Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич (онлайн книга без txt) 📗
«Об эвакуации сейчас не может быть и речи. Оставайтесь пока в Лубнах».
Остались.
— В тот же день, когда фашисты вступили в город, в детском доме заболела девочка Таня, ее положили в больницу. Воспитательниц не хватало, поэтому в больницу присматривать за больной послали меня, — рассказывала Люся. — Ночью санитарки и сестры носили раненых. Я убаюкала Таню и побежала помогать…
Когда девочка поправилась, мы вернулись в детский дом.
Целый месяц гитлеровцы будто и не замечали детдомовцев. Жили мы как придется. Кончились продукты, воспитательницы и кто постарше, такие, как я, начали ходить по дворам, собирать продукты. Наконец приехал комендант и объявил:
«Надо закрывать детский дом».
«Как закрывать? — перепугались воспитательницы. — А дети?»
«Детей раздайте. Кто хочет, пускай забирает».
Пришлось подчиниться. Воспитательницы ходили по городу и уговаривали людей взять детей. Много пришло женщин. Что тогда делалось!.. Женщины входили в зал, улыбались и шли к детям, стоявшим у окна. Некоторые малыши, увидев улыбку на лицах вошедших, бросались им сразу на шею и кричали:
«Мама! Мамочка! Чего ты так долго не приходила?..»
Женщины брали на руки детей и заливались слезами… Потом расписывались в книге, воспитательницы отдавали им нехитрые пожитки ребенка, и женщины с детьми возвращались домой. В первый день разобрали больше половины детей, на второй день осталось только двадцать девочек и мальчиков, среди них и Таня. Они бегали за воспитательницами и спрашивали:
«А где моя мама? Почему она не идет за мной?..»
Воспитательницы успокаивали детей, а сами прятали от них глаза.
Снова пришел комендант и объявил, что тех детей, которых не возьмут сейчас же, заберет полиция. В полдень он заявил, а вечером приехали солдаты, выгнали воспитательниц, всех детей погрузили в машину и куда-то повезли. Люди говорили — расстреляли в овраге…
Мне с Таней удалось спастись. Я сказала переводчику, что это моя сестричка и мы вовсе не из детского дома, а только приходили туда в гости. Он поверил, и гитлеровцы отпустили нас. Я не знала, куда идти, и пошла в больницу. Там нас приняли. Я помогала санитаркам, Таня была возле меня. А сегодня хотела на базаре купить Тане какое-нибудь платьице, но меня схватили. Бедненькая Таня! Она осталась на базаре. Что с ней теперь будет?..
Люся попросила ребят, если им удастся убежать, непременно разыскать Таню и отвести ее в больницу, там за ней присмотрят.
Загремели железные ворота, зарычали овчарки, засуетились часовые.
Подъехали машины, и невольников стали грузить для отправки на станцию.
— Запомните, — крикнула Люся ребятам, — запомните: Таня! У нее и до сих пор не зажили язвы на ручках.
Однообразный и усыпляющий перестук колес, звон бряцающего железа; скрипит, покачивается, скрежещет товарный вагон. А в вагоне живой товар, люди. Набилось, словно сельдей в бочке. Ни вздохнуть, ни ноги вытянуть, ни прилечь. Куда там прилечь, если и сидеть тесно. Многие стоят. На промежуточных станциях несколько раз открывали вагон, опять втискивали парней, закрывали дверь. Снова ехали дальше. Ни воды, ни хлеба, ни доброго слова…
Рядом с Анатолием оказался плечистый парень в поношенной тельняшке. Он осмотрел стены покачивающегося вагона и произнес сквозь зубы:
— Дохлое дело наше, братишки! Не доедем так до Германии, и не думайте. Еще дважды пустят сюда человек по пять — поминай тогда, как звали. Не знаю, как вы, а меня третий раз отправляют в Германию, и я еще ни разу не доехал. Думаю, и теперь не доеду…
Ивана оттеснили в угол. Сверкая глазами, он пытался пробиться к товарищу, но не мог сделать ни шагу. Похоже на то, что гитлеровцы и в самом деле захотели, чтоб они здесь задохнулись.
Анатолий обращается к плечистому:
— А как это — не доехать? Разве так можно?
— Можно, — отвечает здоровяк. — Для того и дается человеку голова, чтобы он думал… Вы как хотите, а я без свежего воздуха не привык…
Он начинает упираться, всем своим телом расталкивает соседей, пробирается к забитому досками окну вагона и нажимает рукой. Доски прибиты крепко, гвозди загнуты.
— Так, ясно, братишки, — говорит плечистый и оглядывается.
Анатолий узнает его: матрос, тот, с которым были в Хорольском лагере для военнопленных.
«Молодец! Говорил, что снова убежит, и, смотри, все же убежал. Да, на такого можно вполне положиться!..»
— Ну как? — спрашивает матрос. — Есть у меня надежные дружки или все вышли? Кто здесь из вас крепенький? Ага, ты, — увидел Ивана. — Ну, тогда иди сюда, именно ты мне и нужен. У тебя и сапожищи каждый по полпуда… Я приметил тебя, когда садились…
Здоровяк в тельняшке подает руку Ивану, тащит его к себе. Вытащил, подсадил к окну, крикнул ребятам, стоявшим рядом:
— Придется превратить человека в таран… Чего только не придумаешь, если захочешь дышать чистым воздухом. Слушай, пацан, — обратился он к Ивану. — А ну замри и окаменей, можешь?
— Как это — окаменеть? — не понял Иван.
— А вот так: сожми ноги, замри, мы тебя поднимем и твоими ногами слегка ударим по доске. Один, два, три… гляди, и подадутся доски. Согласен?
Иван зажмурил глаза, сжал зубы и замер. Несколько ребят подняли его вверх, раскачали и ударили ногами по доске. Первый, второй, третий… Иван только ахал.
— Ударяйте сильнее! — сказал. — Мне не больно. Я же в сапогах.
Наконец на десятом ударе доска покачнулась, щель увеличилась, в вагон проник свет. Матрос засмеялся:
— Давай другого, а то отобьем парню пятки!
Иван не возражал: у него и на самом деле уже заболели пятки.
Но подходящего хлопца, да еще в сапогах, не нашлось, и тогда Иван снова согласился.
— Бейте, ребята, пока не упадет доска. Я жилистый.
Когда заскрипели гвозди и доска уже едва держалась, матрос с облегчением сказал:
— Хватит. Подождем до вечера, а тогда по очереди в окно…
— Так можно и шею свернуть, если прыгать с такой высоты… — усомнился кто-то.
— А зачем тебе из окна прыгать? Спустись вниз или перелезь в тамбур, потом и сигай… Значит, договорились: как только стемнеет, состав пойдет где-нибудь в гору, паровоз засопит, дымом окутается, тогда и действуй. Вылезай в окно, ныряй вниз, катись колобком по насыпи, и ты уже в лесу, то есть в защитной полосе. А там ноги в руки — и лови ветра в поле… Я полезу первый, для примера, за мной этот пацан, — матрос показал на Ивана. — Он заслужил своими пятками. Крепкий парень — сто лет тебе жить!..
Как только в вагон проникли первые сумерки, начался побег. Матрос пробрался к окну и сбросил доску. Через минуту он был уже на другой стороне вагона и, кивнув головой, исчез. Все поглотил грохот колес. Следом за ним прыгнули Иван и Анатолий…
Ободранные, усталые, голодные вернулись ребята домой. По дороге добрым словом помянули плечистого моряка за его науку и за смелость. Анатолий часто думал о Люсе, о ее печальной судьбе. Где она теперь? Конечно, девушкам намного тяжелее, правду она говорила, значительно труднее. Не вырваться ей из неволи, пока не освободят…
Мать встретила Ивана в слезах.
— Где ты пропадаешь? У соседей ребята каким-нибудь делом заняты, родителям помогают, а ты все куда-то свой нос суешь и голову подставляешь! Да еще и дружишь неизвестно с кем… — и сердито посмотрела на Анатолия.
Ивану было неудобно перед товарищем, и он, улыбнувшись, сказал:
— Мама, если б ты знала, откуда мы только что вернулись! Не поверишь никогда — из Берлина…
— Как из Берлина?.. Значит, вас на каторгу везли? — всплеснула руками мать.
Иван коротко рассказал обо всем случившемся, и мать не выдержала, расплакалась, потом накормила ребят, дала новые рубашки: на них были совсем рваные. Рубашка Ивана была немного коротковата для Анатолия, и он все время одергивал рукава.
— Беги, парень, домой, пускай мать не плачет и не разыскивает тебя по всему городу, — сказала мать Ивана.
