Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Для себя старалась, а выходит, и для всех, — говорила она.
И старая Ахимья Ивановна радовалась:
— Вот тебе и страда! Недолго ты на нее походила! Дня три, кажись… А трудодни и за это получишь!..
— Ахтивистка! — сказал Аноха Кондратьич и покрутил головой.
По-прежнему распевала в свободную минутку свои песни приунывшая было Лампея и о яслях, о том, как хорошо она теперь устроена, отписала в Крым своему Епихе.
7
Одиноко и нелюдимо жил Василий Дементеич после годичной отсидки в тюрьме.
— Шелковый, тихий совсем мужик стал, — говорили о нем никольцы.
И верно: еще сильнее, чем прежде, замкнулся он в своем дворе, почти перестал показываться на людях. И потому страшно удивился он, когда однажды зимним поздним вечером пожаловал к нему нежданный гость… Какое могло быть к нему, Василию, дело у старого Цыгана, с которым не то что он, но и покойный батька Дементей не собирался якшаться? Еще в прежние годы шел по деревне слух, что Цыган — вор, нечистый на руку человек, и ребята у него такие же. Какое же касательство мог иметь он к честным хозяевам. Никогда не поддерживали знакомства с Цыганом ни батька, ни тетка Ахимья, никто из уважаемых мужиков, — за глаза о Цыгане и цыганятах говорили только худое, презрительно, осуждающе, — позор всему честному народу! Так издавна привык думать он о старом Цыгане, и вот сейчас этот плохой человек стоял у порога.
Василий не сразу узнал его при свете тусклой лампы, с минуту вглядывался от стола в неясные очертания гостя у дверей, а потом, расширив от изумления глаза, ответил на приветствие:
— Здорово… Клим Евстратьич, что ли?.. Проходи.
— Он самый, Дементеич, — шагнул вперед Цыган и, поставив палку к стене, размашисто перекрестился.
— Здорово живешь!
Уселся на лавку, по-старинному тягостно замолчал… Теряясь в догадках, Василий Дементеич наконец спросил:
— По какой надобности, Клим Евстратьич… с радостью или горем?
Цыган усмехнулся:
— С радостью нынче народ отходил… пойди найди ее, радость-то. Сам знаешь…
Неопределенный ответ еще больше разжег любопытство Василия, и, сгорая от нетерпения и порядком струхнув, — с какой бедою заявился к нему этот неприятный старик? — он поднялся, шагнул к Цыгану, уставился на него исподлобья:
— Ну?
— Да что ну, — тем же тоном, будто издеваясь над хозяином, продолжал Цыган, — беда наша известная… общая беда — артели эти.
— Это как есть, — поддакнул Василий Дементеич и снова сел на лавку.
— Вот!.. Наступили они на душу мужикам… всем нам, одноличникам… Ты, часом, не думаешь вписываться?
— И думки такой не было. Невозможное дело! — зло ощерился Василий.
— Знал я, к кому иду, — будто про себя сказал Цыган. — Нас с тобой не жалуют нынче, Дементеич… Житья не дают, день ото дня туже этот аркан на шее захлестываться будет.
— Дак туже! — согласился Василий.
— Ты вот в тюрьме отсидел. А за что, спрашивается? Да ни за что!.. И то подумай: теперь ты у них на особой примете…
Василий Дементеич опустил голову, призадумался.
— Как себя соблюсти, свой двор уберечь от разора, от порухи? — шевельнул Цыган тяжелыми своими плечами.
Разговор начинал интересовать Василия, был ему по душе, хотя он и не понимал, куда клонит неурочный нежданный гость.
— Как уберечь, я говорю? — продолжал старик. — Сидеть сложа руки не приходится — заклюют.
— А что же делать? — встрепенулся Василий.
— Не приходится, — повторил Цыган, — просидишься… По-умному-то надо бы тебе с Варфоломеичами в артель войти…
Василий досадливо мотнул головой.
— Погоди, погоди… По-умному ежели, говорю. Но так нынче не выйдет… Ежели все сговорились бы, да вошли, да завалили артель, — добро было бы! А того и нет. Свои-то все испужались, по совести зачинают в артели работать… боятся… Там ты теперь лишний. Запрягут — не пикнешь. Или выкинут, разорят дотла, или… того похуже… Когда нет согласия, одному там делать нечего!.. Я тебе так скажу, Василий Дементеич: ежли хочешь за себя постоять, ищи верных людей на стороне, не в колхозе. Они есть, такие люди, много их!.. Ты не думай: если скопом приняться, то и все колхозы свалить к антихристу можно. Один то сделает, другой — это, и, смотришь, покатится артель под уклон… Ты только слово мне дай… Дай крепкое слово!.. А сидеть, ждать, когда придут к тебе, выкинут тебя из твоего же двора через заплот, — станем ли мы того дожидаться?! Ведь край пришел, живой край!.. Ты подумай!.. Так и так погибель… Так уж лучше… зубами в горло им вцепиться, чем мокрой курицей, как Куприян, крыльями трепыхать… В горло вцепиться, но… чтоб они и не узнали… исподтишка, исподтишка…
Долго говорил Цыган, и — странно — чем путанее была его речь, тем яснее становилось Василию Дементеичу, что старик кругом прав. Будто не с ним, Василием, а с его душой беседует старый Цыган, — каждое слово его находит отклик в сердце. Неприязнь к Цыгану сменялась чувством признательности, — этот человек пришел спасти его от погибели, раскрывает ему глаза, обещает помощь…
Ворота заскрипели: из лесу возвратились с дровами ребята.
— Что ж… я согласен, — поднялся Василий Дементеич и подал старику палку: поторопись, дескать, не задерживайся…
8
Полная луна катится над Тугнуем в высоком звездном небе. Снег, куда ни глянь, вспыхивает серебряными искрами в неверном лунном свете. Степные дали затянуты туманной мглою: к ночи окрепчал мороз… Далеко слышен скрип саней. Цыган частенько осаживает лошадь, — ему кажется, что полозья свистят слишком гулко. Остановившись, он прислушивается… кругом тишина, глухо молчит степь.
— Вот язва! — ворчит Цыган. — Светло… Он едет дальше…
Скрип полозьев затихает в полуверсте от заимки. Цыган привязывает коня к одинокому остожью, идет в обход заимки, огороженной высоким заплотом. С той стороны, он знает, есть лазейка, стоит лишь потянуть на себя доску… Он все знает. Он останавливается в нужном месте, заглядывает в щель. В крайней избушке — тусклый свет.
«Не спит… ждет», — соображает Цыган и, оттянув доску, заносит ногу внутрь.
Двор залит лунным сиянием, блестит снег. Собак не видать, — они там, у ворот.
Мягко ступая в тени заплота, Цыган направился к избушке — она как раз против лазейки… постучал легонько в замерзшее окошко… скользнул в полуоткрытую на минуту дверь.
— Ждешь? — спросил он в темных сенках.
— Дожидаюсь, — шепотом ответила Пистя.
Они вошли в избенку. Цыган наклонил голову: низкий потолок, от стены до стены три шага, повернуться негде, но… тепло, благодать с мороза.
— Ребятишки спят, — зачем-то сказала Пистя. Цыган перекрестился, снял шубу, приказал:
— Закрючь двери… Ну, как? — подошел он к ней.
— Все так же, — пожаловалась Пистя, — все так же… скрутили, прижали… Никаких прибытков. Раньше сами потакали, а теперь за всем следят, как бы лишнего чего не взяла…
Она долго жаловалась, плакалась на свою судьбу, — как жить? Будто кто подменил Мартьяна Алексеевича: то делил с нею доходы от проданной в Заводе сметаны, масла, баранины, — да и сама она всего этого имела вволю, — то вдруг ровно ножом отрезал…
Цыган скривил в злой усмешке губы:
— Выслуживается… Да мы-то не станем по-твоему, Мартьян. Ты пробовала его припугнуть?
— Что с той пробы?.. Он сам пужать мастер. Говорит: «Брякнешь где — и тебе тюрьмы не миновать».
— Антихрист пужливый!.. Мы не станем выслуживаться, — повторил Цыган, — так и так добра не видать… Ты вот это… Вот это, — он вытащил из-за пазухи какой-то мешочек, протянул его Писте, — подсыпай коровам в замеску… Они у нас запляшут!
— Травить скотину? — глаза у Писти стали большие и круглые.
— Ну, ты! — грубо сказал Цыган. — Заодно с ними? Забоялась?
— Не заодно я, — подняв к глазам запан, заплакала Пистя, — не заодно, Евстратьич… Но как же это травить?.. И какая корысть?..
