Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич (книги хорошего качества txt) 📗
По не только памятники старины глубоко запали в матросские сердца. Не менее любили они живой, настоящий, кипучий город, с небольшими, в акациях, улицами, с пьянящими теплыми ночами под бархатио-чериым южным небом, где каждая звезда, как грецкий орех; с ласковыми ночными бухтами, в воде которых, черной, как тушь, извиваются змейки огней.
Время равелшшев было заполнено до предела. Занятия по специальности, политзанятия, работы на рейде, спорт, самодеятельность, кино, книги — все требовало уйму времени и, несмотря на юношеский возраст, к вечеру все порядком уставали, так уставали, что через минуту после отбоя уже спали крепким здоровым сном.
Люди в равелине были самых разнообразных наклонностей и характеров. Самым старшим по возрасту был франтоватый Юрезанскнй. Широкоплечий красавец, он знал и чувствовал свою силу 4! красоту, и это делало его слегка снисходительным в отношениях с другими. Самые лучшие девушки Севастополя засматривались на него, что вызывало жгучую зависть Гусева и безграничное обожание некрасивого Колкина. Наделенный чуткой, отзывчивой душой, остро чувствуя прелесть и обаяние женской красоты, Колким страдал оттого, что никогда -не сможет открыть девушке свое сердце, наперед предугадывая, какое это произведет на нее невыгодное впечатление. Понимая состояние Колкина, Юрезанскнй решил ему помочь. Однажды, вернувшись из увольнения, он поманил Колкина пальцем:
— Иван! Поди сюда!
Колкин подошел, смущенно улыбаясь:
— Чего вам?
— Ты в городе сегодня был?
— Был.
— Меня с двумя девушками видел?
— Видел.
— А чего же нс подошел, когда я звал?
Колкин помялся, опустив глаза, а затем, краснея до ушей, спросил еле слышно:
— А зачем?
— Вот чудак! — возмутился Юрезанскнй. — Раз звал, значит, надо! С девушкой хотел познакомить. Все меня спрашивала: «Что за парень такой?» Видать ты ей здорово понравился!
— Да, не-е... — тихо, но твердо произнес Колкин, становясь из красного пунцовым. — Такого быть не должно. Это вы, товарищ старшина, сами придумали.
— Ну, сам!—сознался Юрезанскнй. — Так что же, если нс спрашивала, а в твою сторону все время смотрела! Может, и хотела спросить, да подруги стеснялась. Вот в другой раз на берег пойдем, я тебя познакомлю.
— Что ж, ладно, — соглашался Колкин, зная наперед, что ни за какие блага не подойдет знакомиться и в следующий раз.
Часто ходил в город и Гусев. Его возвращение было всегда шумным и хвастливым. Слегка покачиваясь (товарищи должны были видеть, что он «не зря» болтался по городу и пришел навеселе), он проходил к своей конке, небрежно швырял уже на ходу снятый и скрученный ремень и цинично бросал:
— Дневальный! Запишите: итак, она звалась Татьяной! Два — ноль в нашу пользу.
Обычно кубрик отвечал на это молчанием: хвастовство Гусева уже всем порядком надоело, и только один раз в тишине раздался презрительный и резкий, точно удар плетью, голос Булаева:
— Пи-жон!
Этим было многое сказано. Обидное, как оплеуха, слово как нельзя лучше подводило итог всей нескладной и безалаберной двадцатилетнен жизни Гусева.
.После окончания семилетки он распрощался со школой п был устроен отцом на завод, где тот работал.
Здесь, снюхавшись с последними прощелыгами, он стал пить водку, часто пропивая вега получку до копейки, а вскоре в одной пьяной компании обесчестил, вместе с другими, шестнадцатилетнюю работницу из соседнего цеха.
Их судили. Судили всех, кроме него. Чудом ему удалось выпутаться, и на время он затих. Но бациллы хулиганства и разврата крепко отравили его кровь. И он, несомненно, плохо бы кончил, но тут наступил срок призыва.
— Ничего! Ничего! Армия его научит! — радовался стареющий, уставший от постоянных неприятностей отец.
И армия стала его учить. Много крови попортил он младшим и старшим командирам, много дней отсидел на гауптвахте в первый год своей службы. Он попал на флот, на крейсер, но вскоре понял, что профессия моряка романтична, пока с ней близко не знаком, и твердо решил списаться на берег. И это ему удалось. Удачно обманув ста-рика-окулиста, он перешел на службу охраны рейда и попал в Константнновскнй равелин. И здесь не жалели ни сил, ни труда, чтобы сделать из него человека. И он постепенно, под влиянием окружающих, действительно становился лучше, становился «средним» краснофлотцем, правда, с причудами и вывихами, но все же дело шло благополучно. Так все шло. пока вокруг было спокойно, пока от него не требовалось проявления железной воли, самопожертвования, чистоты и благородства духа.
Но вот наступила война, и все грязное н подлое, что дремало где-то за его внешней дисциплинированностью, всплыло на поверхность души. Слишком тяжело был отравлен организм, чтобы противостоять низменным чувствам в тот момент, когда требовались твердость духа и ясность ума.
Но насколько Гусев был подлецом, настолько он был и трусом, вот почему, несмотря на явное оскорбление, он не сделал и к ага к Булаеву — крепкая, точно сбитая из мускулов, фигура Булаева не располагала к ссорам.
Но Булаев не любил хвастаться своей силой. Он расходовал ее рассудительно и экономно, только тогда, когда действительно без него не могли обойтись. И такой случай представился в холодную декабрьскую ночь 1941 года.
В эту ночь разбушевалось, разгневалось Черное море. Вздыбившись, разлохматив белые гребни, пошли огромные волны на берега, с тяжелым уханьем разбиваясь о прибрежные камни. Полная луна стремительно неслась между изорванных, точно старая шаль, туч, и крутые черные скаты волн вспыхивали холодным, словно грань антрацита, блеском. И над всем этим взбудораженным месивом воды свистел залихватски, будто засунув в рот два пальца, ровный семибалльный ветер.
Около полуночи Евсееву доложили, что правая ветвь бонов, вместе с противолодочными сетями, сорвана и теперь дрейфует к берегу, в сторону равелина. Еще немного, и она будет разбита н попорчена на острых прибрежных камнях. Немедленно сыграли боевую тревогу. Через несколько минут небольшой рейдовый катер, управляемый Юрезанскнм, прыгая на частой волне, точно поплавок, с трудом приближался к дрейфующим бонам. Кроме Юре-занского и Булаева, иа нем было еше несколько человек боновиков. Утлое суденышко, раскачавшись, ложилось с борта на борт. Железная палуба, покрываясь брызгами, которые тут же превращались в лед, сверкала, словно отполированная, и, чтобы устоять на ней, требовалась большая ловкость и сноровка. Резкий холодный ветер обжигал лицо и руки, швырял навстречу остро хлещущую водяную пыль, мешал дышать и смотреть вперед.
Все же сорванные боны удалось подхватить и с величайшим трудом отбуксировать к прежнему месту. Но оказалось, что с борта катера закрепить их на бочке просто невозможно. То взлетая вверх, то проваливаясь, словно в яму, катер метался возле бочки, с пугающим стуком ударяясь бортом об ее клепаный обод, грозя получить пробоину в обшивке. Промучившись около получаса, посбивав до крови пальцы, люди поняли, что таким путем бонов не закрепить.
— Ну, не фенила ли мельница?! —с досадой произнес Юрсзанскин. когда вымокший до нитки Булаев, тяжело отдуваясь, прислонился к штурвалу передохнуть. — Что тут будешь делать?
Булаев, не отвечая, сосредоточенно смотрел на пляшущую бочку и вдруг стал поспешно стягивать с себя бушлат.
— Ты что? — испуганно схватил его за плечо Юрезан-ский.
— Я — туда... На бочку... — отрывисто отвечал Булаев, продолжая раздеваться. — Иначе пн черта не сделаем!
Да. Это был единственный выход, и Юрезанскнй нс стал возражать. Крепко стиснув руку Булаева, он порывисто произнес:
— Молодчина! На всякий случай обвяжись концом. Если что, мы выташим тебя на борт!
И вот Булаев, обвязавшись тросом, прыгает в воду. В первое мгновение он ничего не чувствует, а затем точно шепчи тончайших иголочек впиваются в тело. Сдавливает дыхание, будто кто-то железной рукой перехватил горло. Но это оцепенение длится не более секунды. Широко и энергично он начинает молотить по густой, словно разведенный желатин, воде. И вот уже по мышцам бегут теплые токи, и бочка приближается с каждым взмахом его крепких рук. Еще мгновение — и он хватается за рым и, подтягиваясь, нечеловеческим усилием вырывает из воды отяжелевшее, застывшее тело.
