Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
К Микояну у Сталина отношение было нейтральным. Вождь полагал Анастаса Ивановича неплохим исполнителем — и только. Кроме того, он нужен был Сталину для национального равновесия в официальном руководстве, дабы советский народ видел, что товарищ Сталин выше тех извечных предрассудков, которые в обывательской молве якобы существуют в отношениях грузин и армян. Вместе с тем, когда Берия намекал, что Анастас Иванович засиделся около вождя, и у него, Лаврентия, есть достаточно компры , чтобы по-настоящему посадить Микояна, Сталин улыбался и говорил, что Анастас — человек недалекий, а потому вреда от него не приходится ждать.
— Микоян пороха не выдумает, — говорил вождь и добавлял с усмешкой: — Чтобы взорвать товарища Сталина…
Было тут и еще одно соображение, по которому Сталин держал Микояна возле себя. Как существо сомнительного происхождения, по официальному статусу выходец из подлинного плебса, вождь опасался армян, их природного духовного аристократизма, обусловленного тысячелетиями исторического и культурного развития. Традиционную скромность и трудолюбие армянского народа, который никогда не кичился знаменитыми предками, вождь рассматривал как проявление национального снобизма, попытку армян через эти качества поставить на место соседей, но прежде всего показать пример поведения самому товарищу Сталину. А через приближенного к себе Микояна он нейтрализует возможное недовольство советских армян, а тем, кто живет за пределами Страны Советов, успешно демонстрирует собственное братское чувство к инородцам на практике.
«Конечно, Лаврентий будет, — прикидывал Сталин, — еще кто-нибудь из русских — вот и настоящий интернационал».
Мелькнула мысль пригласить военных, скажем, Василевского или Жукова. Но последнего надо было вызвать из Перхушкова, у него сложности на Западном направлении, а Василевский, кажется, симпатизирует Тимошенко и одобряет его действия на юге.
«Никаких военных, — решил Сталин. — Пусть приходит Щербаков…»
Александр Сергеевич принял у Мехлиса Главное политическое управление РККА, и вождя позабавило это обстоятельство: на ужине не будет никого, кто б относился друг к другу с приязнью.
…Все складывалось так, как задумал Сталин. Мехлис и Микоян демонстративно не общались, будто одного не существовало для другого. Щербаков, правда, игнорировал кислую мину на лице Льва Захаровича, который стал теперь его подчиненным, хотя и не имел определенной должности.
Все они разговаривали только с вождем, когда тот обращал на них внимание. Но к намекам его по части крутых мер относились разно. Микоян говорил о резервах и припасах, свел все к продовольственной проблеме, увяз во фронтовых пайках, и совсем уже некстати рассказал армянский анекдот о крестьянине, который плохо кормил корову и выбивал из нее молоко палкой.
Щербаков соглашался с необходимостью усиления дисциплины, но панацею видел в расширении воспитательной работы, увеличении тиражей листовок, качестве армейской печати.
Лаврентий Павлович отмалчивался, да Сталина и не интересовала его точка зрения, он знал ее заранее.
— Комиссары, — сказал Мехлис, — вот в чем корень зла… Нынешние комиссары переродились в бесхребетных, слюнтяев, утратили революционный дух! Нужны решительные действия против трусов и паникеров! Расстреливать каждого, кто отдаст врагу хоть пядь родной земли… В том числе и комиссаров! Другого выхода я не вижу, товарищ Сталин.
— Я тоже, — улыбнулся вождь, и Мехлис, этот суровый и по-своему мужественный человек, едва не прослезился благодарно в ответ.
А Микоян с тоской смотрел на заставленный бутылками со спиртным стол, думал о том, что завтра опять его будет мучить изжога от выпитого вина. Но попробуй не выпить, сразу вызовешь подозрение хозяина и этого кровопийцы-мингрела, который зорко следит за всеми через стекла пенсне. Анастас Иванович вспомнил, как в начале двадцатых годов по заданию ЦК он выехал в Нижний Новгород укрепить там местный губком, ибо дошли до Москвы слухи, будто тамошние партийцы позволяют себе порой употреблять сивуху. Тогда это считалось чрезвычайным происшествием, а сейчас с легкой — или тяжелой? — руки генсека, пьющего ежедневно, нетерпимое при трезвеннике Ленине пьянство стало бытовой нормой коммунистов.
— Лаврентий, — громко сказал Сталин, и задумавшийся Микоян вздрогнул, — налей гостям рюмки. Надо выпить за назначение товарища Мехлиса на самостоятельную должность.
Все с готовностью повернулись к вождю.
— Есть мнение послать его членом Военного совета к Мерецкову… Если, конечно, товарищ Щербаков не возражает. Александр Сергеевич молча закивал.
— Мерецков все ищет генерала Власова, — продолжал Сталин. — Подвел нас этот человек. Заманил Вторую ударную в волховские болота, а сам пропал без вести. Вот товарищ Мехлис и разберется: все ли сделал Мерецков, чтобы выручить командарма.
Когда Власов вдруг предложил назначить генерала Афанасьева комиссаром группы, Алексей Васильевич ушам своим не поверил. «Что ж получается, — подумал он ошеломленно, — я его из партии предлагал исключить во время чистки, он же за время командования армией ни разу мне об этом не напомнил, ни сном, как говорится, ни духом. И теперь, когда все мы вообще в пиковом положении, доверяет вдруг партийное руководство… Тут что-то не так. Не мог Власов забыть, что я и есть тот самый Афанасьев, раскопавший факт с коровой, которую не сдал в колхоз его батяня…»
Мысль о каком-то хитром ходе командарма не давала Афанасьеву покоя в эти дни, хотя они все теперь находились в одинаковом положении окруженцев.
…Двинулись на штурм позиций противника в Долине Смерти в ночь на 25 июня. В два часа ночи окруженцы попали под плотный огонь. В дыму и грохоте сплошных разрывов группы потерялись. Одна из них с Шашковым во главе у реки Полнеть взяла вправо в направлении на высоту 40,5. Группа Власова, Зуева, Виноградова, Белышева и Афанасьева, спасаясь от минометного и артиллерийского огня, повернула налево, потыкалась-потыкалась в надежде найти разрыв в смертоносной завесе, но безрезультатно. Заградогонь казался непреодолимым, и командование армии вернулось на исходные позиции, надеясь, что рано или поздно немцы перестанут стрелять, наступит затишье и тогда они возобновят попытку прорваться к своим.
Но противник не оставил времени для штаба 2-й ударной. Утром 25 июня он прорвал линию обороны на западе — там уже почти некому было сдерживать его. Немцы двигались по просеке, крича на весь лес в рупоры: «Рус, сдавайся!»
— Соберите бойцов и отбросьте противника в лес, — распорядился командарм, когда на глаза ему попался Афанасьев. — А вы, комиссар, помогите генерал-майору.
Последнее относилось к комиссару штаба Свиридову. Вдвоем они собрали полсотни красноармейцев, вооруженных винтовками, были кое у кого и автоматы, ударили по беспечно шагающим немцам, рассеяли их. Но приближались новые группы противника, огонь по расположению штаба усилился. Афанасьев подобрался, чтоб получить указания, и увидел, что генерал Власов, несмотря на обстрел, стоит как бы задумавшись, совсем не маскируясь.
— Ложитесь, товарищ командарм! — крикнул генерал-связист. — Стреляют ведь! Опасно!
Власов усмехнулся и пожал плечами. Но с места не двинулся, так и продолжал стоять во весь огромный рост.
«Смерти он ищет, что ли, — осуждающе — Власову не верил еще с тех, тридцатых, годов — подумал Афанасьев. — Или растерялся… Вроде как забыл, что делать».
Случилось же так, что, пока Афанасьев отбивал атаки немцев на КП, пришла радиограмма с директивой о выходе мелкими группами. Впрочем, и так уже армия распалась на разрозненные отряды.
За организацию выхода через линию фронта взялся полковник Виноградов. Он воевал в этих краях с осени прошлого года и знал, что крупным силам в здешней местности не укрыться и через занятую немцами Долину Смерти не пройти,
— А где Зуев? — спросил Афанасьев у начальника штаба, когда тот принялся формировать свой отряд, стараясь сделать его поменьше.
