Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
— Тренируемся. Вроде получается… Нам бы выбить фрицев вон оттуда, — сержант указал на дом, силуэт которого четко вырисовывался на фоне ночного неба. — Он точь-в-точь такой же, какой мы избрали для занятий. До него каких-нибудь шестьдесят — семьдесят метров…
Не отчаивайтесь, придет время — возьмете его. Письма из дому получаете?
— Получаем, но не все. Мои под оккупацией, в Сумской области…
Дойдем и до Сумской области. — Долгов легонько тронул сержанта за плечо. — Отомстим!.. Ну что ж, гвардейцы, раз вопросов нет, настроение боевое, остается пожелать вам уничтожить как можно больше оккупантов и побывать в Берлине.
По траншее пробрались к Сафронову. Его роту отделяло от противника еще меньшее расстояние, чем пулеметчиков Самохина. Сафронова нашли в окопе, возле него стоял Шепрут, и они о чем-то тихо разговаривали. Я толкнул Сафронова: «Пришел командир полка». Сафронов начал было докладывать, но Долгов прервал его, подал ему руку.
— О чем совещаетесь?
— Да вот слушаем: немцам пожрать принесли, у них языки и развязались.
Мы прислушались. Со стороны неприятеля действительно доносились приглушенные голоса и позвякивание котелков.
— И вы все сразу питаетесь?
— Нет, едим по очереди. Одни кашу уплетают, а другие в окопе стоят, стерегут, поджидают момент, чтоб к фрицу гранаты забросить. Да только это почти невозможно: дом, занятый немцами, стоит к нам глухой торцевой стороной. И ни одного окошка — видите? — куда бы бросить гранату, нет.
Долгов, выслушав командира роты, повернулся ко мне:
— Я прикажу Кузьмину, чтобы он выделил вам две 45-миллиметровые пушки. Ты с ним все согласуй, установи сигналы, и пусть тюкает в этот дом прямой наводкой до тех пор, пока он не завалится. Только смотри, здесь нужна особая точность, а то возьмет чуть-чуть вправо да и влепит в своих.
Я обрадовался этому решению. Теперь-то, с помощью батареи Кузьмина, мы наверняка заклюем фашистов.
Прошли с Долговым по всей позиции. Оборона в роте была оборудована на совесть. Окопы — глубокие, удобные — соединены ходами, в нескольких местах имелись перекрытия. В двух надежных блиндажах бойцы могли и отдохнуть и поесть. Даже баню соорудили, хоть и примитивную.
Обход района обороны батальона закончили во второй половине ночи. Когда вернулись в штаб, Долгов сказал, что по оборудованию позиций у него замечаний нет. Напомнил, что сейчас нужно быть предельно бдительными и не давать врагу ни минуты покоя. Ничего, что он зарылся в землю. Нужно повысить меткость огня. Где бы ни мелькнул фашист, он должен быть убит.
— Ясна задача? — спросил командир полка.
— Яснее ясного, товарищ гвардии майор.
— Ну раз так, тогда действуй.
Мы простились. Я спустился в блиндаж. Никто не спал. Волновались: что сказал командир полка? Я подробно проинформировал товарищей о результатах обхода и порадовал их вестью о том, что командир полка принял решение придать батальону две пушки. Все заулыбались, а Иванников просто засиял.
До рассвета остались считанные часы, и мы улеглись отдыхать, а Ильин бодрствовал у телефона.
В батальон часто наведывался и лейтенант Леонид Афанасьевич Кияшко, который вел журнал боевых действий полка. Он расспрашивал командиров и бойцов, уточняя детали боя, интересовался отличившимися. Случалось, Кияшко так надоедал своей дотошностью, что мы старались поскорее спровадить его. Жаль, что его скрупулезные записи, по которым можно было бы с документальной точностью восстановить картины боев и жизни 39-го гвардейского полка в самые трагические дни Великой Отечественной войны, не сохранились.
Как-то рано утром дверь блиндажа отворилась и я услышал голос майора Бондаренко.
— Вылезай! — прокричал он мне сверху. — Привел нового уполномоченного.
Когда я выкарабкался из нашего подземелья наверх, он указал на невысокого старшего лейтенанта, показавшегося мне не очень молодым.
— Знакомься.
— Ерофеев, — произнес новый уполномоченный густым баритоном, который никак не вязался с его щуплой фигурой. — Дай мне посыльного, пусть для начала проведет по ротам, а потом я буду сам ходить.
Во второй половине дня Ерофеев вернулся из подразделений. Я спросил его, как дела. Он ответил, что неплохо, но в станковые пулеметы не залита незамерзающая жидкость. Дни стояли холодные, ожидались заморозки, и это было серьезным упущением. Однако у меня были сведения, что командир пулеметной роты сделал все, что нужно. Поэтому я возразил:
— Залита.
— А я говорю, нет.
— Мне доложил Самохин, что залил.
— Я же тебе по-русски говорю: нет жидкости в пулеметах. И вот, смотри, тоже непорядок: лежат два ящика припасов для ампуломета, упадет кирпич, побьет ампулы.
— А какое, собственно, вам дело, что вы вмешиваетесь…
— Подожди, не кипи. Я же по-дружески, в интересах дела говорю тебе о непорядках, которые увидел. Когда выйдут из строя пулеметы, поздно будет пререкаться: кровью придется расплачиваться за халатность. Одну ведь задачу решаем, а ты: «Вам… Вы…». Не люблю «выканья»…
Искренность и спокойный тон Иосифа Михайловича Ерофеева подействовали на меня отрезвляюще, и я понял, что этот человек совсем иного склада, нежели Николаев. Ерофеев предложил мне пройти на НП и взглянуть оттуда на район нашей обороны. Мы стали подниматься по лестничной клетке, а в это время внизу появился командир пулеметной роты Иван Лаврентьевич Самохин, которого я приказал вызвать. Увидев нас, он приложил руку к головному убору, по своему обыкновению оттопырив мизинец и безымянный пальцы, левой рукой поддернул брюки:
— По вашему приказанию…
— Почему жидкость не залита в пулеметы?
— Залита.
— Когда?
— Сегодня.
— Почему доложили неправду? Теперь вот имейте дело с ним, — и я указал на Ерофеева. — Можете идти в роту.
Самохин повернулся и ушел.
На этом закончилась наша первая встреча с Ерофеевым. В дальнейшем, когда он собирался в роты, то обычно, открыв дверь блиндажа и поздоровавшись, неизменно говорил:
— Ну, я пошел.
Сначала у нас установились товарищеские, а затем и дружеские отношения. И я уже не вскипал, когда, вернувшись из рот, Ерофеев говорил:
— Что же ты не следишь за порядком: у тебя там на посту боец мерзнет, водки ему не дали и не сменили.
— Не может быть!.. — горячо начинал было я и тут же замолкал: раз Иосиф Михайлович говорит, значит, так оно и есть.
В Сталинград Иосиф Михайлович пришел из окружения. В письме, которое я получил от него в августе 1965 года, он так вспоминает об этих днях. «Я вывел людей, а одного через Дон перетащил на лямке от вещмешка (он не умел плавать). В Сталинграде с двумя танками КВ, с гранатами и автоматами отбивал вокзал. Был начальником опергруппы на реке Царица и центральной переправе. При мне от бомб, сброшенных немцами с Ю-87, прямо в ящиках горели штабеля реактивных снарядов и с шумом разлетались во все стороны. На моих глазах сгорели начальник и комиссар центральной переправы, сотни раненых, которые в машинах ожидали погрузки на баржи и катера. Никому никогда не пожелаю пережить то, что пережил я, побывав в этом аду. Там никто тебе не подсказывал, как поступить, и приходилось действовать самому, как велела партийная совесть…»
Опытный чекист, Ерофеев и у нас в батальоне в любой обстановке действовал так, как подсказывала ему партийная совесть, и старался всячески помочь мне.
Хотя я был моложе его лет на одиннадцать, он ни разу ни в чем не дал мне почувствовать свое превосходство. Его такту и уму могли бы позавидовать многие. Он никогда не лукавил, был прям и самостоятелен в своих решениях.
Мы провоевали с ним в одном полку до апреля 1944 года. Родом он был с Кубани, брат его боролся в Крымском подполье, а семья — жена и трое детей — осталась, как он предполагал, на оккупированной территории. Он люто ненавидел фашистов и каждую свободную минуту, находясь с солдатами в окопах, охотился за врагами. С 39-м гвардейским полком он закончил войну, демобилизовался, разыскал семью и поселился в Сочи.
