось: сторожа загнали сумасшедших на места, и те мирно прогуливаются в своих колпачках по дорожкам, а когда им говорят «здравствуйте», шаркают ножкой и вежливо отвечают: «Кукареку!»… И тогда я отдыхаю душой… А утром, когда я просыпаюсь трезвый, оказывается, что сумасшедшие все-таки взяли верх…
— Ни черта они не сумасшедшие! Сволочи! — мрачно сказал Ляонас. — Фашисты и гады. Как они тебе зубы повыбивали? А мне чуть шею не сломали. Хороши сумасшедшие!
Станкус с удовольствием повалился на кровать, задрал ноги на спинку и, прищурив один глаз, внимательно уставился на кончик своего башмака.
— Видишь ли, многоуважаемый пастушонок, если бы на этом свете зло делали только скверные люди, злодеи, то жизнь была бы похожа на прелестный фильм со счастливым концом. Но ведь мы на каждом шагу видим, как вовсе даже не плохие, а порою, быть может, даже добрые люди вынуждены принимать участие в преступлениях и делать зло. Я немало объездил стран и могу тебе сообщить вполне точно: весь мир населен простыми людьми, которые больше всего думают о том, чтобы накормить своих ребятишек, достать им самые лучшие лекарства, купить какой-нибудь шкаф, велосипед или автомобиль, подарить новое пальто жене, а старику отцу преподнести на именины какую-нибудь трубку с русалкой на чубуке, Но эти тихие, симпатичные люди не решают дела.
