Баллада об ушедших на задание - Акимов Игорь Алексеевич (книга бесплатный формат txt) 📗
Сошников осторожно левой рукой убрал руку эсэсовца, закинул на плечо ремень автомата – пусть висит под мышкой, самое удобное положение, чтобы вдруг открыть огонь, – и сказал:
– Пошли.
Он понимал по-немецки почти все и даже кое-что говорил, но ему было далеко до Рэма, а главное – произношение хромало. Поэтому Сошников предпочитал говорить коротко или вовсе отмалчиваться.
Пока все шло нормально.
Успокаивало и то, что Алексей Иннокентьевич, которого несколько секунд было отлично видно в большом угловом окне второго этажа, держался уверенно и даже улыбнулся собеседнику, очевидно, самому фон Хальдорфу.
«Если б они хотели со мной расправиться, они бы пристрелили меня издали, – рассуждал Сошников, поднимаясь на крыльцо. – Или попытались бы обезоружить. Но не тянули бы меня со всем арсеналом в дом. Ни к чему им это…»
Уже шагнув за порог, первое, что он увидел, были глаза графа, и в них Сошников мгновенно прочел такое, что понял: сорвалось… А в следующую долю секунды он увидел, как на его тень, вырезанную черным на солнечном квадрате у ног, падает поперек шеи черная тень.
И упал почти одновременно с ударом, как подрубленный.
– Вот дохлятина, черт побери! – выругался оберштурмфюрер. – В чем душа держится, а ведь тоже – в разведку лезет! Только руки о них пачкать…
Сошников лежал вялым комком и слушал. Вот сорвали автомат. Вынули гранаты. Пошарили – нашли пистолет. Еще ищут… Сколько их здесь было? – двое на верхней площадке, по-моему, безоружные, жаль, точно заметить не успел; один спускался по лестничной площадке с ящиком – точно без оружия; справа дежурный, этот при «шмайссере», конечно; и еще один или двое здесь же болтались; ничего о них вспомнить не могу… Ладно. Оберштурмфюрер в одиночку действовать не рискнул бы. Предположим, его страхуют еще двое, которых я заметить не успел. У эсэсовца только пистолет в кобуре. Но по шее мне двинули прикладом «шмайссера». Очевидно, и у другого то же… Итак: эти двое, обер с моим автоматом и дежурный. Остальные не в счет. Но и эти четыре автомата… Плохо дело.
Ножа они все-таки не нашли. В левом голенище. Хороший широкий нож. Уже что-то для начала.
Надо заметить, у кого мой автомат. Он на боевом взводя, в стволе патрон – шпарь сразу. Это выигранные полсекунды, может быть, даже целая секунда…
Вот он, милый, в левой руке у обера…
Сошникова уже волокли к входу в бункер. Оберштурмфюрер за левую руку, другой эсэсовец – за правую.
– Обождите, гады. Один момент… Очухаюсь – сам пойду.
Эсэсовцы отпустили руки. Сошников сел на полу. Потряс головой, фыркнул пару раз, потер шею, ноги…
– Ты погляди на эту русскую свинью! – сказал с иронией в голосе оберштурмфюрер. – Он хочет…
Фашист не договорил. Нож вошел в его сердце, а тело, с необыкновенной для такого веса легкостью, поворачиваясь в воздухе, рухнуло на стоявшего с другой стороны эсэсовца, и уже вдвоем они откатились под стену.
Так и есть – страховали двое.
Вот он, второй, мордастый, отъевшийся боров. Не умеешь даже со спины толково бить – получи от меня спереди.
Три пули, как три пуговицы, прошили вертикальной строчкой его рубаху точно посередине. Эсэсовец еще стоял и глядел на Сошникова, ничего не понимая, но он уже был не в счет.
Дежурный присел на тумбу письменного стола, но его «шмайссер», вон он, до него еще дотянуться надо.
Сошников не целясь послал две пули под стену, где из-под обера выползал еще один его противник со «шмайссером», резко присел – и нападавший сзади эсэсовец провалился с неожиданным грохотом: он хотел ударить железным ящиком.
Сзади стрелять не будут, не должны! Иначе конец, иначе все это без смысла…
Сошников рванулся вперед и письменным столом двинул дежурного об стену. Тот сомлел. Или сделал вид, что сомлел. «А, собака, живи: пули мне сейчас дороже твоей жизни».
Он выскочил наружу и стал рядом с дверью.
Тишина. Все спокойно во дворе. Только возившиеся возле автофургонов эсэсовцы остановились на минуту, смотрят сюда, на него, на Сергея Сошникова.
– Что там у вас? Кто-то стрелял?
Сергей небрежно махнул рукой и отвернулся.
Двенадцать шагов до бронетранспортера. Спокойно подойти, завести… До ворот метров тридцать – успею набрать неплохую скорость. С ходу шарахнуть в ворота – глядишь и вырвусь. А если нет – калитка рядом; а там под стеночкой, под стеночкой…
А как же Алексей Иннокентьевич?..
Из двери выскочил дежурный. Так ты еще жив? – удар в шею, второй – в переносицу.
Следующий от удара сапогом в живот пролетел через весь холл к подножью лестницы.
Сошников остановился в дверях и с бедра расстрелял остальных – веером. Чуть Райнера не срезал, когда тот шагнул навстречу.
Огромными прыжками вверх по лестнице. Там уже двое. И еще один в стороне, над перилами изогнулся, тянется вперед, хлещет пулями, мазила. Получай! Получай! Получай!
– Солдат! Эй, парень!.. – кричал ему вслед Райнер.
– Отвяжись, ты, – пробормотал Сошников, вспоминая: «Алексей Иннокентьевич, кажется, был в левом крыле? Да, в левом…»
Оттуда бегут двое, два непомерно больших черных силуэта на фоне торцового окна. И справа бегут еще несколько. Не уйти…
Никто не стреляет.
Своих боятся побить.
Сошников с опущенным автоматом медленно двинулся им навстречу, и только когда они оказались совсем рядом, вдруг вскинул автомат и срезал их очередью. Потом он стал отступать вдоль стены, пятился, пробуя плечом, где дверь, стреляя в тех, что сначала догоняли его, а теперь стреляли лежа, так что весь коридор казался расцвеченным вспышками выстрелов и строчками трассирующих пуль. Он выпустил в них четыре пули, а потом автомат щелкнул впустую, но Сергей его не бросил, он все отступал вдоль стены, распластавшись по ней, пока не нащупал дверь и не провалился в нее.
Здесь было светло. Очень светло. И хотя все качалось и глаза начинал застилать багровый туман. Сошников понял, что это еще не та комната. Та была еще левее, вот и дверь в нее, а эта только приемная, конечно, это только приемная…
Из-за стола, став на колено и положив на согнутую в локте руку «парабеллум», быстро-быстро стрелял большеголовый, стриженный под машинку эсэсовец. Он слишком боялся и слишком быстро стрелял…
«Сколько раз он выстрелил?.. Сколько раз… Не помню. Плохо дело, если уже выстрелы в меня из „парабеллума“ не считаю…»
А слева на столе лежал автомат.
Сошников добрел до него и в голову эсэсовца врубил очередь, потом повернулся к двери и выпустил в нее – открытую створку и в закрытую тоже – не меньше десяти пуль. «Щедро?.. Для вас мне ничего не жалко, господа…»
Держась за стену, почти ползя по стене, он добрался до двери в кабинет фон Хальдорфа. Вошел…
Алексея Иннокентьевича здесь не было…
Здесь не было никого…
Прямо было большое, открытое настежь окно, а сбоку в нем сверкало озеро, а там вдали, так близко, совсем рядом, была часовня… ребята… капитан Сад…
У него еще хватило сил подойти ближе и ощутить солнечное тепло на лице и груди… «Ребята…» Он улыбался и не слышал уже, как сзади стучат отбойные молотки, не видел, как материя на его груди разрывается фонтанчиками и превращается вся в темное рваное месиво… Он еще не знал, что уже умер.
16
Графа увидели сразу, едва он вылетел из калитки замка. Он тут же вскочил на ноги, размахивал кулаками и, наверное, что-то кричал, а потом поплелся по дороге, перекинув кожаную куртку через плечо, а потом вдруг бросился бежать и бежал очень быстро до самого леса, и, когда он остановился перед капитаном, дыхание у него было очень недурное – видать, в свое время получил хороший тренинг, да и нервная вспышка играла не последнюю роль: он не чувствовал ни расстояния, ни зарождавшегося зноя. Только вблизи стало видно, что рубаха на нем разорвана, на голове кровь и поперек левой щеки от глаза под ухо – продолговатый черный рубец, надо понимать, от удара прикладом. Капитан Сад все понял…
