Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Разумеется, — согласился тот, не сразу, видимо, отключившись от своих мыслей.
— Лейтенант… — вдруг услышал Володька знакомый голос и, подняв глаза, увидел того типа, которого ударил около «деревяшки». — Опохмелиться дай, — без просительных ноток сказал тот.
Он стоял перед Володькой в каких-то рваных брюках — «сменке», обутый в галоши, обвязанные веревками, чтобы не сваливались, с бледным, землистым лицом, на котором блуждала ухмылка.
— Это что за явление? — вскинул голову Сергей. — А ну марш!
— Погоди, — остановил его Володька.
— Дай тридцатку, червонец у меня есть. Как раз на стопку получится, — повторил тот.
— Хорошо, дам. Если скажешь, где я тобой командовал. На каком фронте, в каком месте, в какой части?
— Ух ты, сколько вопросов. А если не скажу?
— Не дам, — отрезал Володька.
— А ты, лейтенант, не вспомнил разве меня?
— Нет.
— Ладно, скажу… Готовь монету.
Володька вынул из кармана тридцатку и держал ее, красненькую, в руке.
— Дивизию я не упомнил, а вот про место, где гнал ты нас на убой, скажу…
— Говори! — нетерпеливо кинул Володька.
— Скажу… — и поглядел на Володьку угрюмо, с угрозой. — В сорок втором это было…
Володька вздрогнул, и тот, заметив это, злобно усмехнулся. — …на Калининском…
— Не тяни, гад! — не выдержал Володька.
— Подо Ржевом… — выдавил тот и увидел по Володькиному лицу, что бьет не мимо.
— Под какой деревней? — опять не сдержался Володька.
— Тебе и деревню сказать? Давай тридцатку, скажу и про деревню, ежели не забыл. Напомню, все напомню. Давай.
Володька протянул руку, и тот вырвал из его пальцев красненькую, быстро сунул ее в карман.
— Ну вот, на опохмелку есть, — засмеялся. — А если теперь не скажу? Что тогда, лейтенант?
— Изувечу до полусмерти, — процедил Володька, поднимаясь со скамейки.
— Не выйдет! — крикнул тот и бросился бежать, но у него сразу же сорвалась с ноги галоша, и он остановился.
Володька подскочил к нему, схватил за грудки и прохрипел:
— Ну, говори!
— Под Кокошкином это было, — сказал тот. — Вспомнил теперь?
— Не был я под Кокошкином… Рядом был, но не там, — сразу успокоился Володька и отпустил. — Иди.
— Неужто не ты был? — удивился тот. — А ведь похож, такой же соплячок… Знал бы, как меня тогда изувечило, понял бы. Ну, ладно… — он стал надевать галошу, обвязывать ее веревками.
Володька вернулся к Сергею, тяжело дыша.
— Очень занятно, — пробурчал Сергей. — Надо было сразу гнать в шею. Закуривай и успокойся, — он дал Володьке папиросу и спички.
Володька откинулся на спинку скамейки и облегченно вздохнул.
— А если бы ты был под Кокошкином? — спросил Сергей. — Что тогда?
— Не знаю… — пробормотал. — Не знаю…
— Ну, ладно, инцидент, как говорится, исчерпан, — сказал Сергей. — Что ты думаешь о войне на востоке?
— Чего думать? Выиграем.
— Несомненно. К тому же американцы такой сюрпризик выдали, — Сергей ждал продолжения разговора, глядя на Володьку, но тот был занят своими мыслями, промычал что-то, поднялся. — Ты вообще понимаешь, что это значит? — спросил Сергей. — Это же…
— Да, понимаю, — прервал его Володька. — Для меня самое важное, чтоб наших меньше побило… Ну, пошли?
— Нет, ни черта ты не понимаешь! — возмутился Сергей. — Они же такую дубинку нам показали!
— Ну и что? Скоро и у нас будет. Звони, Сергей, — он протянул ему руку.
— Будет, но сколько потребуется сил, средств. Нам хозяйство восстанавливать надо, а тут придется… — он взмахнул рукой и уставился на Володьку.
Тот пожал плечами и протянул руку — он как-то еще не мог вникнуть в сказанное Сергеем. Это после Володька задумается всерьез о том страшном, что вошло в мир с атомной бомбой.
~~~
Дома Володьку ждал Витька-бульдог в новенькой форме, при медалях, очень возмужавший. Он вскочил, бросился к Володьке с объятиями. Не было уже в нем прежней застенчивости и почтительности к старшему по возрасту, как при встрече в сорок втором.
— Отпустили меня, Володь… Прямо из госпиталя. Дали отпуск на три месяца, но, конечно, демобилизуют. Так что отвоевались мы. С победой, Володь!
— С победой, — улыбнулся Володька. — А что с Шуркой?
— Живой он, Володь! Мы всю войну с ним переписывались… Ты видишь, сержант я. Училище-то не дали закончить, через три месяца сержантами на фронт отправили. А Шурка — старший лейтенант. Наверно, в армии останется.
— Ну а ты куда?
— Как куда? На завод. Я уже заходил к ребятам. Все новые, конечно, но мастер тот же, обрадовался мне. Поработаем теперь, Витек! Слушай, Володь, а как здорово, что больше над нами ни самолетов, ни снарядов, ни мин, ни пуль… Считай, словно заново родились и впереди вся жизнь.
— Витя, пока еще трудно будет жить, — сказала Володькина мать.
— Чего трудного-то? — даже удивился Витька. — Ну, голодновато малость, так нам к этому не привыкать. Правда, Володь?
— Конечно, — еще раз улыбнулся Володька, глядя на загорелого крепкого Витьку, прозванного Бульдогом, а если по-ласковому — Бульдожкой за курносый нос, большой рот и выдвинутую нижнюю челюсть.
— Надо сетку волейбольную раздобыть, повесить и опять, как раньше… — он споткнулся, замолк, скользнув взглядом по Володькиной руке.
— О ком еще знаешь с нашего двора? — спросил Володька.
— Колька Кирюшин вернулся. Правая рука ранена, нерв поврежден, ну… а об остальных ты еще в сорок втором узнал… Опустел наш двор, конечно. Наверно, везде так… — погрустнел Витька.
Володькина мать принесла чайник и стала разливать чай…
Они помолчали недолго, потом Витька спросил:
— Ксения Николаевна, вы картошку-то посадили?
— Нет, Витя…
— А моя мать много посадила… Осенью тогда поделимся с вами.
— Спасибо, Витя.
— Я же работать через три месяца пойду, начну зарабатывать… Как ты, Володь, думаешь, скоро карточки отменят?
— Вот уж не знаю… — развел руками Володька.
— Как отменят, так и жизнь сразу наладится… — после небольшой паузы Витька опять вернулся к волейбольной сетке. — У кого-нибудь она хранится, наверно, надо разузнать.
— Не будет того волейбола, Витька, кому играть-то?
— Вернутся еще… Не может же быть, чтобы… — он умолк.
Володька понимал его желание возродить дворовый волейбол, вернуть ушедшее детство, от которого оторвала война — безжалостно и сразу, как и всех его сверстников.
~~~
— Я приехала, — сказала Тоня в телефонную трубку и, пока ошарашенный неожиданностью Володька собирался с мыслями, спросила: — Ты придешь?
— Конечно. Когда? Могу хоть сейчас.
— Приезжай сейчас, — спокойно согласилась она и повесила трубку.
И Володька помчался… Почти всю дорогу до Самотеки он бежал. Хотел было вскочить в подошедший как раз троллейбус, но, вспомнив, что шелестят у него в кармане денежки, бросился в коммерческий магазин и, растолкав очередь, схватил коробку шоколадных конфет за триста рублей. Бесконечно долго и страшно медленно тянулся набитый людьми троллейбус, у него лопалось терпение, и от Зубовской он опять бежал с колотящимся сердцем, пока вдруг непонятная робость не сковала его. Он приостановился, закурил и уже шагом дошел до Тониного дома. У ее двери помедлил, ощущая сухость во рту и глупое волнение. Наконец, обозлившись на себя, резко нажал кнопку звонка и тотчас услышал дробь Тониных шажков.
Дверь открылась, и перед ним стояла Тоня — статная, с высоко поднятой головой, показавшаяся ему очень высокой, почти вровень с ним, какая-то другая. Не та, что в сорок втором. Повзрослевшая и похорошевшая. Она не бросилась к нему, как прежде, а стояла неподвижно, пристально глядя на него.
— Здравствуй, Володька, — наконец сказала она не холодно, но как-то бесстрастно. — Проходи.
Наверно, надо было подойти к ней, обнять после трехлетней разлуки, поцеловать, но Володьку что-то удержало: то ли какая-то напряженность в Тонином облике, то ли бесстрастность ее приветствия. И он прошел в коридор, потом в комнату, которая, несмотря на то, что в ней ничего не изменилось, показалась незнакомой и чужой.
