Возвращение с Западного фронта (сборник) - Ремарк Эрих Мария (читать книги полностью txt) 📗
– К фрау Мари Штайнер.
На мгновение его удивило, что сестра принялась равнодушно перелистывать толстую регистрационную книгу. Он только что произнес заветное имя и приготовился скорее к обвалу потолка белого зала или к тому, что сестра вскочит с места и начнет звать на помощь полицию или охрану.
– Пациентов первого класса можно навещать в любое время, – сказала сестра, продолжая листать страницы.
– Думаю, она не в первом классе, – ответил Штайнер. – Может быть, в третьем.
– Часы посещения третьего класса – от трех до пяти. – Сестра все никак не могла найти нужную страницу. – Повторите, как ее зовут.
– Штайнер, Мари Штайнер. – Внезапно у Штайнера пересохло в горле. Он глядел на хорошенькую, похожую на куклу сестру, словно ожидая от нее смертного приговора. Вдруг она сейчас скажет: «Умерла»?
– Мари Штайнер, – сказала сестра. – Второй класс. Комната 505, пятый этаж. Часы посещения – от трех до шести.
– 505. Благодарю вас, сестра.
– Пожалуйста.
Штайнер сделал шаг и остановился. В этот момент тихо зажужжал телефон. Сестра потянулась за трубкой.
– У вас есть еще вопрос? – спросила она.
– Скажите, она еще жива?
Сестра сняла трубку и положила ее на стол. Послышался тихий и квакающий жестяной голос, словно телефон превратился в какого-то зверька.
– Конечно, жива, – сказала сестра и снова заглянула в книгу. – Иначе рядом с ее именем была бы пометка. О каждом случае летального исхода нас немедленно извещают.
– Благодарю вас.
Хотелось тут же попросить разрешения подняться наверх. С трудом он подавил в себе это желание. Сестра могла бы спросить, кто он и откуда, а ему надо было оставаться возможно более незаметным. Поэтому он ушел.
Он бесцельно бродил по городу, описывая большие круги, но не отходя далеко от больницы. Она жива, твердил он про себя. Господи, она жива! Вдруг его охватил страх – что, если кто-нибудь узнает его! Он юркнул в какой-то трактир, спросил себе обед, но не мог притронуться к еде.
Кельнер удивленно уставился на него:
– Что, не нравится?
– Нет, все очень вкусно. Только принесите мне сначала вишневки.
Он заставил себя съесть обед. Затем попросил принести газеты и пачку сигарет. Он притворился, будто читает; впрочем, он действительно хотел читать. Но слова не проникали в мозг. В полутемном трактире пахло снедью и пресноватым пивом. За всю свою жизнь Штайнер не переживал более страшного часа. Воображение рисовало страшные последние часы Марии. Он слышал, с каким отчаянием она призывает его, видел ее в слезах, покрытую предсмертной испариной. Словно налитый свинцом, он сидел на стуле, шурша газетой и сжав зубы, чтобы не застонать, не вскочить, не побежать. Медленно ползущая стрелка часов была рукой судьбы – она схватила его за горло и медленно душила…
Наконец он положил газету и поднялся. Кельнер, прислонившись к стойке, ковырял в зубах. Увидев, что гость встал, он подошел к столику.
– Счет? – спросил он.
– Нет, – сказал Штайнер. – Еще рюмку вишневки.
– Хорошо. – Кельнер наполнил рюмку.
– Налейте и себе.
Кельнер налил вторую рюмку и поднял ее двумя пальцами.
– Ваше здоровье!
– Да, – сказал Штайнер. – Будем здоровы.
Они выпили и поставили рюмки.
– Вы играете в бильярд? – спросил Штайнер.
Кельнер взглянул на стоявший в середине зала бильярдный стол, обитый темно-зеленым сукном.
– Так, немножко.
– Сыграем?
– Почему бы нет? А вы хорошо играете?
– Давно уже не играл. Предлагаю для начала пробную партию, если не возражаете.
– Идет.
Каждый натер острие кия мелом. Затем они разыграли несколько пробных шаров. Первую партию выиграл Штайнер.
– Вы играете лучше меня, – сказал кельнер. – Дайте мне десять очков вперед.
– Ладно. – «Если я выиграю и эту партию, все будет хорошо, – загадал Штайнер. – Тогда, значит, она жива, и я увижу ее, и, может быть, она выздоровеет…»
Он играл очень сосредоточенно и выиграл.
– Теперь я даю вам двадцать очков вперед, – сказал он. Эти двадцать очков казались ему неким залогом жизни Мари, ее здоровья и бегства с нею; щелкали белые шары, Штайнеру чудилось – позвякивают ключи судьбы. Партия получилась довольно острой. После серии хороших ударов кельнеру не хватило до полного счета только двух очков, но на последнем шаре он промахнулся на сантиметр. Штайнер взял кий и начал играть. Несколько раз он останавливался – что-то мелькало перед глазами, – но все-таки успешно довел партию до конца.
– Здорово играете, – одобрительно заметил кельнер. Штайнер с благодарностью кивнул ему и посмотрел на часы. Начало четвертого! Быстро расплатившись, он ушел.
Он поднялся по лестнице, устланной линолеумом. Его трясло – с головы до пят его трясла какая-то бешеная, мелкая дрожь. Длинный коридор извивался, коробился, и вдруг откуда-то точно выпрыгнула белоснежная дверь и остановилась прямо перед ним: 505.
Штайнер постучал. Никто не ответил. Он постучал снова. А вдруг это случилось только что, в последнюю минуту, подумал он, и от этой мысли все в нем судорожно сжалось. Он открыл дверь.
Маленькая комната, освещенная лучами предвечернего солнца, казалась каким-то нездешним островком мира. Казалось, грохочущее время, неукротимо рвущееся вперед, уже утратило всякую власть над бесконечно спокойной женщиной, лежавшей на узкой кровати и глядевшей на Штайнера. Он слегка качнулся, уронил шляпу, хотел было поднять ее, но, едва нагнувшись, словно от резкого удара в спину, в беспамятстве рухнул на колени у самой кровати. Содрогаясь всем телом, он беззвучно рыдал.
Женщина смотрела на него долгим, умиротворенным взглядом, но постепенно ее начало охватывать беспокойство. Дернулась кожа на лбу, зашевелились и на мгновение искривились губы. Рука, недвижно лежавшая на одеяле, поднялась, будто хотела удостовериться, коснуться того, что видели глаза.
– Это я, Мари, – сказал Штайнер.
Женщина попыталась приподнять голову. Ее взгляд блуждал по его лицу, склонившемуся над ней.
– Успокойся, Мари, это я, – повторил он. – Я приехал…
– Йозеф… – прошептала она.
Штайнер опустил голову ниже. Слезы лились неудержимо, и он сильно прикусил губу.
– Это я, Мари. Я вернулся к тебе.
– Если они тебя найдут… – прошептала она.
– Они не найдут меня, где им… Я могу спокойно остаться здесь. Остаться с тобой.
– Прикоснись ко мне, Йозеф… я должна чувствовать, что ты здесь. А видела я тебя часто…
Он взял легкую в голубых прожилках руку и поцеловал ее. Потом склонился над любимым лицом и коснулся губами ее усталых и уже словно далеких губ. Когда он выпрямился, глаза ее были полны слез. Она легонько тряхнула головой, и слезы дождем пролились на подушку.
– Я знала, что ты не можешь приехать, но всегда ждала тебя…
– Теперь я останусь с тобой.
Она попыталась оттолкнуть его:
– Как же ты останешься здесь! Ты должен уехать. Ты ведь не знаешь, что тут было. Уходи сейчас же. Уйди, Йозеф…
– Нет. Мне ничто не грозит.
– Тебе грозит огромная опасность, уж я-то знаю. Я повидала тебя, а теперь уходи. Долго мне не протянуть, и с этим я вполне справлюсь одна.
– Я все устроил так, что могу остаться здесь, Мари. Скоро будет амнистия, и я подпадаю под нее.
Она недоверчиво посмотрела на него.
– Правда, – сказал он, – клянусь тебе, Мари, что это правда. Конечно, никому не надо знать, что я здесь. Но если кто и узнает – ничего страшного не будет.
– Я-то ничего не скажу, Йозеф. Я никогда ничего не говорила.
– Знаю, Мари. – Волна нежности и тепла захлестнула его. – Ты не развелась со мной?
– Нет. Разве я могла? Не сердись…
– Это нужно было для тебя. Чтобы тебе легче жилось.
– Мне и так было нетрудно. Люди помогали мне. Мне даже помогли получить одиночную палату. Лучше лежать здесь одной. Тогда и ты сможешь быть со мной больше.
Штайнер смотрел на нее. Сморщенное лицо, резко очерченные скулы, бледные восковые щеки, синие тени под глазами. Тонкая, хрупкая шея и ключицы, выпирающие из впалых плеч. Даже глаза и те подернуты поволокой, а губы совсем обесцветились. И только золотистые волосы сверкали. Казалось, они стали гуще, крепче, точно вобрали в себя все силы, покинувшие угасающую плоть. В лучах предзакатного солнца волосы пышно вздулись, словно красновато-золотистый ореол, словно яростный протест против усталости этого почти детского тела, едва обозначавшегося под простыней.
