Баллада об ушедших на задание - Акимов Игорь Алексеевич (книга бесплатный формат txt) 📗
– Поднимайтесь, Малахов.
– Дайте отдышаться минуту. Сердце вот здесь.
– Эта минута может стоить вам жизни. Поднимайтесь, черт побери, или я буду вынужден вас пристрелить.
На этом этаже было тоже темно. И такие же следы боя. Впрочем, Алексей Иннокентьевич разглядывал их (насколько позволял фонарик фон Хальдорфа) не очень внимательно; он был занят попытками сориентироваться, определить хотя бы приблизительно, в какой стороне и на каком расстоянии от них находится главный вход. Он даже начал подсчитывать количество шагов, но тут же понял, что это не имеет смысла; ведь они шли по воде, да и темнота растягивала каждый метр вдвое…
Наконец они добрели до завала.
Фон Хальдорф встревожился. Он попросил Малахова отойти, сам вскарабкался на баррикаду из взорванного железобетона и обломков кирпича. Спустился вниз расстроенный.
– Какая досада!.. Мы должны перебраться на ту сторону. И по возможности скорее.
Алексей Иннокентьевич понял, что сейчас последует приказ лезть наверх и разгребать кирпичи.
– Арсенал ухнули? – спросил он, чтобы еще хоть чуть-чуть выгадать время.
– Нет. Вот здесь, за стеной, были помещения диверсионного факультета. Выпускники, естественно, работали не с манекенами. С настоящим материалом.
– Случайный взрыв?
– Уверен, что нет. Образцы мин и взрывчаток хранились в комнате-сейфе. Она закрывалась математическими замками.
– Для такой операции нужен свой человек.
– «Свой», – скривил губы фон Хальдорф.
– Конечно, – Малахов сделал вид, что не заметил его интонации. – Там еще коридор?
– Продолжение этого. И аппендикс, в который мы должны попасть.
– Не сомневаюсь, что в аппендиксе мы встретим немало ваших солдат… Если только они уцелели после взрыва и не утонули. Тот, кто открыл хранилище, знал, на что идет.
– Варвары! – прорычал фон Хальдорф. – Вы духовно нищая нация и возмещаете свою неполноценность фанатизмом.
– Вы имеете в виду способность к самопожертвованию? Или доблесть? – уже не скрывая иронии, улыбнулся Малахов.
– К черту, господин подполковник! Будьте любезны: залезайте наверх и приступайте к делу.
Двоим там все равно было не развернуться. И работать пришлось на пределе – по настроению фон Хальдорфа Алексей Иннокентьевич понял: в случае саботажа уговоров не последует. Только пуля.
Через несколько минут на руках показались ссадины и кровь, но дело двигалось быстро. Алексей Иннокентьевич углублялся в завал в обход рухнувшего потолочного перекрытия; под ним оказалось немало полостей, так что дело свелось, по сути, к расчистке кирпичных пробок. Он спешил, и вскоре понял, что опережает поднимающуюся снизу воду.
Заметил это и фон Хальдорф. Он сделался спокойнее; присел на обломок стены, так, чтобы Малахов при случае не мог достать его кирпичом, только рука с фонариком да глаза выглядывали. Вынужденное в столь критические минуты безделье тяготило, давило фон Хальдорфа, и он разболтался: то подтрунивал над Алексеем Иннокентьевичем, над его провалом, то разбирал свои ошибки, доказывая, что все решил слепой случай и неблагоприятное стечение обстоятельств. Похоже, он хотел понравиться Малахову. Внезапный крах настолько потряс фон Хальдорфа, что он перестал следить за собой; он искал точки для самоутверждения в личности противника, в потерявших конкретность словах, в самом механизме речи; он говорил, потому что должен был говорить, чтобы освободиться от потрясения – «выболтать» его.
Эти соображения не могли не успокоить и самого Алексея Иннокентьевича. Малахов вопреки реальному соотношению сил все больше проникался чувством превосходства над врагом, уверенностью, что победит его. «Мой немец, мой! Никуда он не уйдет, ни по какому подземному ходу. Он мой и здесь останется!» – торжествующе бормотал Малахов, не замечая противоречия между этими мыслями и тем, что он делал. Но ему было мало того, что фашист обречен самими обстоятельствами. При чем здесь обстоятельства! Он сам должен убить этого фашиста.
Алексей Иннокентьевич настолько углубился в эти мысли, что перестал слушать фон Хальдорфа, пока наконец инстинкт не подсказал ему, что происходит нечто ненормальное – такое, чего не может быть. Алексей Иннокентьевич не сразу услышал этот голос, а когда услышал, не сразу понял, чем он вызван. Но сказался опыт. Небольшой сосредоточенности было довольно, чтобы уловить причину. Вот уже несколько минут фон Хальдорф делился, очень доверительно, некоторыми подробностями своей работы, такими вещами, о которых не имел права говорить ни при каких, даже самых крайних, обстоятельствах. Тем более – с Малаховым. «Что бы это значило?» – подумал Алексей Иннокентьевич, и еще прежде, чем вопрос прозвучал в нем, он уже знал ответ: фон Хальдорф так доверителен, так откровенен только потому, что знает, уверен, не сомневается; Малахов отсюда не выйдет… Он это уже решил, и сколько минут или секунд остается до того, как он поставит точку, фон Хальдорф уже знает твердо.
– Ваша система хороша, барон, – сказал Алексей Иннокентьевич, садясь в воду и тяжело дыша. «Пусть думает, что я уже обессилел», – решил он. – И все же признайте, что дело не только в том, что удача от вас отвернулась и густо обсели оводы, – он ткнул в себя пальцем. – Вы забыли о самом главном в вашем деле.
– Даю вам ровно три минуты на передышку, – засек время фон Хальдорф. – Так о чем же я забыл?
– О блокировке.
Фон Хальдорф расхохотался.
– Если б она у вас была, – продолжал Алексей Иннокентьевич, уже уверенный, что ловушка сработала; а еще вероятней, что фон Хальдорф заметил ее, но уже не боится, – вы б не оказались к шестидесяти годам у разбитого корыта. Ну подумайте сами: кому вы будете нужны со своей системой воспитания кадров, если самих кадров нет, если они ждут в своей глубокой конспирации, не зная, что концы веревочек сгорели. И вы их никогда не найдете.
– Яма для простаков, – подтвердил фон Хальдорф подозрения Малахова. – Но я вам все-таки отвечу. Глядите. – Он достал откуда-то из-под плаща плоскую металлическую коробку, напоминающую большой портсигар. – Здесь есть все. Самое главное. А если потеряю и это, дома, в Германии, есть еще один дубликат. Удовлетворены?
«Вот мы и вышли на последнюю черту, – понял Алексей Иннокентьевич. – И если раньше я мог сомневаться, убьет он меня или нет, то теперь варианты исключены».
Завал еще не был разобран до конца, но за слабым заслоном кирпичей уже слышался шум воды в той части коридора. Возможно, достаточно посильней толкнуть последнюю преграду – и путь будет расчищен.
Пора.
И все же Алексей Иннокентьевич опоздал. Что-то случилось такое, что несколько мгновений выпало из его памяти. Впечатление было такое, будто он долго спал, стоя на четвереньках, и во сне упал на кирпичи лицом. Руки не слушались. Куда им было оторвать от камней это тело! Там, куда попала пуля – в спине слева, – лежал огромный булыжник.
«Ах, так это пуля! – понял Алексей Иннокентьевич, и откуда-то задним числом выплыло воспоминание о страшном, как обвал, грохоте выстрела. – Ах, так это только пуля… В спину, выходит, стрелял… сволочь…»
Алексей Иннокентьевич все же приподнялся, привалился к стене плечом, и сел, и тогда только увидел Уго фон Хальдорфа. Положив включенный фонарик так, чтобы он светил на Малахова, фашист набивал патронами обойму своего «вальтера». Он доставал патроны из кармана плаща, суетливо тыкал их, не попадая сразу. Вот оно как: он забыл, что отстрелялся, пока удирал от разведчиков, и что в пистолете оставался только один патрон…
Они смотрели друг другу в глаза, и пальцы фон Хальдорфа совсем перестали его слушаться. «Он и меня боится, и остаться один боится не меньше», – понял Алексей Иннокентьевич, нащупал правой рукой устойчивую опору (левая уже слушалась плохо) и встал.
Фон Хальдорф словно очнулся, стал забивать обойму в рукоять, она не входила, а он не опускал глаз, чтобы поглядеть, в чем дело, и все смотрел прямо в глаза Малахову, и предчувствие смерти уже читалось в этом взоре.
