Я дрался на Ил-2 - Драбкин Артем Владимирович (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Надо сказать, что эти 30—40 минут полета, я не говорю про летчика, но стрелка тоже выматывает. Головой вертишь, смотришь вокруг, на других стрелков. А то у нас был один стрелок, только вернулся из госпиталя. Первый вылет — вроде ничего, а потом ребята говорят, что-то не видно его во время полета. Несколько раз его предупреждали, в итоге сказали, что сами прибьем, если будешь прятаться. Мы же рассчитываем на него, на его пулемет. В итоге он сбежал.
Боялся ли я? Там некогда было. Ты все время занят. Главное — не сидеть, не ждать. Может быть, это спасало. Если я был свободен от полетов и требовался стрелок, то я добровольно вызывался. Виктор Прусаков, мой командир, ругался все время: «Смотри, если будешь с другими летать!» А мне было интересно.
Как-то раз попали мы под хороший зенитный обстрел. Машину здорово рассадили: оторвало кусок консоли с трубкой Пито, в фюзеляж было несколько попаданий. Кое-как добрались домой, летчик посадил машину, и сразу «Скорая» подскакивает. Я копаюсь в кабине, собираю гильзы. Кричат: «Где стрелок?» — «Здесь я, а что?» — «Как же ты жив остался?» Оказалось, что снаряд прошил навылет борта кабины, пройдя в нескольких сантиметрах от моего тела, а я и не заметил. В принципе, должно быть страшно, но меня ни разу не трясло от страха. Я всегда считал, что это — опасная мужская работа.
Вечером на столе обычно стояли графинчики. Наливай, кто хочет. А вот уже под вечер отдавали все, что можно. Конечно, набирались иногда очень крепко. Я не курил и не пил до конца войны. Первую кружку выпил в День Победы. Мне тогда сказали: чего ты дурака валял, не пил? Ты посмотри, кружку выпил, а по тебе ничего не видно. Вместо папирос давали шоколад. Я отдавал ребятам курево. Кормили одинаково и летчиков и нас — подавали совершенно одинаковую еду. Обслуживали официантки из батальона БАО.
А.Д. Сколько раз вас сбивали?
Сбивали один, а на вынужденную садились несколько раз. Однажды заблудились, а я не знал, что идем на вынужденную. Только смотрю: пошли вниз, деревья мелькают, плоскости отваливаются, и мы, как торпеда, мягко грохнулись в кустарничек. Сколько раз я падал за семь лет, что летал стрелком, — хоть бы одна царапина!
А сбили нас 30 марта при налете на немецкий аэродром. Накануне этого вылета вечером в столовой никто не пил, песен не пели, писали трогательные письма домой. Все были в напряжении. Утром пошли полком, который повел штурман полка Штыков. Что такое полк? Четыре эскадрильи. Пока взлетят, пока развернутся, пока растянутся километров на десять… Вот ты спрашивал про приметы. Конечно, мы были суеверными. Во-первых, никто не соглашался перед вылетом фотографироваться. Во-вторых, дурная была примета, если тебе машут рукой, когда взлетаешь. Представь себе: стоим в очереди на взлет — и к нашей стоянке «Скорая» подъезжает. Затем взлетаем — нам механик машет: «Счастливо, ребята!» Здесь уже у меня екнуло. Так вот мы шли последними с заданием фотографировать результаты налета. Штыков, хоть и опытный, но летал немного и загнал на высоту тысячи две за облака. Потом начал пикировать, чтобы с ходу отработать, не рассчитал, и километров пять до аэродрома пришлось тянуться. А перед вылетом говорили, что у немцев нет горючего и надо бить, пока они взлететь не могут. Оказалось, что это не совсем так. Короче, когда мы подошли, на аэродроме уже очухались, истребители поднялись и зенитки садили вовсю. Эти-то товарищи отбомбились, сманеврировали и ушли, а мы тянем ниточку вдоль аэродрома. Конечно, зенитки нам «воткнули» как следует. Дымок пошел. Командир кричит: «Володя, пойдем на посадку». Отошли километров десять от аэродрома, прошли какую-то церквушку, самолет тем временем разгорелся, и хлопнулись на землю. Штурмовик — пополам. А надо сказать, что обрыв гильзы на УБТ был очень частым, и для устранения этой неисправности существовал гильзоизвлекатель, за которым была целая охота, поскольку он был маленький, а значит, легко терялся и шел в комплекте только к новым машинам. Их никогда не хватало. Так вот этот гильзоизвлекатель всегда был со мной в сумке, в кабине. Машина горит, а я ковыряюсь, пытаюсь гильзоизвлекатель вытащить — это же самая ценная вещь! Нам стали ставить аппарат определения «свой — чужой», который в случае сбития надо было взорвать специальным тумблером. Гильзоизвлекатель нашел, ищу этот тумблер. Прусаков уже выскочил и на меня — матом! Наконец до меня дошло, что так и сгореть можно, и я нырнул в отверстие, образовавшееся на том месте, где был фюзеляж. Бортпаек? Не было у нас никакого бортпайка. Впереди, в полукилометре, — лесок. Парашюты сбросили. Машина горит сзади. И мы рванули через поле в лесок. Мы почти добежали до леса, когда сзади раздались автоматные очереди. Они постреляли, но за нами не пошли. Почему? Это же очевидно, что мы в лес рванули, да и следы были видны. Слышим, машина взорвалась, и все стихло. Мы на опушке прилегли. Слышим, шум какой-то, немецкие голоса… Летчик говорит: «Это мне не нравится». Мы лежим за деревьями, видим — идут два немца. Там же дичи много было, в Чехословакии, они охотиться идут. Прошли, чуть на голову нам не наступили. А мы лежим: у него в пистолете два патрона и у меня столько же. Летчики тоже охотились, вот и подрасстреляли патроны, а Виктор брал на охоту и мой пистолет. Оказывается, мы приземлились за лесом, где стояла дальнобойная артиллерия. Лежим. Виктор, как пехотинец, хорошо ориентировался. Говорит, сейчас не шевелимся, а потом посмотрим. Все было закопано в лесу, карты, удостоверение офицерское. Буквально через 3—4 часа наш же полк навалился на эту батарею. А мы-то лежим рядышком. Думаем, что же вы по нам-то «долбаете»? Ничего, бог пронес. Вот тут было очень страшно. Когда эта «дура» на тебя валится, а здесь — две пушки, два пулемета, под машиной РС подвешены. Когда он на тебя вот так прет, кажется, что он идет только на тебя. Бреющим полетом — это страшная штука. Такая «дура» на тебя валится, огонь сплошной. Ничего, обошлось. Пошли к линии фронта. Шли четыре дня. Ночью идем, днем прячемся. Жрать нечего. В деревню боимся заходить — в каждой деревне немцы. Там я узнал, что такое пить с лягушками воду, есть мороженую свеклу, в копне можно было зерна прошлогодние потрошить. Прилично проголодались. На пятые сутки вышли к линии фронта. Линия была не сплошная, и пересекли мы ее довольно легко. На передке нас ребята накормили, дали мне полстакана спирта. Я его махнул и с голодухи да с непривычки сразу с копыт долой. Потом отвезли нас в штаб пехотной части. Привели нас к начальнику штаба — сидит такой тучный полковник. Мы когда шли, видели, как во дворе штабные посылки носят, девчонки бегают. Он нас спрашивает: «Вы кто?» Мы сказали, из какого полка, рассказали нашу историю. Он говорит: «Документы?» — «Нет». — «Коммунисты?» — «Да». — «А где ваши партийные билеты?» — «Мы их закопали. Что же мы по немецкой территории пойдем с документами?» Тут он как заорет: «Вы знаете, что такое партийный билет? Люди за него жизнь отдавали!» Прусаков пистолет достал и как по столу ручкой стукнет: «Ты что мне тут, черт толстопузый, говоришь?! Вы тут трофеи делите, пока мы там воюем!» Как набросился на него, тот аж опешил. Кнопку нажал, вбегает караул. Я думал, что сейчас посадят: «Уведите их, накормите и отправляйте». Посадили нас на грузовую машину, и мы поехали в полк. Дороги уже, подсохли, и пыль вилась столбом. Приехали в полк, когда там шло построение. Выскочили. Ребята к нам бегут и останавливаются в нескольких шагах. Мы не поймем, в чем дело. Оказалось, пыль покрыла наши волосы, сделав их седыми. Вот они и испугались. А нас уже списали. Если кто пропал, старшина все на тебя спишет: кальсоны летние, кальсоны зимние, комбинезон летний, комбинезон зимний, куртки, унты. Какие в марте месяце унты? Все это — в мешок, и ребята идут менять на выпивку. Поминки же надо устраивать. Все равно потом новые выдают.
Вот так мы напутешествовались в этот раз. СМЕРШ нас не трогал, поскольку через несколько дней освободили этот район, где мы упали, я попросил машину, съездил и откопал документы. А так было бы плохо. Кто из плена приходил, тем плохо было. Не сразу, а потом, после войны. У нас был командир звена капитан Назмеев, в 42-м году его сбили, он попал в плен, бежал. Потом опять воевал. Закончилась война, мы базировались в Белоруссии. Ночью, я дежурил по штабу, подошла машина — два человека, как их всегда рисуют, на глазах у меня содрали с него погоны, посадили в машину и увезли. Жену и двух дочек забрали. Так и канул — ни слуху ни духу. У нас многие тогда ушли. Это было страшное время, 1948 год…
