Разведчики - Чехов Виктор Григорьевич (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
— Катя, Данюк, зайди на минутку в ванную, — позвала ее дежурная сестра Семенова. — Помоги мне. — Она стояла у шкафа, с большой кипой белья.
— Вы что, потише не можете нести? — услышала Катя позади себя знакомый гулкий бас. — Не видите, что человек сам сказать не может.
В ванную внесли носилки. Раненый лежал с забинтованной головой. За носилками шел могучий пограничник с рукой на перевязи.
— Тихо, тихо опускайте! Чурку с глазами, что ли, тащите?
— Синюхин! — воскликнула Катя. — Где Петя? О Шохине слыхали?
Синюхин засмеялся.
— Товарищ Синюхин, дорогой, скажите правду!.. — голос Кати вздрагивал.
— Живой он, и жить долго будет… Только сейчас у него с разговором не больно красиво получается, — шепотом ответил Синюхин и покосился на носилки. — Да и насчет собственного транспорта слабовато…
Раненый зашевелился и чуть-чуть приподнялся. На его лице незабинтованными оставались только левый глаз и губы. И этот единственный глаз в упор смотрел на Катю.
По спине Кати пробежала дрожь. Мертвенная бледность покрыла лицо.
— Да вы не пугайтесь, ничего такого нет, — успокаивал ее Синюхин, — бинтами его пообмотали, это верно, а кости у него целехоньки.
Катя наклонилась к Шохину, тихо, нараспев прошептала:
— Петенька, милый ты мой! Как же они тебя…
Шохин, прикрыл глаз, рот его искривился. Он слышал голос Кати, хотел ей что-то сказать, но вместо фразы получилось мычание. Черная, в ссадинах кожа, запекшиеся губы незакрывающегося рта… Не сознавая, Катя отстранилась от носилок. Она увидела то, чего не замечала у других раненых, — уродство, нанесенное войной. Неужели перед ней тот самый Петр, в глазах которого не потухало веселье?!
Голова Шохина вздрогнула. Из глаза выкатилась слеза.
Эта слеза потрясла Катю. Он ждал встречи с ней, надеялся найти поддержку, успокоение… А она? Как она встретила его?..
По просьбе Кати, Шохина поместили в ее палату. Дежурный врач уверил: состояние шока скоро пройдет; прострел щеки не опасен, челюсть не задета, выбито три зуба…
Шли дни. На исходе была вторая неделя. За это время Шохин окреп и поправился настолько, что мог самостоятельно передвигаться по комнате. Через месяц обещали вставить зубы. Выздоровление его радовало. В каждой мелочи он чувствовал заботу Кати, и все же не мог побороть отчужденности, появившейся в первый день приезда. В отсутствие Кати он грустил, а когда она была с ним, против воли присматривался к ней, стараясь уличить в притворстве, а жалости он никогда бы не принял…
Как-то вечером, в свободный от дежурства день, Катя не пришла. Это случилось впервые за все пребывание Шохина в госпитале. Он ждал ее до десяти, до одиннадцати, не знал, чем объяснить ее отсутствие.
Когда в палате все улеглись, Синюхин тихонько обратился к другу. Их койки стояли рядом.
— Зря ты сердишься на нее, Петя, — ласково говорил он, — хорошая она девушка и любит тебя.
— Ты о ком говоришь?
— И какого тебе черта надо? — не обращая взимания на вопрос, продолжал Синюхин. — Девка — герой, орден имеет. Ходишь, голову задравши, как все одно тебе соли на хвост насыпали…
Синюхин что-то еще долго бубнил, потом в сердцах отвернулся и заснул.
Не пришла Катя ни утром, ни на второй день. Синюхин узнал — заболела гриппом.
— Вот, довел девку до болезни, — не утерпел он.
Четыре дня проползли, как вечность, на пятый Катя зашла вечером и сообщила — завтра приступает к работе.
Петр сухо поздоровался с ней, на вопрос о здоровье — промолчал.
— Я вижу, мое присутствие вас раздражает, — печально проговорила Катя. — На завтра назначена эвакуация раненых, вы тоже внесены в списки, вот и избавитесь от меня.
Они стояли одни в пустынном коридоре. Синюхин ушел в палату за табачком.
Петр хмуро бросил:
— Это вы хотите скорее от меня избавиться. Теперь можно найти здоровых, сколько угодно.
— Как тебе не стыдно! — вспыхнула Катя и направилась к двери.
— Катя! — позвал ее Шохин, — Катя!
Она остановилась.
— Сейчас у меня нет ни одного близкого человека, — медленно начала она. — Я мечтала о хорошей, чистой дружбе… Думала найти у тебя поддержку…
— Прости, я виноват, — Петр взял ее за руку. — Мне казалось, ты ухаживала за мной из жалости…. — Он вдруг возвысил голос: — А я не хочу, чтобы меня жалели! Не хочу! Я не беспомощный калека!..
— Ты напрасно мучаешься, — Катя открыто посмотрела на Шохина. — Я понимаю твое состояние, ведь я пережила почти то же самое. Мне казалось — кому я хромая нужна… Сейчас я думаю совсем по-иному: какой бы я ни осталась после войны, я сумею найти свое счастье. Война с первых дней сделала меня взрослой… Гибель родных, тяжелое ранение… Я постарела на много лет… Ты думаешь, мне легко было? Вот посмотри… — Катя сняла с головы косынку, черные волосы рассыпались по плечам. Петр увидел седую прядь… Каким он показался себе негодяем, эгоистом. Он быстро привлек к себе Катю и поцеловал ее в губы.
— Прости, я очень виноват!..
До сих пор ему стыдно при воспоминании об этом. Недостойно он вел себя… Счастье, что его любит такая девушка!..
— Шохин, да что с тобой? — второй раз окликнул его Гладыш.
Петр вздрогнул.
— Когда нас сбросят на берегу Десны, сумеешь отвести группу в наиболее безопасное место? Надеюсь, ты хорошо знаешь такие места?
Знает ли он эти места? Сколько исхожено с отцом-охотником по черниговским лесам… Отец… Неужели правда то, что о нем сообщили? Скоро, скоро уже он все узнает…
Вспомнилась мать, очень добрая, на вид суровая; жизнерадостная, бойкая сестра Оксана… В Старогородке — окраине Деснянска — дед Охрим, партизанивший в гражданскую войну. К нему часто еще подростком бегал Петр послушать рассказы о боях с белогвардейцами. И опять мысль вернулась к отцу. Отец, отец! Кто выдал тебя? Найти бы предателя! Жизни бы не пожалел, только бы найти.
Лунный блик снова ворвался сквозь иллюминатор, заплясал на коленях, исчез при развороте самолета…
Долго сидел Шохин не шевелясь. Когда посмотрел на наручные часы, было четверть первого. Вспомнил, как провожавший их майор, прощаясь, крикнул: «Восход солнца в два часа сорок минут!»
— …товсь! — послышался голос Гладыша.
Разведчики поднялись, проверили крепления грузовых мешков, автоматов, боеприпасов. Раздался гудок клаксона, потом второй. После третьего сбросили грузовые парашюты, затем выбросились сами.
Шохин спрыгнул, как и на тренировках, правым плечом вперед и ощутил удар. Следующие несколько секунд он ничего не чувствовал, даже рывка от раскрывшегося парашюта. Очнулся, когда висел в воздухе, и с удовлетворением заметил — нигде не давит, в лямках парашюта, словно в кресле… Показалось, что висит в воздухе неподвижно, стало даже, немного страшно… Но, посмотрев вниз и увидев, как быстро приближается земля, понял: он опускается. До боли сжал в коленках ноги, вытянул ступни параллельно земле… Все же удар о землю опрокинул его. Шохин вскочил, резко подтянул нижние стропы. В безветренном воздухе парашют упал серой бесформенной массой.
Родная земля! Как здесь все знакомо и близко. Вот дорога в Заречное, чуть подальше лозняки до самой Десны; в ту сторону луг, за ним дубовая роща… Защемило сердце у Петра — чувство горькой обиды охватило его: он даже не может сейчас переправиться на тот берег, к родной хате…
Отстегнув лямки, Шохин стал складывать парашют. Вскоре подошли товарищи.
— Украина! — прошептал Васыль Подкова. — Как давно я не был на Украине. «Ничь яка мисячна, боже мий мылый; ясно, хоть голки сбирай!» — сказал он негромко, нараспев. — Подумать только, враги здесь грабят, насилуют…
— Хватит! — резко повернулся к нему Шохин.
— Что хватит? — не понял Васыль и с упреком добавил: — Отвык ты, наверное, от Украины. Неужели тебя не волнуют родные места?
Шохин подошел к нему вплотную, сощурил глаза:
— Верно, это мои родные места… Родился я вон там, за речкой, — кивнул он направо. — В Деснянске десятилетку кончил… До ухода в армию жил здесь безвыездно… И все это меня волнует…
