Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич (онлайн книга без txt) 📗

…Последний шанс… Да, да, последний. Он воспользуется им. Пускай кричит, пускай безумствует барон фон Шмидт, Вольф остается верен себе: вырвать тайну у человека можно только одним способом — хитростью, а не криком и пытками. От пыток человек тупеет, он становится безразличным ко всему, у него исчезает надежда. Нет, не так! Не так, господин барон! В душу к человеку еще никто не залезал грубостью и пытками.

Когда в кабинет ввели Бориса, Анатолия и Ивана, Пауль Вольф долго и внимательно осматривал всех троих. Кажется, у них даже синяки за последние дни прошли, стали заживать раны… Какая цепкая штука — жизнь! Вот что значит молодой организм. Прошло только три или четыре дня, и пожалуйста…

— Последний шанс, — автоматически произнес следователь. — Это ваш последний шанс, ребята, — поправился он. — Я уже не в силах бороться за вашу жизнь, я один, и на помощь мне никто не пришел, кроме ваших матерей. А что матери? Что они, несчастные, могут? Ломать руки, стоять на коленях, умолять? К сожалению, в наше время это не помогает. Вся беда в том, что вы не хотите помочь сами себе. Да, именно сами. Вы не захотели назвать своих руководителей, а значит, не захотели спасти собственную жизнь. Пришлось нам самим взяться за дело…

Вольф перевел дыхание. У него пересохло во рту. Неужели он волнуется?..

— Так вот… — Он знал, что перед сенсационным сообщением надо делать паузы. — Так вот, мы сами взялись за дело и нашли кое-кого из ваших наставников. Они здесь, за дверью. Вы их сможете увидеть, если пожелаете. Мы знаем, кто вами руководил, они уже арестованы. И имейте в виду, они сами сознались, что наставляли вас совершать диверсии. Теперь спокойно взвесьте: вы имеете еще один шанс, последний. То есть последнюю возможность спасти свою жизнь. Подчеркиваю — жизнь. Если вы их назовете, не только тех, которые сидят сейчас в камере, тех, собственно, мы сами знаем, но и тех, кто еще на свободе, тогда… Тогда у меня будут основания обратиться к высшему начальству и похлопотать за вас. Чтобы обратиться к начальству с такой просьбой, надо иметь достаточные основания. Такими основаниями могут быть только ваши честные показания. Ну?..

Ребята молча стояли, смотрели куда-то вдаль, в потолок…

— Кто будет говорить? Ну кто хотя бы скажет то, что нам уже известно?

Борис шевельнулся, переступив с ноги на ногу.

— Вы же знаете, что у нас не было руководителей. Поэтому их не может быть здесь, в камере. Это ложь!

Вольф был доведен до белого каления, он едва нашел в себе силы, чтобы сдержаться.

— Хорошо, это ты так думаешь. А как думает Буценко?

— Ложь, — ответил Анатолий.

— А ты? — Показал следователь пальцем на Ивана.

— Ничего не знаю, — сказал Иван.

Вольф забарабанил пальцами по крышке стола. Долго смотрел в окно и вдруг встрепенулся, глянул еще раз на ребят и произнес:

— Ну, голубчики… Чтоб потом вы не жалели и не кусали локти… Сейчас сюда придут ваши руководители…

Он нажал на сигнальную кнопку, и через несколько минут в кабинет ввели искалеченных, окровавленных, измученных Малия и Миронченко. Они едва стояли на ногах, их поддерживали два конвоира.

Ребята остолбенели. Действительно, следователь не врал… За что взяли машинистов? Неужели кто-то подслушал их давний разговор и донес?.. Возможно… Но они подумают… конечно, подумают, что мы их выдали. Дескать, мучили, били, вот и не выдержали, выдали тех, кто научил, как совершать диверсии…

— Ну что, узнаете своих учителей? — победно спросил Вольф. — Буценко, узнаешь?

— У нас не было учителей, — спокойно ответил Анатолий. — Вы же знаете, как все произошло… Захотели покататься, случайно дернули за рычаг… А паровоз как рванул! Едва успели соскочить…

— Достаточно! — закричал Вольф. — Я уже слышал! Я хочу знать, кто еще, кроме этих коммунистов, были ваши наставники. Сацкий! Тебя спрашиваю!

— У нас никого не было.

— Гайдай?

Борис молча покачал головой.

Вольф махнул рукой. Машинистов увели.

— Так… — сказал следователь, резко поднявшись из кресла. Его единственный глаз налился кровью, чуть не вылезал из орбиты. — Так… Ну что ж, не скрою от вас, я все делал, чтобы помочь, чтобы спасти вас, дураков. Но… подыхайте! Черт с вами! Взять их!

Конвоиры схватили ребят за шиворот, стали выталкивать из кабинета.

Но Вольф вдруг остановил их:

— Ein Moment… [28]

Он подошел к Борису, впился своим красным глазом.

— Вот ты… Послушай, что сейчас будет. Тебе перебьют одну руку, потом другую… И тебе, — глянул на Ивана. — Тебе тоже, — кивнул Анатолию. — Понимаете, что вы наделали? Пеняйте на себя, я здесь ни при чем… Ну как? Может, все-таки признаетесь?..

Ребята молчали. Вольф заметил, что в глазах юношей горел огонь презрения и ненависти. Терпение у него лопнуло, он крикнул конвоирам:

— Zur Folterkammer!.. [29]

В камеру конвоиры принесли их на носилках.

Руки у юношей болтались, как плети…

Сбросили с носилок и ушли, замкнув камеру.

В углу на соломе сидели Нестор Малий и Петр Миронченко. Они сначала не узнали ребят, но, когда присмотрелись, кровь застыла у них в жилах.

— Что сделали они с ними!.. — воскликнул Миронченко.

Он побрел в угол, где стояло ведро с водой, принялся обливать потерявших сознание юношей. Малий наклонился над бледным, почти бездыханным Борисом, положил ему на лоб мокрую тряпку. Юноша застонал.

— Боря, Боря, — произнес Малий. — Ты слышишь?

— Воды, — едва слышно простонал он.

Губы у него запеклись, зубы крепко сжаты, не развести их!.. Но Малий все-таки влил ему в рот немного воды, смочил тряпку еще раз — она уже стала горячей — и снова положил на лоб…

Так они, сами избитые и обессиленные, ухаживали за юношами, пока к тем не вернулось сознание.

В камере стояли сумерки.

— Горючими слезами, страшными муками отольются фашистам причиненные нашей земле страдания!.. — сказал Малий, и голос его дрожал.

Миронченко спросил у Анатолия:

— Чего добивались они, когда вас так мучили?

— Это тот, Циклоп… Все допытывался, кто руководит подпольщиками… Хоть умри, а признайся.

— Что же вы ему сказали?

— Ничего…

На рассвете звякнули, зазвенели ключи возле дверей.

Резкий, слепящий луч фонарика заметался по камере. В дверях появился офицер полиции.

— Буценко!

Анатолий поднялся.

— Сацкий!

Иван встал рядом с Анатолием.

— Гайдай!

Борис лежал неподвижно.

— Гайдай!! — повторяет офицер.

Анатолий и Иван помогли ему подняться.

— Малий!

Дядя Нестор закряхтел от боли, но поднялся, подошел к ребятам.

— Миронченко!

И он подошел.

— Всем выходить!

Холодными искрами обжигает лицо снежный ветер. Прямо у входа стоит крытая грузовая машина с распахнутыми настежь дверцами. Вокруг нее — около десяти гитлеровцев-конвоиров. Все с фонарями, с автоматами и собаками.

Резко хлопнули дверцы кузова, машина стремительно взяла разгон. Вот она уже подпрыгивает на булыжной мостовой окраинной улицы, потом трясется по проселочной дороге.

— Последний наш путь, — говорит Малий. — Умрем достойно, как и подобает людям. Чтоб ни жалоб, ни вздохов не слышали от нас палачи.

Молча сидели они, тесно прижавшись друг к другу…

Их расстреляли утром далеко за городом, в Круглицком лесу.

Через несколько дней в газете, которую издавали оккупанты в Лубнах, появилось краткое сообщение начальника полиции и войск СД округа Киева. Чтобы запугать непокорных лубенцев, в сообщении указывалось о расстреле пяти человек, которые вывели из строя транспортную связь и тем самым причинили вред немецким войскам. О том, что? именно они совершили, в сообщении умалчивалось. Не сказано там и того, что среди пяти расстрелянных трое были юноши.