Сорок дней, сорок ночей (Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич (читать книги TXT) 📗
— А мы думали, от вас — мокрое место.
— Одиннадцать человек в домике под горой…
Позже ребята приносят вести из полка: потери небольшие. Земля спасает людей.
А румын не сбрехал. Действительно, началось!
ГЛАВА XXI
Ночью не спим. Приказ: неотступно следить за берегом. Ожидаем вражеский десант с моря. Дежурим вместе с моряками в береговых окопах. Издеваясь, орут динамики-рупоры: «Мы охраняем вас надежно и с моря, и с суши — спите спокойно».
— Вот гады — это власовцы, — сплевывает Туз. — Попадутся под руку — изуродую, как бог черепаху.
Ракеты дугами выгибаются к берегу. На рейде гробами застыли баржи. Нервы напряжены. Против всех ожиданий, десант в эту ночь не высадился. Гроза не разразилась. И утро спокойное. К десяти часам прилетают немецкие бомбардировщики. Они потом появлялись целый день, группами по пятнадцать — двадцать самолетов, с промежутками в какие-нибудь полчаса. Бесконечный вой, свист, взрывы изматывают вконец: поташнивает, подпирает к горлу от смрада пороха, жженой земли и бурьяна. В этот день с Большой земли получаем письмо-обращение к десантникам. Его приносит из штаба лейтенант Ганжа.
— Новости есть? — встречаем мы.
— Говорите громче, — просит он, сдвигая с уха почерневший бинт. — От проклятой бомбежки совсем оглох.
— Ну, что, что? — тормошим его.
— Да как сказать… Кобылка была — хомута не было, хомут достал — кобылка ушла, — отвечает он не очень понятной поговоркой. — Сами почитаете, разберете.
Собираемся в перевязочной. Приходит и старший врач Пермяков. После смерти Чувелы он переменился: то ли ему лучше стало, то ли совесть заговорила — по крайней мере, что-то делает.
Колька читает письмо. Да, Военный совет армии считает, что обстановка на нашем участке фронта сложилась тяжелая, но большие силы немец собрать не может.
— «Враг может попытаться наступать, нанеся удар только накоротке», — читает Колька.
— Это мы все сами знаем, — перебивает его Савелий. — А помощь, помощь нам дадут?
— Не мешай, тихо, — набрасываются на него девчата.
— «Артиллерия на таманском берегу в готовности поддержать огнем… Черноморский флот сейчас собрал торпедную флотилию… Авиация…»
— Флот можно не считать, — не унимается Савелий. — В такой шторм корабли не подойдут, факт.
— Замолчи ты, черт, — сердится Колька. — Главное вот в конце: «В ближайшее время, очень скоро, скорее, чем вы можете предполагать, главные силы армии, стоящие севернее Керчи, прорвут оборону врага и соединятся с вами».
— Вот это другой разговор…
— Так бы сразу и читал.
— Нужно переписать письмо, — говорит Пермяков, — и пройти по подвалам, познакомить с ним раненых.
— Давайте я перепишу, — вызывается Рая.
…Проходит день, еще день — пока только массированные бомбардировки. В наступление немец не переходит. Может быть, у него действительно недостаточно сил, чтобы идти на штурм? Работаем вечерами и ночью. Раненых, несмотря на остервенелую бомбежку, поступает немного, успеваем вырыть еще два погреба для укрытия. Укрепляем старые подвалы, землянки.
Штурм начался четвертого декабря. Я лежал в маленьком блиндажике за клубом, на огороде: хотелось выспаться, чтобы никто не тревожил. Первая из трех последних ночей, когда я наконец заснул. Меня будит оглушительный грохот. Вскакиваю, на часах — 6.30. Дрожа от холода, выползаю. Сопки вокруг в зловещих языках пламени. Артиллерийский ураган захлестывает поселок. Рев от сливающихся залпов. Бегу к нашему сараю, замечаю во дворе Кольку и Дронова. Они шмыгают в убежище к морякам. Я за ними. Блиндаж тесноват, но крепок — устроен под фундаментом каменного склада. Чадно, успели накурить. Сидим еще совсем сонные. Савелий тут же. Позевываем, друг друга почти не слышим, только голос Туза, как из бочки.
— Во дает! Во дает!
Гуще и гуще падают снаряды на берег. Трудно дышать. Боль распирает барабанные перепонки. Ребята передают по кругу «бычка». Затягиваемся быстро, коротко. Артиллерийская подготовка продолжается больше часа. Затем немец без передышки пускает самолеты — разрывает небо моторами, землю — бомбами. На каком же фланге начал наступление? Из-за жуткого огня невозможно выйти. Сидим, выжидаем. Наконец Туз не выдерживает:
— Нет, я так не могу… Вслепую.
Вылазит из блиндажа и вскоре появляется:
— Танки кантуются на левый фланг.
— Так мы и думали, — кривится Колька. — Зараза…
Хуже нет вот так сидеть, томиться, не работая и вдобавок не зная, что происходит на участке нашего полка в эти минуты. Ничего не поделаешь! Моряки не могут уйти, потому что отвечают за береговую оборону. Наше место — санрота.
Туз достает банку сухого спирта. Разбавляет водой. Получается голубовато-белая жидкость.
— Анютины глазки, — говорит Туз.
Но никто не пьет, ни к месту.
Огонь не утихает. Ко взрывам примешивается железный лязг и рев танков.
— Вот кабы нам рожок заиметь, — вдруг ни с того ни с сего говорит Дронов.
— Какой рожок?
— Чудодейственный… Из сказки. Загудеть бы нашему войску в Керчь.
— Слышат они наши гудки давно. Пора им выступать.
— Интересно, где сейчас Ромка? — говорю я Кольке.
«Могло быть хуже…» Если б на нашем месте он сейчас был, наверное, так бы не сказал.
Грозное гудение приближается со стороны моря. Показываются наши «илы».
— Вот рожок твой, Дронов, услыхали!
Высовываемся из блиндажа. Толкаем друг друга, подбрасываем в воздух шапки. «Илы» проносятся низко над сопками, над дамбой. Трудно разобрать, что там делается. Все в черном дыму, словно густым лесом загорожено. «Илы» прилетают несколько раз. Бьют из пушек, строчат из пулеметов, поливают огнем из «катюш».
Потом немцы начинают все сначала: артналет, авиация… Хотя бы скорее кончился день!
Первым попадает в перевязочную старшина Костя-баянист.
— Наши подбили не меньше десяти танков, — торопится он сообщить. — Заваруха была — жуть. До рукопашной дошло…
У Кости перебито предплечье. Пальцы висят, как тряпочные.
Обрабатываем рану, он всхлипывает.
— Чего ты, больно?
— Как же теперь на баяне?..
Следующий — бородач Житняк. Хату его развалило, а самого помяло, присыпало. Бок изодран.
— Минометы целы, — трясет он обгоревшей бородой.
Узнаем подробности сегодняшнего боя. На левом фланге полк отразил пятнадцать атак. Восемь танков уничтожили ребята, шесть танков подбили «илы». После обеда немцам все-таки удалось просочиться через поредевшую первую линию обороны — они заняли несколько стрелковых ячеек и дзотов.
— Фриц думал разделаться одним махом! — рычит Житняк. — Не вышло… Только беда у нас — Железнов попал в окружение, и комбат Радченко ранен.
Позже потоком хлынули раненые, пожалуй, столько их было лишь в первые дни десанта. Танки расстреливали, утюжили наших солдат в окопах, траншеях.
Санитары всю ночь таскают тяжелые носилки… И мы всю ночь работаем. Приносят майора Радченко. Он ранен в голову. Без сознания.
Среди ночи вспышки и гул в стороне Керчи. Екает сердце. А может, это долгожданный прорыв? Керчане идут к нам?
С утра только и разговору, что перед рассветом немец обстрелял капонир Нефедова, и его чуть не убило. Как все произошло, толком никто не знает, пока в санроту не приходит ординарец Алексашкин. Батя беспокоится, в каком состоянии майор Радченко. Мы набрасываемся на Алексашкина.
— Батя-то как?
— Ничего, братцы, обошлось… Проклятая самоходка! Примостырилась на высотке, напротив КП, и как жахнет — всю стенку над Батиной койкой разворотило. Скажу, счастье, что сидел Батя с замкомдивом за столом, а то бы амбец…
— Замкомдив? А чего он был?
— Подкинуть подкрепление обещал.
Нефедов еще ночью, во время обхода участка, приказал отвести все батальоны на вторую линию обороны. Железнов и Чайка понесли большие потери, первая линия разрушена — восстанавливать ее не было возможности. Передний край полка теперь находится недалеко от КП Нефедова, и, поднявшись на дамбу, можно без бинокля обозреть поле боя. Нам из санроты виден треугольник — кусочек, где дамба, заворачивая, подходит к сопкам. Еще просматривается извивающаяся змеей дорога, ведущая к дальним высоткам, которые занимают немцы.
