Солдатская верность - Потехин Яков Филиппович (читать книги полностью .txt) 📗
Пошли на хитрость. Сорокин вспомнил приспособления для появляющихся целей, которые ему приходилось видеть на стрельбище в запасном полку. Устройство их было несложным, и бойцы сами смастерили три небольшие установки. Каждая состояла из пары колышков и прикрепленных к ним вращающихся небольших жердей с прибитыми головными мишенями, вырезанными из фанеры и хорошо разрисованными. Ночью в нескольких десятках метров впереди траншеи бойцы оборудовали три ложных окопа и установили здесь свои приспособления.
Когда стало совсем светло, напарник Сорокина медленно потянул за конец шнура, прикрепленного к одной из жердей. Мишень приподнялась и через несколько секунд опустилась. Так повторили несколько раз. Создавалось впечатление, что русский солдат что-то высматривает, на короткое время высовывая голову из окопа.
Прошел час, другой. Вражеский снайпер молчит. Только справа и слева стрекочут пулеметы, идет ружейная перестрелка.
— Неужели не клюнет? — прошептал Сорокин.
— Должен бы клюнуть, — ответил напарник. — Все сделано толково. Потяну-ка левый шнур…
Метрах в двадцати левее от первой стала так же осторожно подниматься другая «голова». Все это время Сорокин внимательно наблюдал за местностью, где, по его предположению, должен находиться вражеский снайпер.
Прошло не менее часа, а результат все тот же.
— Олухи мы с тобой, — улыбнувшись, проговорил Сорокин.
— Отчего такая самокритика?
— Посмотри на солнце.
— А что? — подняв голову, недоуменно спросил боец. — Солнце как солнце. Светит, пригревает.
— То-то и оно, что светит. А куда? Нам в затылок, а ему в глаза.
— Пожалуй, верно. Но, может, он в тени лежит?
— Кто его знает, где он лежит. Давай лучше подождем.
Сорокин не зря говорил о солнце. На занятиях по наблюдению и на учебных стрельбах он не раз убеждался в том, что светящее в лицо солнце мешает наблюдению и снижает меткость стрельбы. Не исключено, что именно поэтому и молчал снайпер противника.
Прав был Сорокин в своих предположениях или нет — трудно сказать. Но во второй половине дня, когда солнце переместилось, вражеский снайпер клюнул-таки на приманку. Сорокин успел заметить, откуда был произведен выстрел, и не спускал глаз с того места. Через несколько минут он тихо проговорил:
— Поднимай правую.
А сам припал к прицелу. В том месте, куда целился Сорокин, мелькнула чуть заметная вспышка, и он тут же нажал спусковой крючок. Истребители, не мешкая, переползли в сторону и затаились на запасной позиции. Через некоторое время подняли левую мишень. Ничего. То же самое проделали и со средней установкой. Тоже ничего.
— Не иначе как уничтожил.
— Думаю, не промахнулся.
На учебных стрельбах или на соревнованиях отлично натренированный стрелок после каждого выстрела может почти безошибочно сказать, куда отклонилась пуля. В бою — другое дело: здесь обстановка не всегда позволяет улавливать ошибки. И все же какое-то подсознательное чувство подсказывало, удачным был выстрел или нет. Сорокин чувствовал, что его выстрел достиг цели. Но утверждать этого не мог.
Пробыли друзья на позиции до темноты. Вражеский снайпер молчал. Не вел он здесь огня и все последующие дни.
Похвальную инициативу проявляли многие бойцы и командиры. Своими действиями они увеличивали потери противника и держали его в постоянном напряжении. Особенно много неприятностей доставляли ему дерзкие вылазки наших смельчаков к вражеским траншеям. Забросав их гранатами, они благополучно возвращались обратно. Правда, такие действия проводились не часто. При частом повторении одних и тех же приемов и способов утрачивается элемент внезапности — противник обязательно примет меры противодействия, и повторная вылазка на том же участке может дорого обойтись.
Припоминается случай, когда бойцы одного взвода «украли», как они потом шутили, проволочное заграждение. Предложил проделать этот «эксперимент» недавно прибывший в полк рядовой Зайцев. До ранения он служил в другой части, где участвовал в подобной операции, и рассказал, как это делалось. Некоторые бойцы высказывали было сомнение: ведь колючая проволока на кольях, вбитых в землю в три ряда. Чтобы растащить такое заграждение, без трактора не обойтись… Но Зайцев сказал товарищам, что перед обороной их роты у противника есть «рогатки», их не так уж трудно утащить. Делать это надо там, где на нейтралке нет леса.
Раздобыли веревки, проволоку. Незадолго до рассвета несколько бойцов ползком пробрались к вражескому заграждению и прикрепили куски проволоки, соединенные с веревкой, к «рогаткам». Когда взошло солнце, бойцы завертели самодельный ворот, установленный в траншее. Заграждение противника тронулось с места и медленно поползло в нашу сторону… Озадаченный противник какое-то время молчал. Но, очевидно догадавшись, в чем дело, открыл бешеный огонь из пулеметов и минометов. Нашим хитрецам пришлось спрятаться в подбрустверных укрытиях. Стих огонь, и проволочное заграждение снова поползло… Примерно на середине нейтральной полосы крепления между «рогатками» не выдержали. Две из них были подтянуты к нашим заграждениям.
Противник несколько ночей пытался навести порядок в своих заграждениях, закрыть образовавшиеся в них «ворота». Но каждый раз ему приходилось уносить раненых и убитых. Наши пулеметчики не оставляли без присмотра этот участок.
Слов нет, немало труда и риска требовалось от воинов, чтобы постоянно проявлять активность в обороне. Но они, не считаясь ни с трудностями, ни с опасностями, делали все для того, чтобы не давать врагу ни минуты покоя.
ЗА ТЕБЯ, ЛЕНИНГРАД!
Осень 1941-го… Вот уже много дней фашисты яростно, но безуспешно атакуют наши позиции. Большие потери бесят врага. До заветной цели — Ленинграда — рукой подать, а тут вдруг задержка, да еще какая!..
По заданию редактора фронтовой газеты «На страже Родины» еду в одну из частей.
Во взвод младшего лейтенанта Николая Семенова я пришел после только что закончившегося артиллерийского налета противника. Познакомившись, мы отправились в отделения. Солдаты во взводе, как на подбор — молодые, рослые. Среди них несколько бывалых воинов. Они — опора командира взвода.
Пользуясь передышкой, солдаты исправляли разрушенные траншеи, вели наблюдение за противником.
Остановившись около подбрустверного укрытия, где сидело несколько бойцов, мы услышали неторопливую беседу.
— Вот ты, Кучеров, смеешься над Семеном, — басил пожилой солдат, — подтруниваешь над ним. А сам-то не боишься, что ли, артиллерийского обстрела?
— По-честному?
— Конечно, по-честному.
— Страшно, Михалыч. Иной раз даже мурашки по коже бегают.
— Вот видишь, а над товарищами насмехаешься…
— Да я же не серьезно, — оправдывается молодой боец. — Когда мне становится страшно, я не хочу, чтобы видели другие, пересиливаю это противное чувство… Ну иногда подковырнешь кого. От этого и у самого делается как-то спокойнее на душе…
Сумерки, опустившиеся на землю, с каждой минутой сгущались. В воздухе то там, то тут вспыхивали осветительные ракеты, посылая на израненную землю свой мертвенно бледный свет. По всему участку фронта шел пулеметный перестук. Далеко на горизонте вспыхивали зловещие оранжевые отблески артиллерийских выстрелов. Так продолжалось всю ночь.
Ровно в 8 часов утра в расположении взвода и других подразделений разорвались первые снаряды и мины. Почти одновременно в глубине обороны заухали разрывы тяжелых снарядов. А потом часто, с оглушительно резким треском начали рваться снаряды орудий прямой наводки. Через несколько минут дым и пыль, словно туманом, заволокли наши позиции. Грохот артиллерийской канонады нарастал. Люди, находившиеся в траншее, не слышали даже собственных голосов. Все они были обсыпаны землей, на зубах противно скрипел песок.
Наконец все стихло, только в глубине нашей обороны продолжали рваться снаряды. Но короткой и обманчивой была эта тишина. Она сменилась сплошной трескотней вражеских пулеметов.
