Русский характер (Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович (лучшие книги .txt) 📗
И нашли. Они отправились в поселок добывать дрова; брали бесхозяйственно валявшуюся доску, а где и кусок бревна из разбитого дома. Все это уносили к новому детскому очагу. Керосин давали бутылочками бойцы-шоферы, давали безотказно, охотно, зная, что огонек будет светить детям, спасенным от гибели. Все как будто готово к приему детей. Поставили кровати, взятые на время у добрых людей, натаскали воды, согрели ее.
— Ну, Надя, готовь тазик, а мы с Марьей Яковлевной пойдем за малышами, — сказала Антонина Андреевна.
В районом штабе местной противовоздушной обороны Антонина Андреевна спросила утомленного бессонницей лейтенанта:
— Где тут Витя Васильчиков?
Витя был самым старшим мальчиком из всех детей Васильчиковых.
— Где твои сестренки? — ласково спрашивала Витю Антонина Андреевна. — Показывай. Да какие же они хорошие, да какие же они умные. Тебя как зовут, девочка?
— Надя.
— А тебя, малыш?
— Коля.
— А меня зовут Ниной, — зазвенела пятилетняя девочка.
— Умница, Нина. Подойди ко мне, давай-ка нос утрем. Шапочку поправим. Чаю хочешь, Ниночка?
— Хочу.
Не задумываясь, дети охотно пошли за приветливыми женщинами.
Нину отмывали первой. Но тут возникла новая жизненная проблема: во что одеть малышей после бани? Решили так: завернуть детей в свои кофты и платья, а тем временем грязное детское белье постирать, просушить, прогладить. Таким образом, на первый раз вышли из затруднительного положения. А дальше они порылись в своих небогатых чемоданах и все, без чего можно обойтись, стали перекраивать на детские платьица, трусики, кофточки. Детской радости не было конца. Особенно ликовала Нина, примеривая красненький сарафанчик, сшитый из Надиного платья.
— Витя! Витя! — кричала она старшему братишке. — Платье у меня новое, смотри!
Начались для Антонины Андреевны, ее дочки и Марии Яковлевны тяжелые будни, бессонные ночи, часы и минуты тревоги за детей, за их здоровье. К Антонине Андреевне направляли новых осиротевших детей с записками: «Мама, принимай!» Скоро в комнате-приемнике оказалось двенадцать малышей, из них три грудных младенца. Потом детей стало двадцать — пришлось расшириться, занять вторую комнату. А дети все прибывали; их уже становилось около тридцати. Переехали в другой, более просторный домик. Сколько тревог и волнений переживали женщины-патриотки, сколько сил вкладывали, сколько слез пролили у кроватки больных детей.
Рядом слышен беспрерывный орудийный гул вражеских батарей, кругом война и зловещие вспышки рассекают холодное небо, задымленный горизонт. Может быть, пронесет?.. Домик удачно стоит в низинке. Мария Яковлевна прислушивается, вздыхает. В отличие от Антонины Андреевны, веселой, словоохотливой, Мария Яковлевна молчалива, но у нее глаза светятся нежностью. Не открывая рта, она вполголоса поет колыбельную. Дети любят ее, тянутся к ней.
Грохот войны стал привычным, он уже не пугал обитателей покосившегося флигелька за дощатым забором. Антонина Андреевна, Мария Яковлевна и Надя, не смыкая глаз, подходили то к одному, то к другому ребенку. Одного надо покормить, другому сменить пеленки, третьего покачать. А с утра еще больше забот. Надо помыть пол, приготовить чай, умыть и прибрать детей. Самое трудное — доставать ребятам молоко. Каждый день Антонина Андреевна шла за пять километров, расспрашивала, в каких дворах уцелели коровы или козы. Надо понять ее радость, когда она впервые достала всем детям по стакану молока, по одному стакану на каждого малыша. В этот раз она не шла, а бежала домой, и при каждом неудобном шаге сердце ее вздрагивало от испуга: «Не пролила ли, не расплескала ли?» По ее энергичному лицу, изборожденному мелкими морщинками, текли слезы радости, когда она раздавала детям молоко. Молоко в то время казалось чудом, — скот был отправлен за Волгу. Потом детям разнообразили детский стол тыквенным пюре, свекольным соком, изредка пирожками.
Более двух месяцев неутомимые женщины вываживали осиротевших детей, обмывали и обшивали их, выполняя работу нянек, швей, дроворубов, поломоек. И не раз бойцы, заглядывая в необычный детский домик, восхищались трудолюбием этих женщин.
Бойцы заходили сюда от тоски по своим семьям, по своим детям, но были среди них такие, которые уже потеряли свои семьи. Такие солдаты шли на огонек чудесного очага, вели длиннейшие беседы с малышами, приносили им сахар, нянчили и ласкали их. А один боец, уходя на передовую, высказал Антонине Андреевне свои затаенные мысли: «Останусь жив, непременно удочерю мою любимую девочку». Была здесь такая, веселенькая, светлоглазая малышка, к которой особенно привязался боец. С фронта он писал Антонине Андреевне, но потом след его потерялся на военных дорогах.
Солдаты, навещая домик, удивлялись:
— Мамаша, и как это вы столько малышей уберегли?
Повар воинской части, доставив котелок крупы, раздумчиво покачал головой:
— Столько маленьких на довольствии. Диковинное дело! И все живые и здоровые.
— Мама, мама, он смеется! — радостно провозгласила Надя, склонившись над кроваткой долго болевшего, хилого ребенка.
Она, не помня себя от радости, приплясывала.
— Смеется! Смеется! Значит, будет жив! Жив!..
Все были живы, все были здоровы; этакая шумная и ладная семья.
Вспоминая о тех днях, Антонина Андреевна говорит:
— Это никогда не забудется. Конечно, была нелегко, но чем больше трудностей в работе, тем радостней успех. Все было. Не забыть одного случая…
Это было в конце ноября. В домик к Ивановой пришел боец лет тридцати пяти Филипп Ковалев. Командир части отпустил его на один час с тем, чтобы он мог на минутку забежать домой, взглянуть на жену и детей. И лучше бы ему не подвертывался этот случай, лучше бы военная дорога лежала подальше от родных мест. Задыхаясь от волнения, Ковалев побежал к своему домику и издал хриплый стон — домик разнесен в щепки; только передний угол, чудом уцелевший, был закрыт куском разметанной крыши. Оцепенел Ковалев от ужаса. Стоит у развалины и не может прийти в себя. К нему подошла соседка, молчаливая, с печальными глазами. Ковалев уставился на нее окаменевшим взглядом. Женщина опустила глаза.
— Наташа! — крикнул Ковалев. — Где мои? Где?
Женщина молчала.
— Ну, кто-нибудь остался… остался в живых? — требовал он прямого ответа.
Наташа печально вздохнула.
— Остался, Коленька.
— А жена, дочка?
— Убиты… и жена… и дочь… а Коленька уцелел. Учительница Иванова взяла. Ему там хорошо. — Соседка пожалела Ковалева, не сказала ему, что Коленьку нашли чуть живым в уцелевшем углу домика, в зыбке, накрытой куском крыши.
Ковалев отыскал домик на Хлебной улице.
Антонина Андреевна, рассказывая об этом случае, вспоминает:
— Ковалев был в пыли, усталый, обветренный.
Мы сразу поняли: разыскивает своих детей. Если бы они оказались у нас. Так хотелось обрадовать страдающего человека. К счастью, его мальчик оказался у нас. Отец схватил сына, прижал его к груди. В глазах блестели скупые солдатские слезы: «Коля!.. Коля!.. я твой папа… папа… Понимаешь? Папа!» — Антонина Андреевна помолчала. — Ну, а потом подошел ко мне и молча обнял. Уходя, сказал: «Я вас никогда не забуду, Антонина Андреевна. Никогда»…
Я записывал урывками этот взволнованный рассказ учительницы. Она тихонько всплакнула.
Я долго сидел молчал, ожидая, когда она успокоится. Наконец, спросил:
— Что же потом стало с вашими детьми, Антонина Андреевна?
Смахнув слезы с покрасневших глаз, она мягко улыбнулась.
— Все обошлось хорошо, как и с другими, потерявшими своих родителей. Когда разбили немцев под Сталинградом, моих детей разместили по детским домам. Малышей — в дошкольный, грудных — в ясли, а школьников — в школьный детдом.
— А вы куда пошли работать?
— А мы с Надей тоже со своими детьми школьного возраста остались работать в детском доме. — Антонина Андреевна помолчала. — Вот так и жили. Вот так и работали, — с грустью закончила она свой рассказ.
