Сорок дней, сорок ночей (Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич (читать книги TXT) 📗
— А чего-нибудь посущественнее нет?
— Пайка колбасы… Сухари.
Наскоро съедаю колбасу, выпиваю кружку солоновато-горького кипятка и выхожу во двор. Навстречу бежит Чувела.
— Я уже была у Нефедова — дал «добрó». Связисты вытряхиваются из водохранилища.
— Значит, перебираться.
Раненых оставляем в клубном подвале — он все-таки крепкий. Подходим к водохранилищу. Савелий отбивается от связистов. Длинношеий в мичманке цедит сквозь зубы:
— На готовенькое, значит. Для вас делали? Салаги! — и сплевывает.
— Слушай, друг, может, сам к нам придешь за помощью… Мы тебя без очереди примем, — говорит аптекарь.
— Заткнись, — свирепо цыкает на него другой связист, — век бы вас не видать…
Они перетаскивают рацию и причиндалы к ней. Связистов было восемь человек. Двое из них с запасной рацией пока останутся здесь, остальные идут к сопке, ближе к КП полка.
Водохранилище вместительное и сухое — бетонированная цистерна. Местные жители использовали его для сбора питьевой воды. Савелий вымеривает пол.
— Семнадцать шагов в длину. Шесть — ширина… Подходяще. Высота тоже (подпрыгивает) — рукой не достать.
Связисты перегородили водохранилище досками — в одной части, меньшей, стояла рация, в другой — нары, столики. Роскошно жили.
В меньшем отсеке решаем сделать аптечный склад, там же будут жить Копылова, Ксеня, Мостовой и Петро. Большой отсек — в глубине операционная, а при входе перевязочная. Люк в потолке закладываем, оставляя только щель для вентиляции. Перетаскиваем и устанавливаем наше нехитрое имущество. Через два часа готовы к приему раненых.
На левом фланге наши и сегодня продолжают наступление. Немцы яро сопротивляются, контратакуют. Опять расхрабрились — под Керчью притихло, гул орудий чуть слышен. Но мы не верим, что там все поломалось. По солдатскому телефону слухи добрые. Одни говорят: наши вроде перегруппировывают силы. Другие: к нам прорвались оттуда два танка. Значит, жди еще. Третьи уверяют, что к поселку пробились на лодке партизаны — разведчики из Старо-Карантинских каменоломен.
Занимаемся ранеными, которых принесли под утро. В операционной темновато. Работать можно только при свете фонаря и коптилок. Желтые лица, рдяные простыни. Глухо позвякивают инструменты. Уверенная команда Копыловой: «Следующий!» Еще раз убеждаюсь, что Копылова очень выносливая. По-мужски крепкие руки. И нервы. Недаром сам Батя дал ей на Малой рекомендацию в партию — об этом мне сказала Ксеня.
Крики раненых оглушают — эхо отдается, как в колодце. На исходе эфир и перевязочный материал.
— А как дальше? — спрашивает Рая.
— Экономить, — отвечает Копылова.
Что значит экономить? Мы делим один флакон эфира, в котором двести пятьдесят кубиков, на пять-шесть человек. Если не прибудут катера или с самолетов не сбросят — не знаю, как будем жить.
В перерыве, часа в два, к нам заглядывает Колька.
— Ну, что, бюрократ, все цацки свои переписываешь? — поддразнивает он аптекаря.
— Noli me tangere — не тронь меня, я ассистирую.
Савелий сегодня помогает нам вести операционный журнал.
Дронов принес обед — жиденький суп из горохового концентрата.
— И дисерта есть, — он раскрывает чугунок. Там печеные бураки.
— Ты знаешь, какой номер отколол наш «академик»? — спрашивает Колька.
— Какой?
— Блиндаж себе строит…
— На кой черт?
— А вот на кой… После вчерашней бомбежки — мандраж… Ребята всю ночь раненых таскали, не отдохнули как следует, а он их заставил рыть… Вон, полюбуйся.
Выходим в траншею. Верно, на огороде, среди бурьяна, метрах в ста от водохранилища горбится почти готовый блиндаж. Давиденков и Плотников накатывают бревна.
— Вот и ответ Чувеле на вчерашнее разногласие, — кисло усмехаюсь я.
— Для раненых, значит, не нужно укрытий… А для себя? Мы еще вчера поддержали его. С этой минуты он для меня — ноль. Трус несчастный… — Колька сплевывает и закуривает. Погодя говорит мрачновато: — Теперь нам придется зарываться в землю по-настоящему, под Керчью заело серьезно. Фронт не прорвали. Я Ганжу из штаба видел…
— А разговоры о наших танках, партизанах?
— Звон… Танков не было. А партизан немцы перехватили. Вот так… Начинается осада.
ГЛАВА IX
Колька не выдумывал. На другой день, хотя море было бурное и тучи метались над самой водой, слева из-за скального выступа показались немецкие самоходные баржи. Вблизи мы не видели их ни разу. Баржи шли со стороны Камыш-Буруна. Темно-шаровые, под цвет свинцово-серых волн, они сидели низко в воде, вытянув длинные, похожие на сигары тела. Раздвоенные, как пасть, носы зловеще приподнимались над гребнями. «Ду-ду-ду» — гудели мощные дизели. Четыре баржи быстрым ходом, оставляя позади вспененные борозды, на виду направлялись к Тобечикскому мысу. Мы в это время вышли на обход.
— Обнаглели, однако.
Было видно, как немцы в бескозырках свободно ходили по палубе. Чернокрестный флаг трепыхался на мачте. К нам подбежал Шахтаманов.
— И… Ай-да-лай! Дай пушка… Пе-те-эровский ружье… Я им кишки-мишки выпущу…
— У них на барже восемнадцать огневых точек, броня, — сказал Петро.
— Дай мне ружье только! — старшина метнулся на берег.
Баржи, развернувшись, у мыса повернули назад. Да, это была наглядная демонстрация. Мол, имейте в виду: «Море закрываем, блокируем».
Если вчера ночью катера не сумели пробиться к нам, то теперь, когда появились эти стражи?!
— С сегодняшнего дня будем стирать использованные бинты, — говорит Копылова.
— Может, Мостового послать в дивизию, в медсанбат — попросить взаймы немного эфира?
— Попробуем…
Продолжаем обход, подходим к клубу. Из подвала доносится голос Чувелы. Проводит политинформацию, читает сводки. Она их хранит вместе с пистолетом в кобуре.
— Двухдневный бой дорого обошелся врагу… Восемьсот гитлеровцев на тот свет отправили, шесть автомашин, два танка подбиты. Пулеметы, сотни автоматов захватили наши гвардейцы. И даже ящик с крестами — наградами.
— Целый ящик?
— И аккордеон, гитару и две губные гармошки.
— Давай их сюда! Мы оркестр составим — фрицам на нервах поиграем.
Лейтенанту Щитову сегодня лучше. Могучий организм. Он разговаривает. Голова и правая половина лица забинтованы, нос клювом торчит.
— Когда фрицы танки бросили… Потерял я сознание. Утром, как в чаду, слышу — немцы ходят, шпрехают: «Аллес капут!» Сапогом меня стукнули. Опять провалился в мертвую темь. Потом опять вроде живой — звезды вижу… Захотел пить, а повернуться не могу…
Приблизительно через час после ухода барж, когда ветер разогнал тучи, прилетели «илы».
— Это в отместку за баржи!
— Если б немного раньше…
Сбрасывают парашюты. Кремовые зонты с грузом болтаются в воздухе. Ветер относит их на сопки. Захлопали часто зенитки. Нервно затявкали пулеметы. В небе возникли белые облачка разрывов. В самолеты немцы не попадали, а грузы исчезали…
Колька с санитарами и Шахтамановым помчались на сопки. Вскоре притащили груз вместе с парашютом. Не терпелось, сразу стали распаковывать длинные брезентовые мешки. В первом оказались медикаменты и главное — эфир и перевязочный материал. Ура! Во втором — продукты: сахар, шоколад, вино.
— Вот хорошо! — захлопала в ладоши Чувела. — Раненым праздничные подарки сделаем!
А ведь завтра действительно 7 ноября. В этой кутерьме о празднике забыли.
…Вечером в перевязочную набилось полно народу. Радист будет принимать доклад из Москвы.
Наши, санротовские, ходячие раненые, соседи-хозяйственники расселись на носилках, ящиках или просто на полу. Мы с Колькой устроились у двери. На столе — ящик-рация. Зеленый глазок. Белобрысый радист крутит, настраивает. Чадят коптилки.
Рядом с радистом примостилась Чувела — вытащила блокнот, карандаш.
Море рассвирепело — бьет, гупает. В водохранилище как в тоннеле. Все примолкли. Вытянув шеи, следят за радистом, вслушиваются в треск, писк, вырывающийся из темного ящика.
