За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
Восемь нападений на продовольственные обозы, везшие на железнодорожные станции собранный у крестьян контингент. Захвачено 180 тонн зерна, 76 голов крупного рогатого скота. Убито и пропало без вести четыре офицера, девятнадцать немецких солдат. По данным, которыми располагает штурмбаннфюрер, в трех нападениях участвовали советские партизаны, остальные совершили оуновцы. Возможно, вполне возможно…
За истекшие две недели обострилась вражда между украинцами и поляками. Действуют вооруженные отряды УПА и АК. Преимущественно ночные нападения, сопровождающиеся особо жестокими зверствами. Пять сел и одиннадцать хуторов сожжены дотла, население уничтожено почти полностью. Прекрасная, замечательная новость! Советник едва удержался, чтобы не потереть от удовольствия руки.
В конце сводки самое важное: два агента доносят, что в районе Радзивиллова между представителем командования группы венгерских войск и специальными уполномоченными ОУН происходят секретные переговоры об обмене оружия на продовольствие. В принципе договорились, идет торг о цене. Венгры запросили многовато — полтонны зерна, тридцать килограммов мяса в живом весе, пять килограммов свиного сала или смальца. Итак, имеются первые реальные результаты плана, предложенного каким–то неприметным советником Хауссером: венгры не будут клянчить продовольствие у немецкого военного интендантства, бандеровцы получат оружие и смогут активнее выступать против советских партизан. Однако какой отличной агентурой среди оуновцев располагает начальник гестапо! Он, Хауссер, знал о предстоящих переговорах между венграми и бандеровцами, но о том, что переговоры уже начались, его агенты еще не успели ему сообщить.
Герц исподтишка наблюдал за Хауссером, однако не мог догадаться, какое впечатление произвела сводка на Головастика, — двояковыпуклые линзы своим блеском скрывали глаза советника, круглое лицо с толстыми губами было застывшим, как карнавальная маска.
— Спасибо, господин штурмбаннфюрер, — сказал Хауссер, возвращая сводку.
— Ваши комментарии, господин советник?
— Сводка содержит ценную и, полагаю, объективную информацию, — бесстрастным голосом произнес Хауссер. — Правда, на вашем месте, я бы изъял из нее последнее сообщение и отправил бы его отдельно, как специальное секретное донесение особой государственной важности. Но это в вашей компетенции…
Герц задумался на секунду и в знак согласия наклонил голову.
— Да, пожалуй, вы правы. Спасибо, господин советник. Может, мы с вами выпьем по рюмке коньяку и чашке кофе?
Хауссер вяло улыбнулся.
— Благодарю вас, но я не пью на ночь кофе. К сожалению… Сердце дает о себе знать.
Больное сердце было только предлогом. В другое время советник, пожалуй, охотно согласился бы посидеть с начальником гестапо за чашкой кофе, однако сегодня в его портфеле находилась добыча особого рода, и ему не терпелось поскорее рассмотреть хорошенько новое приобретение.
Штурмбаннфюрер понял отказ Хауссера иначе — Головастик важничает, хочет подчеркнуть, что между ними могут быть только сугубо официальные отношения. Ну, и черт с ним, пусть важничает! Во всяком случае разграбленное оружие теперь на совести советника. На этот счет получено указание…
— Господин советник, а как вы расцениваете тот факт, что нападения на продовольственные обозы увеличились за последнее время почти вдвое?
Хауссер уже надел фуражку и собирался уходить. Он наклонил голову, решая, стоит ли ему отвечать на этот вопрос или можно отделаться каким–нибудь туманным замечанием. Решил, что все же не нужно портить отношений с начальником гестапо.
— А вы не находите никакой связи между этим фактом и переговорами венгров с оуновцами?
Герц сперва удивился, затем наморщил лоб, пытаясь сообразить, на что намекает советник, и наконец признался:
— Нет, не нахожу. И вообще действия наших союзников–венгров… Если это сделано без ведома немецкого командования, представляю, как им влетит.
Блестящие стекла очков, как глаза какого–то механического человека, уставились на начальника гестапо. Стекла, естественно, не выражали ничего, но все же штурмбаннфюреру показалось, что Хауссер смотрит на него с сожалением, и начальнику гестапо стало не по себе от этого пристального, мертвого взгляда.
— Господин штурмбаннфюрер, вы, надеюсь, согласитесь со мной, — вздохнул Хауссер. — Нам нужно выкачивать у местных крестьян продовольствие. Не так ли? Но крестьяне не любят, когда их грабят. Мягко говоря, это их раздражает. Чтобы завоевать симпатию своих земляков, бандеровцы отбивают у нас награбленное. Я полагаю, что для нас было бы лучше и спокойнее, если бы бандеровцы вместо того, чтобы нападать на обозы и убивать немецких солдат из охраны, сами занялись сбором продовольствия, доставляли его нашим союзникам под своей охраной. Не правда ли? Доброй ночи, господин штурмбаннфюрер! Хайль Гитлер!
Хауссер жил в небольшой комнате, отведенной ему в доме, где поселились чиновники невысокого ранга и украинцы, сотрудничавшие с немцами. Переступив порог своей кельи, советник торопливо разулся, сунул ноги в комнатные туфли и сразу же почувствовал себя другим человеком. К черту политику, войну, тупицу штурмбаннфюрера, скорее к столу, скорее к любимому занятию, помогающему хотя бы на время забыть все на свете.
На второй или третий день после нападения Германии на Советский Союз в гитлеровских войсках был объявлен специальный приказ фюрера — офицерам и солдатам разрешалось отправлять из России на родину посылки. Гитлер давал понять своим воякам — не стесняйтесь, грабьте, война для вас не только увлекательное приключение, опасный, щекочущий нервы спорт, но и источник личного обогащения. Военная почта работала с предельной нагрузкой, посылки текли в Германию рекой. Мамаши и жены «доблестных воинов фюрера» ахали, открывая полученные ящики: смалец и мед, портативные патефоны с набором пластинок и отрезы сукна, шелковые платья и меха. Некоторые посылки были с сюрпризом — в банке с топленым маслом или смальцем вдруг обнаруживали золото: обручальные кольца, броши, чайные ложечки или даже зубные коронки… Какому–то гитлеровцу повезло больше других.
Фрау Хауссер получала от сына посылки регулярно, но ящики, которые вручали ей на почте, были очень легкими. Старуха находила в них баночку меда, варенья или кусок отличного свиного сала, остальное место в посылке занимали пронумерованные пакеты с надписью на плотной, провощенной бумаге: «Подготовлено к хранению». Советник Хауссер охотился в России за тем, что в глазах многих других не представляло никакой ценности. Он разыскивал картины, старинные иконы и коллекции почтовых марок. Правда, найти стоящую картину или икону было делом очень трудным и даже опасным: ненасытный Геринг сразу же вполне официально наложил лапу на те художественные ценности и музейные редкости, которые большевики не успели вывезти на Восток. Однако аппетит прожорливого и всевластного рейхсминистра не распространялся на филателию. В этой области Хауссеру предоставлялась полная свобода действий, и он не терял времени даром — сотни ценнейших коллекций были отправлены домой под видом продовольственных посылок.
Сегодня совершенно случайно советник наткнулся в военном госпитале буквально на клад. Тот кляссер, который лежал сейчас в его портфеле, был трофеем, какого–то раненого солдата, очевидно, опытного филателиста. Солдат умер во время операции, а его товарищи по палате обменяли никому не нужный «альбом» чудаковатого покойника на десять пачек сигарет.
Советник зажег керосиновую лампу, тщательно, точно хирург перед операцией, вымыл руки, разложил на столе пинцет, лупу, кусочек белоснежной замши и лишь после этого вынул пухлый самодельный кляссер. Марок было много. Слава богу, потребуется весь вечер, чтобы рассмотреть каждую из них, определить возможную ценность. О, после войны они будут стоить дорого, эти русские марки! Хауссер осторожно подхватывал марки пинцетом, рассматривал их в лупу и, убедившись, что марка без изъяна, протирал ее замшей, укладывал в пакетик.
