Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич (книги хорошего качества txt) 📗
— Во-во! И вегетаранец, и вообще последняя тварь!— горячо подхватил Шамяка.
— А вы знаете, что такое вегетарианец?—с сомнением спросил Остроглазое.
— А что, товарищ лейтенант? Я так думаю, что это — самая что ни на есть распоследняя гадина!
— Вегетарианец— это человек, который не ест
мяса! —* заранее предвкушая эффект, ответил Остроглазой.
— Да иу-у-у? — искрение изумился Шамяка, и лицо его вытянулось в недоверии. Остальные, не менее изумленные, чем Шамяка, с остервенением загомонили:
— Рисовыми котлетками питается, сволочь!
— Манной кашкой!
— Дать бы ему по соплям, чтобы собственной крови попробовал.
— Погоди! Придет время — еще накормим!
Очередной снаряд, проникнув внутрь, гулко ахнул,
осыпая осколками и пылью. Все притихли, вновь припали к полу. У многих губы были в песке и земле. Гусев, переусердствовав, выплевывал грязную слюну.
Артобстрел еще не кончился, а в небе вновь заревели моторы. Наблюдатели доложили, что около десятка «юн-керсов» идет к равелину. Остроглазой сорвал трубку, торопливо прокричал:
— Товарищ капитан третьего ранга! Самолеты! Как быть?
— Вниз! Все вниз! Быстрее! — уже передавал по секторам Евсеев.
Нужно было торопиться: слишком много жертв принес утренний налет, а ведь тогда люди были внизу, в подвалах.
— Вниз! Вниз! — разносилась в каждый уголок команда, и бойцы не заставляли себя ждать — шариками скатывались по выщербленным каменным лестницам в пахнущие сыростью и плесенью подвалы.
Вскоре все сбились внизу. Ежились, смотря на потолок. — ожидание первых разрывов всегда неприятно действует на нервы. Но самолеты почему-то не бомбили. Ныли в самом зените моторы, вибрировал воздух, но ни одна бомба еще не упала на землю. Так прошло несколько минут. Самолеты продолжали кружить над равелином, нервируя людей, вызывая недоумение. И вдруг — резкий звенящий крик, оттуда, снаружи, страшнее, чем разрыв бомбы:
— Немцы у ворот!
Какую-то долю секунды длилось смятение, и затем, не ожидая команды, все хлынули наверх. Бежали, скользя на сырых ступенях, карабкаясь на четвереньках, отстегивая на ходу гранаты, и, выскочив во двор, сразу же улав-
ливалн сухой быстрый треск немецких автоматов. Пули градом стучали в ворота, и те, которым удавалось пробить железный лист, певуче, на излете, прорезали двор равелина. А над всем этим продолжали кружить пикировщики, терзай слух воем.
Евсеев с пистолетом в руке, красный, озлобленный, энергично жестикулируя, кричал, перекрывая грохот боя:
— Остроглазой! Своих на крышу! Дай оттуда гранатами!
— Юрезанский! С тремя пулеметами — на северное крыло! Режь фланговым! Да к крыше, к крыше жмитесь! Понапрасну нс гибнуть!
Рядом с ним оказался Калинин. Евсеев тронул его за плечо, злобно проговорил:
- Видал, как надули, сволочи?! Хитрость на хитрость! Му, ничего! Еще посоревнуемся!
Весь возбужденный грохотом близкого боя и желанием немедленно действовать, он хлопнул Калинина по плечу и легким пружинистым шагом взбежал на крышу, туда, где подползали к краю с гранатами в руках бонны Остро-глазова. Переложив пистолет в другую руку и вытерев о штаны потную ладонь, он вновь крепко сжал вороненый ТТ и стал вместе со всеми ползти к краю. Он знал, что этого не следовало бы делать, но огромное желание самому бить врага властно толкало его вперед. Нескольких бойцов, уже достигших края крыши п неосторожно высунувшихся, в момент скосили пули немецких автоматчиков.
— Стой! — прокричал Евсеев. — Дальше не лезьте! Бросать гранаты отсюда!
Десятки черных комочков взлетели над головами и разом упали вниз. И тотчас же ахнул плотный, уверенный взрыв, заглушая вопли и стоны вновь обманувшихся немцев.
11 сразу — ликующий крик, тут, на крыше равелина, и чей-то резкий, из глубины души голос:
— Что-о, ra-a-a-ды-ы! Бе-ей их! Давн-и-и-и!
После второго гранатного залпа многие подползли к самому краю крыши и с ожесточением строчили из автоматов вслед откатывающемуся враг}'. Лежал на краю, с пистолетом в руке, и Евсеев. Уже двух немцев уложил он меткими выстрелами и целился в третьего, как вдруг, точно ветром, сдуло с его головы фуражку. Он инстинк-
тнвко схватился за голову и почувствовал что-то липкое на пальцах. Быстро поднеся руку к глазам, он увидел, что палыш и ладонь окрашены кровью. Недоумевая (он не чувствовал боли), Евсеев еше раз попробовал голову: сомнения не было — из нес сочилась кровь, быстрые струнки набегали на глаза и губы. Лежащий невдалеке Зпмский испуганно расширил глаза, взволнованно про-, кричал:
— Вы ранены, товарищ капитан третьего ранга!
Да. Он теперь и сам понял, что ранен и рапа, очевн-| дао, пустяковая, но вот придется идти в лазарет. Досадуя на самого себя, Евсеев приказал Остроглазову:
— Как только отгонишь их окончательно— всем сразу же вниз! Этого случая они не упустят! — Он кивнул на кружащие самолеты. — Смотри не прозевай! Я пойду перевяжусь.
Остроглазое не успел ответить. Смахивая с липа ладонью кровь, Евсеев сбежал вниз, широким шагом пересек двор, нырнул под арку и почти побежал по прохладному коридору. Он давно не бывал в лазарете и, пожалуй бы, не сразу нашел его, если бы не приглушенные стоны раненых, доносящиеся оттуда. Когда он распахнул дверь, в нос ударил нелюбимый с детства резкий запах лекарств. Повернувшаяся на шум Лариса на секунду смешалась, увидев окровавленного Евсеева, затем суетливо бросилась к нему:
— Вы ранены?! Садитесь скорее! — (она подвинула стул) — Опустите руку, я посмотрю.
И пока она смотрела рану, аккуратно и нежно промокая тампоном кровь, Евсеев смущенно бормотал:
— Да... вот так... Некстати получилось... Захотелось самому... Ну, что там? Пустяковина?
— Да, кость цела! — обрадованно сообщила Лариса. По кожу здорово содрало! Сейчас я вас перебинтую, а потом придется немного полежать!
— Нет, Ланская! — жестко отрезал Евсеев. — Это невозможно! Перевяжите потуже, а там уж как-нибудь!
— Хорошо! — понимающе согласилась Лариса. — Я постараюсь. Но если станет хуже, вы обязательно приходите!
Тонкие н быстрые пальцы Ларисы умело делали свое дело, н наложенная повязка казалась хорошо пригнанной, удобной шапкой. Правда, рана слегка щемила и в висках
стояла тупая боль, но ничто теперь не мешало дышать и смотреть, и можно было снова вернуться на командный
пункт.
Евсеев встал, крепко пожал Ларисе руку и только теперь осмотрелся. Переполнив лазарет, на кроватях, носилках и просто на полу лежали раненые: одни молча, будто покорившись судьбе, другие — мечась и стеная, третьи — выкрикивая r бреду бессвязные фразы. Многие просили-пить, но и здесь выдача воды была строго ограничена, н Лариса, сама от этого страдая, умоляла их еще немного потерпеть.
11од. спирт, бинты — все было на исходе. В работу пошли простыни, которые рвали на ленты и накладывали на плохо обработанные раны.
Маленький, неприспособленный лазарет задыхался от перенапряжения, по продолжал делать свое трудное дело.
Евсеев, закусив от досады губу, медленно прошелся по рядам, всматриваясь в лица бойцов. Те, кто был в сознании, узнавали его и старались улыбнуться измученной улыбкой. Только один, приподнявшись на локтях, решился задать мучивший всех вопрос:
— Товарищ командир... Ну, как там... дела?
И по топу этого вопроса Евсеев понял, что всех здесь гнетет мысль о возможности сдачи равелина и о дальнейшей их судьбе. Выбитые из строя, потерявшие способность держать в руках оружие, они сейчас целиком зависели от тех. кто еще остался у бойниц, и это непривычное чувство зависимости от другого и нервировало их, и подтачивало слишком уж много испытавшую волю.
Евсеев присел на краешек койки, взял раненого руку, стал говорить громко, чтобы слышали остальные:
— Дела идут хорошо. (Лицо его вдруг стало напряженным. прислушиваясь, он уловил, что прекратилась автоматная перестрелка.) Сегодня всех раненых эвакуируем на Большую землю! (Доносящийся рев самолетов стал нарастать, как набирающая скорость сирена.) Всех до одного!
