Суровый воздух - Арсентьев Иван Арсентьевич (библиотека книг txt) 📗
– Ерунда, – хмуро буркнул Борода, расчесывая кудрявую бороду огрызком зубной щетки, в подражание Хазарову.
– Правильно, Жора! Остап опять замышляет представлять здесь комедии, – взял под защиту Бороду Черенок. – Не будем мрачно смотреть на вещи. Пойдемте на хутор.
Перекидываясь шутками, летчики направились к видневшимся вдали домикам.
На следующий день с рассветом летный состав полка начал усиленную тренировку. Готовясь к наступлению на Крым, летчики тщательно отрабатывали методы вождения самолетов «вслепую» – в облачности и тумане, по приборам. Полеты предстояли трудные, в незнакомых условиях, над морем. Готовясь к полету, люди надевали поверх комбинезонов резиновые жилеты, которые при соприкосновении с водой автоматически наполнялись газом и могли держать человека на поверхности.
На полетных картах Керченский пролив пересекли черные лучи предполагаемых маршрутов.
К концу октября полк был готов к боевым действиям.
Ночь на шестое ноября была на редкость темная. Свинцовые тучи – огромные, мохнатые, тяжело ползли над полями, цепляясь за холмы, изрезанные окопами и рвами. Въедливый сырой ветер скопищем ехидных змей вползал в глубокие береговые овраги и, вырываясь на простор, кидался на море. Громады взбудораженной воды обрушивались на берег, раскачивали у открытых отмелей косы Чушки десантные суда. Тоскливо скрипел рангоут. Шла погрузка. По скользкому береговому спуску в густой темноте бесконечной вереницей тянулись черные силуэты людей. Слышалось шуршание колес грузовиков, лязг гусениц артиллерийских тягачей, шум голосов, приглушенная перебранка.
– Быстрей! Быстрей, товарищи!..
Ветер хлопал раздутыми, как паруса, плащ-палатками, жег горячие, потные лица. Справа от идущих, у самых ног билось море. В кромешной темноте трудно было что-либо различить. Но стоило протянуть влево или вправо руку, как она тут же касалась холодного ствола пушки.
– Ого! Сколько их понатыкано здесь! – невольно восклицали солдаты.
В напряженном ожидании начала операции люди жались к лафетам орудий, к бортам судов, потягивали махорочные цигарки, вполголоса переговаривались. Под однообразный шум прибоя уставшие спали прямо на сыром песке. О переправе никто не заикался. Затаенный, молчаливый керченский берег цепенел во мраке.
И вот в три часа ночи над берегом вспыхнуло пламя. Изрыгнув огненную лаву, коса Чушка, казалось, треснула во всю свою длину. Первый тысячеорудийный залп потряс Керченский полуостров. Угольно-черное небо перехватило на западе багровым перевяслом огня. Вспышки разрывов снарядов советской таранной артиллерии озарили зубчатый контур крымского берега. Над бледным мерцающим проливом с воем и скрежетом несся стальной ураган. По длинным валам с белыми кипучими гребнями прыгали шаланды, скакали катера, карабкались с волны на волну перегруженные баржи. Озябшие, промокшие десантники с нетерпением вглядывались в затерянный где-то там, в темноте, сверкающий молниями берег. Ледяная вода захлестывала суда, колола иглами тела людей, но десантники, не замечая этого, сурово молчали. Они знали: через минуту-две их могут взорвать, потопить, истребить огнем.
Берег появился внезапно. Сотрясаемая взрывами земля качалась под ногами. В нависшем непроницаемом небе расцвели яркие бутоны ракет. Огневой вал артиллерии передвинулся в глубь полуострова, на запад. Держа над головой оружие, по пояс, по грудь в холодной воде, десантники вступали на крымскую землю. Развороченная, покрытая кратерами чудовищных воронок, дымящаяся, она встретила их беспорядочной стрельбой. Темноту прорезали искры трассирующих пуль. С шепелявым лаем сверлили воздух мины и с сухим треском плюхались в воду. Полусогнувшись, десантники бежали вперед, падали, вскакивали, рассыпались по берегу вправо, влево, лезли вверх на скалы бухты Опасной. В отсветах пожаров бойцы смяли заслоны немцев в Баксах, Грязевой Пучине и к утру выдвинулись к древней турецкой стене, пересекающей путь на Керчь.
С первыми проблесками дня в небо поднялись самолеты. Посыпались удары по пунктам, оказывающим сопротивление. Гул нарастал с каждым часом. В воздухе над плацдармом стало тесно от машин. Части десанта, продвигаясь вперед, заняли завод имени Войкова на восточной окраине Керчи. Господствующая высота была также в их руках. Операция развивалась успешно. Но внезапно, вопреки предсказаниям метеорологов, погода резко ухудшилась. На море поднялся шторм. Новороссийский норд-ост, разворотив тускло-серые воды пролива, лишил всякой возможности снабжать десант боеприпасами. Ошалелые волны швыряли, опрокидывали, топили суда. Даже бывалые моряки не могли удержать их на плаву. Седое море, дымящееся белой пеленой, тянуло суда в свою пучину. Немцы воспользовались этим, подтянули резервы. На плацдарме стало трудно.
К утру шторм стал еще сильнее. Конус на мачте аэродромной метеостанции рвало ветром. Весь день полк напряженно работал. Механики сбивались с ног, оружейницы еле успевали заряжать оружия. Доложив о выполнении задания, летчики получали следующее и немедленно поднимались в воздух.
Под вечер напряжение достигло предела. Хазарову пришлось самому надеть шлемофон и влезть в машину. Передав командование полком Гудову, он поднял в воздух восьмерку, скомплектованную из летчиков разных эскадрилий. На высоте пятисот метров пересек Керченский пролив и вышел над расположением десанта. Видимость была плохая. Темнело. Над головой теснились тяжелые тучи, быстро наступающие сумерки скрадывали очертания наземных предметов. Все сливалось в однообразную, серую плоскость. Вдруг внизу, под самолетами, сверкнули ослепительные гроздья взрывов. Самолеты встряхнуло. Хазаров вскинул голову. В просвете между тучами прямо над собой он увидел группу «юнкерсов», бомбивших десант. Сопровождающие штурмовиков истребители взмыли навстречу врагу. Завязался воздушный бой. «Юнкерсы» смешались, строй их распался, все перепуталось, закружилось. В темноте невозможно было разобрать, где свои, где чужие.
Оленин и Аверин, летевшие в составе Хазаровской восьмерки, не упускали из виду Скворцова. Он смутно чувствовал это, и неприятная холодная дрожь пробегала по его спине.
«И чего этому юбочнику надо от меня? – думал он об Аверине. – Даже в воздухе не дает мне покоя. А на земле, куда ни пойдешь, всюду видишь его нахальные глаза».
Скворцов в самом деле уже не раз ощущал на себе холодные, презрительные взгляды Аверина и был уверен, что не кто другой, как он, настраивает против него летчиков. Никогда ничего он не желал так страстно, как того, чтобы Аверин однажды не вернулся с задания. Узнав, что Аверин неравнодушен к Тане Карповой, он злорадно шепнул об этом Остапу, надеясь посеять недоверие, ревность, раздор между товарищами, но ошибся. Ожидаемого эффекта не получилось. Остап отнесся к его сообщению равнодушно. Он достал из кармана толстый бумажник, вынул из него потертую записную книжечку и прочитал что-то по-английски.
– Что, что? – переспросил удивленный Скворцов.
«Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно», – перевел Остап и начал пространные объяснения о своем незабываемом посещении Эрмитажа, где со слов экскурсовода он записал это изречение, выгравированное на каком-то старинном английском ордене.
Спокойствию Остапа Скворцов не поверил и лишь с сожалением подумал, что кто-то раньше его уже успел наговорить Остапу на Аверина.
«Придет же когда-нибудь конец моим мучениям», – подумал он и вдруг в ту же секунду отчетливо увидел нечто большое, каплевидное, падающее с высоты.
Пузатые немецкие бомбы, сброшенные «юнкерсом», пронеслись сверху, не зацепив никого, но Скворцов как угорелый шарахнулся от строя, будучи глубоко уверен, что, не увернись он вовремя, самолет его был бы смят, раздавлен.
От такой мысли руки его одеревенели, волосы на голове зашевелились, он зарыскал глазами по сторонам. Воздушной струей машину подбросило, а Скворцову почудилось, что это бомба царапнула по консоли крыла. Лицо его стало мертвенно бледным, ужас парализовал волю. Судорожным движением ручки управления он бросил машину в сторону от боевого курса.
