Набат - Цаголов Василий Македонович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Кто-то нетерпеливо крикнул, правда, не очень твердым голосом:
— Скоро?
Председатель курил у окна, видно, ждал кого-то; потом что-то сказал парторгу, но тот в разговор не вступил.
Докурив сигарету, председатель взошел на сцену, занял место за столом, как раз перед графином с водой, по залу прошел шорох, похоже, с густой кроной заигрывает свежий ветерок, и замер в последних рядах.
Председатель постучал карандашом по графину, призвал к тишине, а что стучать, если и так люди приумолкли в ожидании.
— Ну, чего звенчит? — откликнулся Лука.
И словно его услышали, раздались голоса.
— Не тяни!
— Знаем, зачем позвали!
Председатель не смутился нисколько, одернул полы пиджака, слегка покашлял в кулак.
— Кворума нет, — наконец объявил он. — Начинать-то как?
Обрадовалась его словам Анфиса, посмотрела направо, налево: Джамбот прислонился плечом к стене, и ребята из его звена тут же. Не понравилось матери выражение его лица, того и гляди сорвется сын с места, забеспокоилась, не вздумал ли выворачивать душу перед станичниками? Поговорил бы председателем с глазу на глаз.
— Может, перенесем собрание? — спросил не совсем уверенно председатель.
Анфиса подумала с неудовольствием, что там, где не надо, он крут, а в правом деле поддержки ждет, объявил бы по домам, и все заботы на сегодня долой. Но станичники, оказывается, были другого мнения:
— Чего еще?
— Оформите протокольно.
Нашла Анфиса взглядом парторга, и в тот момент он кивнул, мол, соглашайся, и председатель объявил:
— Общее собрание колхозников считаю открытым. Кто за это?
Проголосовали дружно. Потом комсомольский секретарь бойко перечислила по бумажке фамилии нужных в президиуме станичников. Многих из названных не оказалось в зале, и стулья на сцене остались пустыми. Поднялся туда и Джамбот, сел сзади всех, но тут же встал и пересел на свободный в первом ряду стул, уперся локтем в колено. Мать одобрила его: «Чего прятаться за чужими спинами? Должен быть у всех на виду».
Ну, а то что сын в президиуме, она по-своему оценила: раз начальство усадило его на столь почетное место, значит, не очень обозлены за разговор с председателем, пронесло, а может быть и другое, стараются задобрить сына, чтобы не вздумал выступать.
Председатель уткнулся в свои бумаги и шпарил, будто на скачках норовил обогнать на своей кляче знатных рысаков, но уже через несколько минут в зале стал нарастать шум, похоже каждый желал бы сказать вслух свое, вынести на люди наболевшее, выплеснуть, что на душе. Председатель бросал беспокойно-просящие взгляды на парторга — тот вел собрание, — затем не выдержал, оставил трибуну и постучал карандашом по графину.
Лука потер руки:
— На кого осерчал?
Председатель стучал все сильней, теперь уже по пустому стакану, чтобы звонче было.
— Ишь, засвиристал в свою дудку, — не таясь, произнес Лука.
Станичники повскакали с мест, загрохотали стульями, собрались уходить. Вот тогда-то и поднялся парторг, выбросив вперед руку:
— Товарищи…
Стихло, но не совсем.
— Собрание будем закрывать, или по-другому решаете?
Голос неторопливый, чтобы услышать его, нужна тишина.
— Продолжайте, — обратился он к председателю.
Люди дослушали доклад.
Потом с информацией выступил председатель ревизионной комиссии.
И его время истекло.
— Вопросы будут? — спросил парторг собравшихся.
Задвигался беспокойно Лука, и не успела Анфиса сообразить, что же тот станет сейчас делать, а уж он, привставая, руку тянет к президиуму. Не дождавшись, когда ему разрешат, предложил громко:
— Перейдем к обсуждению! Товарищ председатель до того понятно доложил, что и вопросы ни к чему.
Тишина.
— Ты что, за всех решаешь? — возразил раздраженный председатель, однако тут же согласился. — Пожалуй, верно, чего нам перемалывать время впустую.
И люди запоздало поддержали Луку:
— Факт!
— Говорить будем, известное дело!
— Какие такие вопросы?
Кивнул головой председатель, дал понять, что президиум согласен с их мнением.
— Кто желает первым?
Тишина в зале выжидательная: в самом деле, кто?
— А хотя бы и я!
Анфиса и не сомневалась, что первым начнет именно Лука.
Поднялся он на сцену, прежде чем встать за трибуну, поклонился в пояс станичникам, и ему дружно похлопали, вытащил цветастый платок, утер лоб. Анфиса отметила про себя, уж не шаль ли он прихватил из дома, у дочери их столько…
Посмотрел Лука в зал, как бы желая убедиться, все ли еще сидят на своих местах, не сбежали?
— Станичники, — начал он, — и очередной доклад нашего уважаемого председателя получился округленный, без острых углов, проглядывает в нем коллективный труд, мудрость. Это положительно, хорошо…
По залу пополз смешок, как бы поддержка собравшихся оратору: «Шпарь, Лука, так их!»
И Лука шпарил:
— А я вот в корень дела посмотрел, факты повернул иначе и обнаружил, что гладкость пропала, оголилась оборотная сторона нашего положения. Я имею в виду колхозный рубли. Было время, недалекое время, на пальцах считали копейки, а нынче в бухгалтерии счетные машины завели. Не осуждаю. На плохо другое. Разбогатели, коровники понастроили, механизацию ввели, всякие карусели да елочки, а коровы не желают крутиться на каруселях, словно на ярмарке. Вот и ржавеет карусель. Бог с ним, с железом, да тыщи ржавеют. Наши кровные! А куда председатель смотрит? За что мне уважать его?
В президиуме поднялся Джамбот, пригибаясь, сошел в зал и присоединился к своему звену: ребята продолжали стоять у стены особняком. Задержала на них взгляд Анфиса: настроены решительно, схлестнутся с председателем, сомнений у нее никаких на этот счет.
Видно, сын на собрании не промолчит. А может, он и прав? Нельзя иначе. Ребята поверили председателю и веру свою, может, в землю вложили. И она, земелюшка, поэтому отозвалась. Земля и человек одинаково к доброте чуткие. Или она постарела и не понимает Джамбота? А на сколько она старше сына? Попал он к ней, когда было ей шестнадцать лет… Господи, еще сама ребенок.
— Вопрос к председателю!
От родного голоса Анфиса вздрогнула, поспешно оглянулась: сын мнет ушанку в руках.
— Мы договорились не задавать вопросов, — вкрадчиво произнес председатель.
Джамбот вскинул голову:
— Я не голосовал!
Из зала его поддержали.
— Пускай задает!
— Это же анархия! — гнул свое председатель. — Распорядок-то вами утвержден.
Не дал ему договорить парторг, поднялся с места.
— Задавай вопрос, товарищ Самохвалов!
Анфиса с благодарностью подумала о нем: молодец, сразу показал, чью сторону взял.
— Председатель, ты думаешь сдержать свое слово, что дал моему звену? Землю закрепил, а теперь отобрал? Зачем же огород городили?
Председатель перегнулся через соседа, хотел обратиться к парторгу, но тот отвернулся откровенно. Выпрямился тогда он, ответил:
— В рабочем порядке решим. Вопрос-то частный.
Но его слова не успокоили, в зале раздалось:
— Обезличка!
— Выходит, мы частники?
— Ребята по сто центнеров с гектара взяли!
— От начала до конца сами вырастили.
— Известно, какая польза хозяйству!
— А ну-ка, дорогу.
К сцене пробивался Алексей. Добравшись, выбросил вперед руки, словно желал удержать на месте покатившийся вниз по склону валун, в зале стало тихо.
— Говорим, говорим, а председатель кивает, дело же он не делает. Толочь воду в ступе нам недосуг. — Скрестил по-бабьи руки на выпуклом животе. — Вспомните, станичники… — обратился к людям.
Но в неторопливом голосе говорившего Анфиса не услышала просьбу поддержать его: произносил, как молотом ударял. Председатель с каждым словом Алексея все ниже голову опускал, глаза прятал.
— Вспомните, прошу вас, как мы строго велели правлению нашему организовать комплексные звенья, чтобы, значит, на уборке ты не успел чихнуть, а уж хлеб в амбаре. Было или нет?
