Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич (онлайн книга без txt) 📗
Вечером двенадцать юношей и девушек ушли из города. Поодиночке собрались в условленном месте возле Круглицкого леса. Все складывалось как будто неплохо: никто не опоздал, никто не заблудился. Все были довольны, что удалось вырваться из лап полиции, радовались, что скоро соединятся с партизанами.
После небольшого совещания ребята открыли на опушке леса тайник с оружием. Трудно было подпольщикам раздобыть его, однако раздобыли и незаметно вынесли за город. Знали: придет время, когда оно им пригодится. И вот это время настало. Половину оружия забрали, половину оставили для другой группы.
Тронулись в путь.
Летом ночь короткая, но к утру группа прошла около двадцати километров. День провели в лесу, в глубоком овраге. На вторую ночь добрались до Удая. Перешли вброд мелкий проливчик, взобрались на небольшой, поросший камышом и рогозом островок. Разбили лагерь.
В полдень часовой (все остальные спали мертвым сном) услышал собачий лай. Сразу узнал — овчарки. Разбудил группу.
Вскоре с берега донесся крик:
— Сдавайтесь, партизаны! Вы окружены! Ваше дело проиграно!..
Они молчали.
Двое подпольщиков подползли к концу островка, посмотрели на берег. Там стояло с собаками десятка полтора вооруженных солдат и полицаев.
Решили быстро перебежать на противоположный берег.
Но засада, как оказалось, была на обоих берегах.
Полицаи выкрикивали фамилии подпольщиков, советовали немедленно всем сдаваться без сопротивления, в противном случае им будет хуже, а группа все еще не отзывалась, словно ее совсем не было на острове. Подпольщики договорились и дальше молчать. Если солдаты и полицаи полезут на остров — отстреливаться. В любом случае надо продержаться до ночи, а потом, в темноте, попытаться вырваться из кольца. Лучше всего, наверное, по одному, по двое плыть по течению и только в безопасном месте выбраться на берег.
Однако никому не удалось осуществить свой план…
Гитлеровцы побоялись идти на остров, не послали туда и полицаев. Нашли другой способ… Они пригнали рыбацкую лодку, установили на ней несколько канистр с бензином и оттолкнули от берега. Как только лодка пересекла пролив и заплыла в шелестящий сухой камыш, они начали стрелять по канистрам. Вспыхнул бензин, загорелись камыши. Так группа оказалась в огненном аду.
…Им связали руки и погнали назад, в Лубны. По дороге солдаты и полицаи хлестали самогонку, злобно ругались и безжалостно избивали подпольщиков. Два гитлеровских мотоциклиста все время наезжали колесами арестованным на ноги — подгоняли их.
Когда полуживых и до неузнаваемости изувеченных подпольщиков привели в Лубны и бросили в камеру, там уже находилась вторая группа, которая должна была выходить на следующий день. Среди них и Тамара Гайдай.
На другой день по всему городу разнеслась страшная весть: ночью всех подпольщиков вывезли за город, в Рудищанский овраг, и расстреляли из пулемета. Гитлеровцы даже следствия не вели, зато юношей и девушек подвергли таким пыткам, что некоторым, говорят, даже перебили кости на руках и ногах…
Анатолий прошел станцию и вскоре уже сидел у Бориса в саду. Он смотрел в глаза своим друзьям, спрашивал у них:
— Что предлагаете? Что нам теперь делать?
— Надо затаиться, пока фашисты немного успокоятся, — предложил Иван.
— Ты что? — вспыхнул Борис. — «Затаиться»! Ну и сказанул!.. Наоборот, надо сейчас же отомстить им! Я предлагаю убить фашистского офицера… Или… — сверкнул глазами, — повесить его на столбе и прицепить фанерную доску с надписью: «Это мне кара за смерть юных подпольщиков-комсомольцев». Верно я говорю?..
Молчит Анатолий. Думает о чем-то — вон как насупил брови, морщит лоб. Наконец произносит:
— Мстить надо, но не так, как ты, Борис, предлагаешь. Не так…
Борис удивленно посмотрел на Анатолия:
— Чего же ты хочешь? Не пойму… Говори понятнее.
Анатолий набрал в легкие побольше воздуха и, выдохнув, сказал:
— А понятнее так… Как вы считаете, о чем сейчас думают фашисты? Известно, о чем: о своей победе над подпольщиками. Уже, конечно, послали рапорт начальству, ожидают наград… Торжествуют: уверены, что крамолу вырвали с корнем. Думают, теперь будет в Лубнах тихо и мирно.
Анатолий потер ладони, на лице у него выступил румянец.
— Одним словом, все, что до сих пор делали погибшие подпольщики, надо делать нам. Как будто ничего не изменилось…
Наступила тишина. Только листья шелестели на ветру.
— Оно, конечно, так, но… — произнес Иван, — но их было больше двадцати, а нас трое…
— Как трое? — возмутился Борис. — Если потребуется, то будет не трое. Володьку Струка забыл?.. Недавно встретил, он чуть не плачет… Просит, чтоб простили его и приняли к себе.
— Таких не принимаем, — сурово произнес Анатолий.
— Если он однажды и провинился, так теперь ему всю жизнь не прощать? Ты неправ, Толя, — возразил Борис. — Я верю Володьке. Он чуть не умер, когда полицаи забрали тебя и майора. Он так тяжело переживал…
— На ошибках учатся… — поддержал Иван.
— Смотря какие ошибки. Через ту его ошибку мог погибнуть такой человек!.. Возможно, и подполье провалилось из-за какого-нибудь болтуна. Ну ладно, если вы оба так за него вступаетесь, берем Володьку обратно, — сдался Анатолий. — Только ты, Боря, еще проверь, правильно ли он сказал о галстуке.
— Конечно, проверю, — пообещал Борис.
— Ну, а теперь давайте подумаем, с чего нам начинать, — произнес Анатолий. — Вот у меня есть интересное письмо, — и достал из кармана смятый зеленоватый конверт. — Оно само просится в листовку… И знаете, от кого письмо?.. Ни за что не догадаетесь. От Люси…
— От Люси? Киевлянки? — удивился Иван. — Где она? Убежала с поезда?
— Не убежала, — вздохнул Анатолий. — Из Германии пишет. Послушайте, я прочитаю.
Анатолий вытащил из конверта листочек бумаги, исписанный с двух сторон.
— «Дорогая тетя Мелания! Пишу Вам, потому что Вы были дли меня в больнице как родная мама. Пишу из Германии. Работаю у бауэра, он очень богатый, сам старый, а жена молодая. У них трое детей, а нас, прислуг, семь. Тетя, если б Вы только знали, как мне тяжело здесь!.. Встаем в четыре часа утра и работаем, не приседая, до десяти часов вечера. Я навожу порядок в доме, убираю тринадцать комнат. Хозяйка вредная, каждый день жди, что кого-нибудь побьет. Совсем недавно я нечаянно свалила горшок с цветами, так она ударила меня по лицу ботинком… Я здесь «поправилась» так, что меня и не узнать. Вы думаете, что я хожу куда-нибудь? Где там, даже со двора не выпускают. Здесь такая неволя, что трудно описать. Знаю, и вам не сладко, но вы хоть дома, среди своих, а я на чужбине. Не знаю, дойдет ли письмо к Вам, девушки писали домой, кое-кому уже и ответ пришел. Если получите письмо, напишите мне. Очень переживаю за Таню, день и ночь думаю о ней, где она и что с ней. Когда я пошла на базар купить ей платьице, меня схватили полицаи, а она осталась одна. Вашего Толю тоже тогда забрали, мы виделись на бирже, он был с каким-то Ваней. Они собирались бежать.
Конечно, они мальчики, им легче. Я их попросила, если они убегут, чтобы разыскали Таню и отвели в больницу. Она еще маленькая, сама не сообразит и может пропасть. Напишите мне, тетя, о ней, напишите, пожалуйста. И о Толе напишите, убежал он или нет. Как я буду ждать от Вас письма, если бы Вы только знали! Мой адрес надо писать по-немецки, так, как на конверте. До свидания. Люся».
— Бедная девушка… — покачал головой Иван. — Была бы с нами, вместе убежали бы… Как только письмо дошло, они ж их проверяют?
— Не все проверяют, — отозвался Борис. — Наши соседи тоже получили такое письмо от дочери… Вы уже написали ей ответ?
— Написали. Вчера.
— Таня где, и сейчас в больнице?
— Нет, одна медсестра забрала ее к себе домой. Пришли из комендатуры и сказали, чтобы ноги ее там не было.
— Такая малышка, а смотри, догадалась, сама пришла в больницу. Скажи ты, не заблудилась. А Люся еще боялась…
Помолчали. Задумались.
