Набат - Шевцов Иван Михайлович (полная версия книги .TXT) 📗
Он увлекся. Щелочки его глаз хищно расширились. С пафосом великого стратега он строил глобальные планы невиданных в истории сражений, запросто решал судьбы многих стран и народов.
- А всех славян, евреев, коммунистов, цыган, всех этих французов, англичан и разных шведов мы просто истребим, уничтожим. Подчистую… Под корень.
- Их наберется миллиард, - заметил Хассель, со снисходительной улыбкой слушавший бредовые разглагольствования вошедшего в словесный раж оберфюрера.
- Ну и что же. Пусть миллиард. И миллиард истребим!..
- Каким образом? Через газовые печи можно пропустить миллионов пять в год. Да если даже и десять миллионов - и то потребуется сто лет, - с холодным расчетом, словно речь шла о кубометрах древесины или тоннах угля, заметил Хассель. - А потом, уважаемый Курт, если мы хотим оставаться хозяевами мира, господами, то мы должны будем устранить не миллиард, а все полтора миллиарда этого скота, населяющего землю, как совершенно ненужного, опасного для нас. Излишек рабов - вовсе не благо, а несчастье для господ. Рабы погубили Римскую империю. Это мое убеждение. Я знаю историю. И ее уроками мы не должны пренебрегать. - Хассель "завелся". И то, что Шлегель внимательно, с неподдельным интересом слушает и не перебивает, поощряло доктора, делало его словоохотливым, подбивало на откровенность. И он продолжал, все больше увлекаясь:
- Ты говорил о совести, о долге, строил планы, армады кораблей. Но извини меня, Курт, ты рассуждаешь, как дилетант. Да, история повелевает нашему народу владеть миром. И мы будем им владеть, если положимся на силу разума и не отдадим себя во власть стихии инстинктов и эмоций. Чтобы владеть миром, недостаточно покорить его и обложить низшие расы данью или превратить их в своих рабов. Рано или поздно рабы взбунтуются и меч возмездия опустят на головы своих господ. Они подавят нас своим числом, растопчут, сметут, они пойдут на нас, как стада диких буйволов, как стаи саранчи. Но как быть? Устранить, как предлагаешь ты? Да, значительную часть придется устранить. Славян, евреев и еще кой-каких. Но не твоим методом, не пилой, не газовыми камерами. Практически это невозможно: они будут сопротивляться с ожесточением обреченных.
Он вдруг умолк, передохнул, насупился, словно что-то припоминая. Казалось, он потерял нить своей мысли и теперь пытается ее найти. Продолжал, не глядя на оберфюрера, уже другим, более спокойным тоном:
- Есть два способа избавления от излишков человеческого хлама. Первый - вызвать эпидемию совершенно новой, ранее неизвестной людям болезни, которая за какой-нибудь месяц унесет в могилу почти все население целой страны или целого континента. Уцелеют немногие, самые выносливые и сильные. Но это не беда, это даже хорошо: они составят отряд отборной рабочей силы.
- Но ведь эпидемия может обрушиться и на нас, - с беспокойством зашевелился Шлегель. Он жадно внимал каждому слову доктора.
- Погоди, я не закончил. Прежде чем дать ход смертоносным вирусам, мы сделаем прививки антивируса всему населению Германии и наших союзников. И если исходить из гуманности и совести, то это была бы жестокая акция, но не более жестокая, чем те, которые проводишь ты,
- К черту гуманность, - сквозь сжатые зубы процедил Шлегель, глядя на фужер теперь уже сощуренными, заплывшими жиром глазками. - Не жестокость меня смущает, а ненадежность этого метода. Есть ли полная гарантия, что ваша вакцина антивируса надежна на все сто процентов?
- Пока что такой гарантии я не могу дать. Но эксперименты продолжаются, - сказал Хассель, пытливо наблюдая за оберфюрером.
Шлегель похолодел: здесь, в этом райском уголке, среди пионов, жасмина, среди белых лебедей, изобретаются вирусы страшной смерти!.. Проницательный Хассель понял состояние гостя. Это забавляло доктора, наводило на мысль: вот он мучает и убивает людей ежедневно, готов уничтожить половину человечества земного шара, а сам смерти боится, содрогается от одной мысли о ней. Доктор давно замечал, что палачи и садисты пуще всех других боятся смерти, дрожат за свою шкуру. Отсюда он делал заключение: те, кто ни во что не ценят жизнь других, сами ничтожные, обыкновенные трусы. Себя он, разумеется, исключал. Заскрипело плетеное кресло под Шлегелем. С каким-то растерянным видом он спросил:
- А другой вариант?
- Да, возможен еще второй способ избавиться от излишнего людского балласта. И способ этот совершенно гуманный. Посредством вирусов воздействовать на половые органы. Лишить людей способности деторождения. Мужчин и женщин. Пораженная таким вирусом нация постепенно вымирает. Правда, этот процесс длительный, он растянется на несколько десятилетий, но зато совершенно гуманный.
- Но опять же вирусы, опять-таки нужна гарантия, - перебил его Шлегель, возбуждаясь. Хассель его поразил. Оберфюрер знал, что засекреченный доктор изобретает какое-то сверхмощное оружие, но только сейчас понял, что это за оружие. Вирусы его пугали. А Хассель все так же спокойно продолжал:
- Но ты, конечно, понимаешь, что устранить нужно всего-навсего излишки двуногого скота. - Он избегал слов "уничтожить", "убить", "истребить", он находил удобным заменить их более мягким глаголом: "устранить". Повторил: - Только излишки. Рабочих рук нам потребуется много. На одного немца, по меньшей мере должны работать двадцать человек. Впрочем, слово "человек" тут неуместно. Это уже будут не люди, а в подлинном смысле двуногий рабочий скот. Они будут лишены способности думать, рассуждать, им чужды будут всякие эмоции, какие бы там ни было запросы, кроме грубой пищи. Такие рабы абсолютно безопасны для хозяев. Чтоб привести их в послушание, достаточно будет простого примитивного кнута. А пистолет - это уже крайний случай. Сделать их такими, то есть вернуть их к доисторическим предкам, - сложная научная проблема. Впрочем вполне разрешимая. По крайней мере, первые опыты дали обнадеживающие результаты.
- Этто оч-чень интересно, - растягивая слова, медленно произнес Шлегель. - Это шикарно! Теперь я понимаю… - он не закончил фразы, решив не уточнять, что именно он понимает. Спросил после вдумчивой паузы:
- А как насчет потомства? Ну, у этих идиотов каково будет потомство?
- Нужно добиться полной наследственности. Я повторяю: задача эта весьма сложная. Кстати, Курт, ты почему-то присылаешь мне главным образом евреев.
- Как ты и просил, - и лиц женского пола. Помоложе и поинтересней. - Шлегель дьявольски сощурил глазки. Хассель не принял его намека, сказал с явным раздражением:
- Мне нужны разные национальности и расы. В том числе желтые и чернокожие. К сожалению, у тебя их нет. Давай славян.
- Сегодня ты получил прекрасных полек, очаровательных фрейлейн. Надеюсь, ты останешься доволен.
Захмелевший оберфюрер заходил слишком далеко, и это не понравилось благовоспитанному доктору.
- Как правило, развратные люди дурно думают о других, - уколол Хассель, но такой "укол" нисколько не смутил Шлегеля. Напротив, он был польщен.
- А, брось, доктор, играть в целомудрие: все мы из одного полена сделаны, исключая евнухов и безнадежных импотентов. Надеюсь, ты к их числу не относишься, - с грубоватой развязностью ответил оберфюрер и продолжал: - Кстати, тебе не приходилось иметь дело с еврейками? А я имел. И скажу тебе откровенно - среди них попадаются экземпляры, что не уступят француженкам. Нет, не уступят. Ты евреек не опасайся. Польки опасны. Учти, между прочим, те, что сегодня тебе доставили, - террористки. С этими будь осторожен. А евреек я даже использую как своих агентов. Одну заслал в банду к Яну Русскому, и, представь себе - проникла и назад вернулась. Я хотел ее повесить, но пощадил: талант. Она все может. Она мне еще послужит. Артистка. Легко перевоплощается. Может быть кем угодно - ангелом или дьяволом. - Он лихо наполнил фужеры. - Давай выпьем за фрейлейн Герту. Она очаровательна. Где такое сокровище раздобыл?
Хассель не ответил. Он молча и как бы машинально поднес к губам фужер с вином, отпил несколько маленьких глотков, задумчиво глядя мимо Шлегеля на пару лебедей, беззаботно и неторопливо проплывающих невдалеке от беседки. Он любовался не лебедями, а их отражением в зеркальной воде и с досадой пожалел о том, что посвятил этого жирного олуха в цели своих экспериментов. Хотя ничего особенного, никакой такой тайны он не раскрыл. Просто Шлегель становился ему неприятен своей грубой бесцеремонностью и тупым цинизмом. Хассель опасался, что оберфюрер сейчас продолжит разговор о Герте, и это окончательно выведет доктора из равновесия. Чтоб увести разговор в сторону, Хассель, не сводя прикованного взгляда с лебедей, тихо произнес:
