Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Драбкин Артем Владимирович (читать книги полностью .TXT) 📗

Я помню еще только один эпизод с двигателем. Прилетел Козлов, мнется. Я говорю: «Что такое?» А он как раз летал на нелюбимом самолете. Знаете, ведь самолет, как женщина, — бывает любимая и нелюбимая. Вот у нас 55-й был любимый. А этот, сволочь, 94-й, с ним все время что-нибудь происходило. То влево его поведет, то еще что-то. Одним словом, нехорошая такая машина, которую мы оба не любили. Тут говорит: «Эта сволочь еще и стреляет!» Я говорю: «Как?» — «Из боя вышли, все нормально. И тут— пух-пух-пух! Я подумал, пушка стреляет. Нет. Это мотор, первый цилиндр». Я говорю: «Что такое? Утром я пробовал, все нормально». Инженер спросил: «Как у вас?» Я говорю: «Козлов говорит, что стреляет мотор». — «Это, — говорит, — у него в одном месте стреляет. Кто были — „фокера“? Вот и стреляет».

Я минут 15 мотор погонял, а потом как начал стрелять, как из пушки. Что такое?! «Пока не наладишь, — говорит инженер, — не уходи». А дело было во второй половине дня, часов в 5 вечера. Раз стреляет, значит, бедная смесь, а это уже были моторы с непосредственным впрыском. Проверил форсунку, проверил то, се. Запустил — опять стреляет. Сняли агрегат, а это и масляный, и водяной радиаторы — в общем, целая история. Разобрал радиатор, все промыл, прочистил, собрал. Опять стреляет. Что делать? Все трубки проверил, форсунки, давление — все равно стреляет. Дело уже к рассвету, а мотор неисправен, хоть стреляйся! С рассветом приехал очень хороший, опытный механик Григорий Иванович Большаков. У него 3 или 4 класса образования, но очень квалифицированный технически и хороший человек. Подошел и говорит: «Ну, как ты?» — «Ничего не получается — все проверил. Агрегат проверил, форсунки проверил». Он говорит: «Возьми каждую трубочку топливной системы и продуй, поболтай их». И вот поболтал я одну трубочку, а там что-то гремит. Я с этой трубочкой бегом в ПАРМ. Они еще спят. Подъем! Тревога! Взяли электродрель, рассверлили и вынули тело заклепки без головки. Как оно туда попало? Может быть, умышленно кто-то подкинул.

Был еще один случай. Я был в передовой команде, а значит, из всего экипажа был только Летчик да я — ни оружейника, ни моториста, ни прибориста, никого нет. Оружейник один на всю эскадрилью. Мы только перелетели. Боря ушел на КП. Едет грузовик, везет бомбы. Две бомбы по 25 сбросили у моего самолета. Оружейник говорит: «Я сейчас, я вверну взрыватели, а ты подвесишь». А подвешивать со взрывателями нельзя. Я говорю: «Как с взрывателями?» — «Так! Я что, разорвусь — один на всю эскадрилью! Ничего, подвесишь со взрывателями». В это время Борька бежит. Спрашивает: «Как машина? Немцы форсируют какую-то реку, нам надо срочно, пока „илы“ не придут, бомбить переправу». Я беру бомбу на плечо. Наступаю на полы шинели и падаю. В голове только одна мысль: «Только не на взрыватель». В падении я кое-как успел рукой перевернуть бомбу, и она воткнулась стабилизатором, который согнулся. Я начал выпрямлять стабилизатор, а Боря в кабине кричит: «Брось ее к такой-то матери. Иди скорее». Я ее подвесил и быстрее к кабине. Запускать мотор обязательно надо вдвоем — рук не хватает. Он должен практически одновременно качать альвеер, включать зажигание, включать воздух и дать сектор газа. Поэтому запускали двигатель вдвоем — я управлял газом и зажиганием, а он открывал воздух и качал альвеер. Он мне: «Скорее, уже Кратинов взлетает». Через час вернулся, заруливает. Я его спрашиваю: «Ну, как?» Говорит: «Мы им всыпали! Сволочи, какие хитрые — мосток сделали под водой». — «Как та бомба?». — «Я и не видел, куда полетела». Я ему говорю: «Борь, ты бы посмотрел, какие у тебя были глаза, когда бомба упала». А он мне: «Ты бы на себя посмотрел!»

А отношения между летным и техническим составом были самые лучшие. Они понимали, что их жизнь зависит от нас. Борька всем прислал фотографии, а мне нет. Он жил в Туле. Я ему звоню: «Ты что же, всем прислал, а мне нет?» — «Витя, у меня не было хорошей фотобумаги, а всем сделал на той, какая была. Но тебе, человеку, от которого зависела моя жизнь, я не мог сделать на плохой бумаге». Но на людях — все по форме: товарищ командир, товарищ лейтенант.

— Ваш полк участвовал в отражении налета на Курск?

— Да. Вот как это было. Командиром полка уже был Токарев, а командиром моей эскадрильи Китаев [42].

Утром по тревоге подняли нашу эскадрилью для отражения налета на аэродром — пришла группа из 18 пикирующих Ю-87. Двух сбили, остальных разогнали. Мой командир Иван Иванович Семенюк [43] сбил одного, и Китаев сбил одного. Они ушли на КП, а я принялся готовить самолет. Закрываю последний капот, останавливается «ЗИС-101», из него высовывается Токарев. Я обращаюсь к нему — доложить. С Токаревым у меня приятельские отношения, я к нему ходил на КП полка просто пообщаться. Токарев мне: «В машину!» Я сажусь. Спрашиваю: «А самолет?» — «Без тебя сделают. Садись». Мчимся к городу. Я спрашиваю: «Товарищ командир, что случилось?» Он мне говорит: «Синайский, ты должен выручить». — «Что такое?» — «Когда утром Китаев докладывал, что сбил, ему из штаба дивизии сообщили, земля подтвердит, мы запишем. Китаев им сказал, что в следующий раз пригоню и собью у штаба дивизии. Этих немцев, что Китаев сбил, привезли в штаб дивизии, а переводчика нет». А он знал, что я в мирное время учил немецкий язык. Приезжаем на КП дивизии, там командир дивизии генерал Галунов, офицеры штаба. Токарев им говорит: «Вот, он сможет». Приводят здорового немца, метра два. Блондин, красавец. Дают мне его летную книжку. Галунов [44] говорит: «Быстро: откуда летел, какое задание на день?» Я перевожу. Он начинает мне рассказывать. Говорит: «Я офицер немецкой армии, я родине не изменяю. Вот если вы мне гарантируете хорошее обращение, то после того, как мы, немцы, победим, я постараюсь за вас заступиться в Германии». Я перевожу Галунову. Он хватает табуретку — а, твою мать! Сволочь такая! Рядом дома, которые ты разрушил. Из-под развалин женщины вытаскивают детей — погибших. Как даст ему. Галунов говорит: «Спроси, будет говорить?» и вынимает пистолет. Сейчас его кончим. Я спрашиваю: «Вы зачем прыгали с парашютом?» — «Как зачем — жизнь спасал». — «Вы, что, думаете, с вами здесь будут играть? Спасайте и дальше». Галунов направил на него пистолет. Немец говорит: «Мы летели с тяжелыми бомбами, 500-ки бросали, они должны были разбомбить нашу взлетную полосу, чтобы мы не смогли взлететь. Летел из Харькова». — «Какое боевое задание на день?» Он посмотрел на часы. «Через 20 минут пойдет 500 самолетов на Курск, будет звездный налет. Через вас пойдут 200 бомбардировщиков. А остальные пойдут с севера и запада». Я перевожу. Галунов говорит: «Повтори!» Он повторяет: «Через 18 минут тут будет 200 бомбардировщиков». Галунов говорит: «Увести. Всех офицеров связи немедленно сюда. По всем частям — боевая тревога. Полная готовность всех частей — и дивизий, и корпуса. Немедленно сообщить в штаб фронта. Сообщить выше, сообщить в Москву. Курск под угрозой». Мы должны с Токаревым были уехать. В этот момент раздается сильный гул, и из-за горизонта выползает колонна. Красиво идут, как на параде, все серебристые. Смотрим — все ближе, ближе, конца не видно — 200 машин! А впереди летит черный бомбардировщик. Токарев говорит: «Смотри, ночника используют, значит, уже дневных не хватает». Они все ближе, ближе. Мы видим, что взлетают наши и 88-й полк. Видим, наши набирают высоту. В этот момент залп зениток сбивает флагмана. А следом наши пошли в атаку. Зенитки прекратили огонь. И как начали хлестать. Смотрим, один горит, второй горит, третий горит— валятся. И 41-й полк тут взлетел, смотрим, хлещут их почем зря. Строй рассыпался, и самолеты стали разворачиваться. Какой Курск — дай бог ноги унести! Наши их вдогонку еще лупят. «Мессеров» было штук 18 — покрутились, ничего сделать не могут, и тоже улепетывать. Хорошее зрелище. И тут на нас два «мессера», а за ними два Ла-5, но почему-то не стреляют. Галунов спрашивает: «Кто в воздухе? Что за цирк?» Ему отвечают: «Товарищ генерал, это Китаев». — «А что он за цирк устроил?» — «Гонит „мессеров“ к штабу дивизии». — «Ну, если, подлец, упустит, отдам под суд!»