Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
На этот раз Гузенко собирался к Чистову с особой тщательностью, даже послал предупредить, когда придет. Андриан Иванович и встревожился и заинтересовался: что стряслось? Хотя, с другой стороны, ничего, может, и не случилось, просто давно не заходил Лукич…
Гузенко пришел днем. Солнце уже изрядно пригревало, а на нем был грубый брезентовый плащ из тех, что носили кондуктора на товарняках да ломовые извозчики. В мастерской он с облегчением скинул его, но садиться не стал, хотя Чистов и засуетился при встрече, не зная, куда усадить гостя.
— Дело есть, — сказал, поглядывая на окно, на дверь.
— Только не здесь. Где поговорить, чтоб не помешал никто? Андриан Иванович повел его в жилую комнату. Попросил мать:
— Посторожи в мастерской. Шумни, если придет кто. Она молча вышла.
— У тебя как — все по-прежнему? — спросил Гузенко.
— Спокойно? Ничего подозрительного не замечал? Чистов пожал плечами.
— Все как было. А что? — И спросил после паузы: — Взяли кого-нибудь? При одной мысли об этом жить не хотелось. Гузенко понял и поспешил успокоить:
— Все на месте. Просто дело очень важное и провернуть его надо понадежнее. — Подмигнул, еще раз успокаивая: — Чтоб комар носа не подточил. Расстегнул брючный ремень и вытащил спрятанный под рубашкой плоский сверток. Вынув, вздохнул с облегчением и даже улыбнулся:
— Теперь можно и сесть. А то будто аршин проглотил. Спрячь это получше и будем говорить. По величине сверток больше обычных, тех, в которых были прокламации, а на ощупь в нем тоже бумага… Чистов вышел в прихожую и спустя минуту вернулся — уже. без свертка.
— Значит, так, — сказал Гузенко. — То, что я принес, разделишь на три части: десять штук, двадцать и двадцать. Десять штук спрячь до особого распоряжения.
— Лукич еще раньше заметил, что Чистову нравятся такие военные слова, и сам, говоря с ним, с удовольствием употреблял их. — И чтоб кроме тебя никто их пока не видел. Это очень важно. Понял? Остальные две пачки отдашь своему парню-шоферу. Одну пусть оставит в Симферополе — пароль и адрес прежние. А другую может сам раздать, кому найдет нужным. Но не в Ялте. Все ясно? Чистов кивнул.
— Откуда товар, шофер знает? На этот вопрос можно было и обидеться: Гузенко вроде бы перепроверяет его.
— Он не спрашивал, я молчу — откуда ему знать?..
— Когда должен ехать?
— Послезавтра.
— Это что у нас будет?
— Среда.
— Годится. Как только уедет, дай знать — убери с окна в мастерской примус. Я загляну в четверг в это же время. И не забудь о примусе. Пускай это и дальше будет сигналом. Если он на окне — заходить не надо.
— Сделаем, — сказал Чистов, — все сделаем.
— Как дочка?
— Растет.
— Ну, я пошел.
— До встречи, — сказал Чистов.
— До четверга, — еще раз напомнил Гузенко.
Уходя порожнем, он повеселел: все шло пока нормально.
Казанцев в это солнечное утро поплелся на работу.
С удивлением вдруг обнаружил, что уже отцвел миндаль и цветет алыча; на вершинах гор еще прочно лежал снег, но обращенные к морю южные склоны по-весеннему переменились — коричневые пятна лиственных лесов свежо и нежно зазеленели, и на этом фоне померкла еще недавно казавшаяся яркой зелень сосновых массивов.
Однако отнюдь не прелесть этой свежей зелени его занимала, а мысль о том, что наступает пора, когда «каждый кустик ночевать пустит». При нынешней фронтовой обстановке в лесах непременно должны оживиться, если они еще оставались, или появиться вновь партизаны. Наверняка уже сейчас карты Крыма опять лежат на столах в генеральных штабах — события перемещаются сюда, и к этому надо быть готовым…
Как всегда, когда шел по набережной, Казанцев замедлил шаг у дерева, на котором немцы повесили в первую военную зиму семью Горемыкиных. Глянул на загороженную со стороны моря стальными сетями гавань. У пострадавшего от бомбежек, зиявшего проломами мола стоял под разгрузкой итальянский военный транспорт. Да, пока Крым — глубокий вражеский тыл, но долго ли так будет?..
Идти пришлось через весь почти город. Устал.
— Живой? — с простодушной радостью встретил его Сериков.
— Как видишь, Фролович. Они работали вместе: Казанцев резал и вставлял стекла, а Сериков закрывал окна светомаскировочными щитами.
— Мартышкин труд, — посмеивался Казанцев, глядя на эти щиты.
— Чего ты? — недоумевал Павел Фролович.
— Напрасным трудом заставляют тебя немцы заниматься.
— А тебя?
— Я работаю для своих, — все так же посмеивался Казанцев. — Застекленные окна и нашим послужат, а светомаскировка будет ни к чему. На растопку пойдут твои щиты.
— Что-то больно шустро ты настроился. Щитов мне не жалко, только наши-то где?
— Под Таганрогом. Ростов заняли.
— Это хорошо, хотя Ростов уже сколько раз переходил из рук в руки. Ростов еще не показатель. Когда здесь наши будут?
— Зависит от направления главного удара.
— Видишь! Нашим выбить их еще из Новороссийска надо…
— Да ты что — вроде радуешься, что щиты немцам служить будут? — деланно удивился Казанцев и вконец смутил этим Серикова. Тот даже рассердился:
— Лишнее говоришь, Андрей Игнатьич. Я просто правде в глаза гляжу.
Работали не спеша, благо причина всегда наготове: нет материалов. Чтоб получить рейки для щитов, приходилось вручную распускать доску. Это требовало сил, а где их взять на оккупационных харчах?
И дальнейший разговор тоже был о харчах. С неделю назад Павел Фролович как-то сказал, что надо бы похлопотать о пропуске и сходить за перевал, обменять где-нибудь в селе остатки барахлишка на зерно или муку. Сказал, даже не думая, что это может заинтересовать приятеля. А Казанцев заинтересовался и не то посоветовал, не то попросил (эта вечная его уклончивость!):
— Ты бы не спешил пока. Погоди с недельку. И погода к тому времени получшает… И вот теперь сам спросил:
— Идти на менку не передумал? Планы у Серикова остались прежние.
— А куда собираешься? Павел Фролович хотел добраться до Старого Крыма, а потом взять левее, ближе к Сивашам — там будто бы еще остались глухие степные села, которые оккупанты не успели ограбить до конца.
— Хорошо, — одобрил Казанцев. — И откладывать нечего. А то ведь у этих дьяволов сам знаешь — сегодня дают пропуска, а завтра запрещают нос из дому высунуть. Сериков слушал и удивлялся: мудрит приятель, мудрит…
То — не спеши, то вдруг — давай поторапливайся… Но в безмятежно ясных голубых глазах Павла Фроловича по-прежнему трудно было обнаружить что-либо, кроме простодушия. Это сбивало с толку многих. В действительности он не так уж простосердечен. Казанцев убедился в этом, когда услышал:
— Ты, Игнатьич, конечно, великий дипломат, только со мною лучше говорить прямо. Что нужно сделать?
Однако Казанцев и на сей раз подтвердил репутацию дипломата:
— Да ты пропуск получи сначала. Впустую зачем воздух сотрясать? И подумай, кстати, не собирается ли какой надежный человек в Джанкой или Евпаторию…
И все-таки, несмотря на обычную свою сдержанность, он добавил:
— Спешное дело есть.
Дважды поторопил — это на Казанцева было не похоже.
Со Степаном Чистов встретился не откладывая, в тот же день. Вдвоем они и развернули принесенный Гузенко пакет, хотя Лукич наказывал, чтоб никто-де, кроме тебя, не видел. Взял это на себя, потому что понимал — во всем должна быть мера, и в скрытности тоже. Совсем не обязательно (и даже не нужно) говорить Степану, откуда взялся этот груз, но знать, во имя чего он рискует головой, парень имеет право. Сам об этом не спросит — тут Чистов был уверен, — но может подумать, что вот, мол, не доверяют. А Степану Чистов доверял.
Однако, открыв пакет, Андриан Иванович сам присвистнул от удивления: газета!.. Не ожидал такой прыти. Кто ж это заголовок вырезал? Грубовато получилось. Не без ревности подумал, что уж он-то сделал бы лучше.
Понюхал оттиск, осторожно потер пальцем: краска пахла и пачкалась — печать была совсем свежей.
