Разведка без мифов - Паршина Елизавета Александровна (книги без сокращений TXT) 📗
— Я слышала, что у вас нехватка комсостава?
— Верно. В последних боях мы потеряли много офицеров, а заменить пока некем, среди бойцов грамотных мало.
— Пока вы не укомплектовались, мы можем немного пополнить штаты младшего комсостава…
Людвиг посмотрел на меня с интересом, но не очень доверчиво.
— Мы, конечно, не можем дать вам командиров, у нас их нет, но я думала, что можно бы повысить в звании некоторых наших разведчиков, у нас в отряде сейчас все, кроме Хосе Гарсия, рядовые.
— Можно, — улыбнулся моей неловкой хитрости Ренн, — подавайте списки, пока мы не уехали в Арагон.
— Артур просит представить человек пятнадцать к званию сержанта и Хосе Гарсия к званию лейтенанта.
— Можно, можно!
Милый, добрый Людвиг! От радости я готова была его расцеловать. Придет и наша очередь оказать помощь этой бригаде. Быстро распростившись, я заторопилась в Гвадалахару, чтобы тотчас же приступить к составлению списков. Паскуаль вел машину на полной скорости. На пятнадцатом километре мы ее разбили, там и бросили. Пришлось добираться до города на «попутке». Пришлось заняться и заботами по дому. Дом, где жили мы с Артуром, был также и штабом советника. Когда там жил полковник Ратнер, организационными и хозяйственными делами занимался его переводчик Трилли и, возможно, еще кто-нибудь. Теперь же пришлось заниматься мне. С самого начала этот дом мне не нравился. Казалось, он имеет свою особую, скрытую от нас жизнь, а мы в нем чужие, просто столующиеся жильцы. По-видимому, главным лицом в доме был повар. Приказы исходили от него. Это был толстый, торжественно-вежливый пожилой человек, глубоко убежденный в том, что мы существуем для того, чтобы вовремя являться к столу и съедать то, что приготовлено под его руководством. Девушки, работавшие по хозяйству, очень боялись его. Мне не нравилось, что они выполняют обязанности горничных и даже стелют постели, если зазеваешься и не успеешь сделать это сама. Не нравилось мне, что Манола каждое утро пыталась одевать меня и что-то делать с моими волосами. Я пробовала несколько раз освободиться от ее услуг, но девушка обижалась и, наконец, решила поговорить со мной начистоту:
— Сеньорита, — сказала она сердито, — если вы не позволите мне ухаживать за вами, меня уволят. Горничная должна нравиться своей хозяйке…
Пришлось уступить; девушка очень дорожила этим местом, так как здесь кормили, а в городе все труднее становилось с продовольствием. Мне приходилось пораньше вставать, чтобы успеть убрать постель и одеться; но в комнату я ее впускала, и, пока Манола делала в ней, что ей хотелось, мы болтали о всяких пустяках, которые обычно занимают девушек нашего возраста. Я все же чувствовала, что Манола смущена, ей казалось, что она недостаточно нужна, и это вселяло в нее чувство неуверенности. Вторая девушка, Мария, заходила ко мне довольно редко, очевидно, у нее был другой круг обязанностей, но последние дни я все же заметила, что она очень грустная. Я уже собиралась расспросить ее, но девушка вдруг исчезла из дома. Я поняла, что случилась беда, и спросила об этом Манолу. Та в ответ закатила глаза к потолку и сложила ладони, как это делают богомольные ханжи.
— Сеньорита, разве вы не заметили? Она должна родить, какой стыд!
— Где она?
— Повар ее, конечно, уволил.
— Как так уволил? Ей должны дать декретный отпуск…
Мне казалось невероятным, что республиканское правительство ничего не сделало для узаконения материнских прав.
— Декретный отпуск? — изумилась Манола.
Мне даже показалось, что она чего-то испугалась и посмотрела на меня с явной неприязнью. Наверно, слово «декретный» ассоциировалось у нее с чем-то ужасным, и я поспешила объяснить ей значение этого слова.
— Но ведь она родит без мужа!
Мы явно не понимали друг друга. Пришлось объяснять, что такое зарплата, кто должен платить беременной женщине и еще многое другое, о чем Манола не знала и с чем, возможно, не могла согласиться, потому что привыкла смотреть на вещи иначе. Впервые я так остро почувствовала разницу во всем укладе общественной жизни в Советском Союзе и в других странах. Для того чтобы мы могли понять друг друга, должны произойти большие изменения не только в социальных условиях жизни, но и в психологии. Я смотрела на нее в полной растерянности перед внезапно раскрывшейся отчужденностью и невозможностью передать ей мои убеждения. Вместе с тем, нельзя было прекратить этот разговор, надо было как-то помочь Марии.
— Я сама поговорю с поваром, а Марии скажи, чтобы она зашла ко мне, пока мы не уехали.
— Рада бога! — воскликнула Манола, совсем растерявшись. — Не делайте этого, сеньорита, повар ей кое-что дал… А Мария все равно не придет. Ей должно быть стыдно… Да, мы были совершенно не подготовлены, чтобы понять друг друга, а раньше думалось, что нас почти ничего не разделяет… Удивительнее всего было то, что девушки считали свое положение нормальным, а поведение повара казалось Маноле чуть ли не добродетельным. Мое вмешательство внесло бы путаницу и, наверно, только повредило бы Марии. Пришлось оставить этот разговор.
Я вышла из дома с чувством облегчения и поспешила в казарму, где было много неотложных дел. Оказалось, что в отряде не все спокойно. Незадолго до моего приезда из города вернулся Бонилья. Он что-то рассказывал обступившим его ребятам. Увидев подъезжающую машину, Хосе подошел и открыл дверцу. Я бы не сказала, что он помог мне вылезти, просто он ухватил меня за рукав и вытащил.
— Говорите сразу, что случилось, без подходов, я страшно голодна.
— Бонилья ходил в тюрьму проведать Мануэля. Хосефа, ему там плохо!
— Там и не должно быть хорошо, ведь он знал…
— Дело передают в трибунал.
— А как мы теперь его оттуда вызволим?
Все потупились. Они знали, что официально действовать нельзя; очевидно, они считали, что этим делом лучше всего заняться мне. Пришлось снова лезть в машину и возвращаться в город, но в этот день я ничего предпринять не смогла. Артур еще не вернулся, он приехал только утром, и я сразу рассказала ему о просьбе бойцов.
— Я не могу вмешиваться в это дело, но ты может заняться им неофициально.
— Ладно, попробую.
Надо было попытать счастья, действуя через командира корпуса, человека доброжелательного и вежливого. Как истый испанец, комкор был галантен и выслушал меня достаточно терпеливо.
— Вполне сочувствую, но вы понимаете, что бойца должны судить за нарушение воинской дисциплины, собственно, теперь изменить что-либо не в моих силах…
— Да, но он уже посидел в тюрьме, и довольно, теперь он наказан, можно отпустить.
— Это вам так кажется, что можно, ведь вы совершенно не военный человек.
— Конечно, нет, я просто человек, и мне этого парня жалко. Скажу откровенно — я обязана ему лично, он вытащил меня из реки, когда я тонула…
— Понимаю; тогда попробуем поговорить с военным комендантом, я сейчас попрошу его зайти.
Комендант оказался в штабе, и нам не пришлось долго ждать, но вид его не обнадеживал: это был лысый среднего роста мужчина с тяжелым подбородком и злыми светлыми глазами. Я умоляюще посмотрела на комкора и села в уголок, скромно поджав ноги под стул. Комкор понял, что объясняться предоставлено ему, и по его лицу промелькнула легкая тень досады. Комендант слушал молча, смотрел в пол и недовольно морщился.
— Это просто несерьезная просьба, — обратился он потом ко мне. — Дело уже оформлено, и я не могу внести в него никаких изменений.
— Мне кажется, что это и не нужно. Отдайте мне парня вместе с делом, и мы примем меры общественного воздействия…
— Это невозможно.
— Не понимаю. Правда, я не военный человек. Я прошу лично. Согласитесь, что в данном случае все зависит от вас.
Лицо коменданта немного смягчилось, и после некоторых колебаний он вынул блокнот, набросал на листке несколько слов, недовольно покосился в мою сторону и протянул листок.
— Забирайте! — Сказал он довольно резко, — И чтоб больше не подсовывали мне своих бандитов; набрали всяких головорезов, так и управляйтесь сами…
