Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать хорошую книгу .TXT) 📗

Категорически, как всегда, Шелагуров распорядился, весело сверкая черными глазами:

— Алеша, знакомься!

— Марья Степановна, — важно представилась девчушка, протягивая руку.

— Ты не смотри на ее куклячий вид, — продолжал Шелагуров, — детский сад закончила давно и мединститут...

— Недавно, — в тон ему продолжала Марья Степановна.

— И кроме того, Алешка, сообщу тебе по секрету: она — жена командира БЧ раз [14], одного из лучших кораблей флота.

— Лучшего корабля! — поправила Марья Степановна.

— Совершенно верно! Лучшего корабля своего класса! — согласился Шелагуров. — Понятно?!

Я был совершенно сбит с толку. Почему Шелагуров так гордится кораблем, где служит муж Марьи Степановны? И не розыгрыш ли это все? Но, зная по опыту, что на морскую подначку лучше не реагировать, принимал все как должное.

Они подвинулись, освобождая мне место на газете. Шелагуров спросил:

— Ты не торопишься?

— Нет. Увольнение до двадцати трех.

— Тогда пошли с нами!

Мы прошли по бульвару, потом уселись за столиком на веранде ресторана «Волна». Отсюда был хорошо виден рейд. Поодаль стоял на бочках незнакомый красавец корабль.

— Вот он, кораблик! Ничего? — спросил Шелагуров.

— Корабль красивый, а вообще-то отсюда мало разберешь.

На мостике вспыхивали проблески сигнального прожектора.

— Принимайте! — сказал Шелагуров привычным деловым тоном, не вяжущимся с его гражданским костюмом и беленькой девушкой, перетянутой в талии, как песочные часы.

Это было похоже на экзамен. Я ответил:

— Есть! — и начал читать. — Командир корабля просит разрешения сойти на берег...

— Что это Арсеньеву не сидится? — засмеялся Шелагуров. — А ты молодец: не забыл!

После обеда Марья Степановна заявила, что пора домой. Когда мы шли катером через бухту, Шелагуров снова обратил мое внимание на тот же корабль. Это был новенький лидер типа «Ленинград», знакомый мне только по картинкам.

— Хотел бы ты послужить на таком?

— Еще бы!

Мы добрались до знакомого мне домика на Северной стороне, рядом с Катькиной метой. Шелагуров предложил:

— Зайдем?

— А что скажет штурман с того корабля? — спросил я. — Или его нет дома?

— Только что пришел! — рассмеялась Марья Степановна, а Шелагуров поднял ее легко, как игрушку, и вместе с ней перешагнул низенький заборчик.

Я последовал той же дорогой.

На лай косматого барбоса из дома вышел еще нестарый, коренастый мужчина в сорочке, сквозь которую просвечивали синие полосы тельняшки. По обветренному, смуглому лицу, по осанке и походке в нем сразу можно было признать бывалого моряка.

Он стиснул мне руку, словно клещами:

— Степан Капустин, докмейстер. Милости прошу!

Я просидел до позднего вечера в домике докмейстера под распускающимися акациями. Мы пили из тяжелых зеленых стаканов светлое вино, которым хозяин очень гордился:

— Собственного производства!

Я узнал, что Шелагуров еще месяца два назад ушел из училища на эскадру. Сбылось наконец его давнее желание.

— Вот так и живем! — сказал он, накрывая ладонью маленькую руку Марьи Степановны. — Поженились в конце февраля, потом съездили на месячишко к моим родным в Краснодар, а сейчас — служба. У нее — госпиталь, у меня — лидер «Ростов». Недавно вышли из дока от ее батьки. Сейчас будем плавать.

Это был очень хороший день. Я давным-давно не помнил такого.

Когда-то Анни, моя светлая и смуглая Анни в белом свитере, сидя на продавленном диване, читала мне стихи великого немецкого поэта: «Entbehren sollst du! Sollst entbehren!» [15] Я не согласен был с моралью Фауста, да и он сам не последовал этому рецепту, когда представилась возможность снова стать молодым и брать от жизни все, что захочешь.

Анни понимала мысль Гёте так: да, нужно отказываться, ограничивать себя, мужественно переносить потери во имя чего-то большого и важного.

Теперь гётевские строки приобрели для меня глубоко личный смысл. Нет сейчас пути флотского командира. Нет умных и добрых глаз Анни, которые светились в ее письмах. И все равно надо жить. Пусть не так, как хочешь, но надеяться на лучшее. Надежда — это ветер, наполняющий паруса жизни. А рождается этот ветер среди горных вершин человеческой дружбы.

Недели через две после встречи с Шелагуровым я стоял на Минной пристани в строю других штатных специалистов из учебного отряда. Краснофлотцев вызывали по списку и тут же отправляли на корабли.

В группе командиров с эскадры я увидел Шелагурова. Лейтенант, который привел строй, продолжал выкликать фамилии:

— Дорохов!

— Есть!

— На лидер «Ростов»!

— Ко мне! — сказал Шелагуров. Рядом с ним уже стояли человек пять из нашего отряда. — На барказ, по одному — марш! — Он заглянул в свой блокнот и тоже прыгнул в барказ, который тут же отвалил от пирса.

Обойдя торчащую из воды метелкой вниз зюйдовую веху, мы взяли направление на корабль. Даже издали он сильно отличался от эсминцев, стоявших у стенки. Скорее он был похож на небольшой крейсер — длинный, стремительный, с высокой носовой надстройкой и внушительными башнями главного калибра.

Солнце искрилось в каждой дрожащей складочке моря, легкие белые облака плыли над головой. Корабль становился все больше. Он будто вырастал из воды. Оттуда летела нам навстречу игривая песенка. «О любви не говори — о ней все сказано...» — настаивала Клавдия Шульженко, Матросы под музыку швабрили верхнюю палубу.

Барказ подошел к трапу. Вслед за Шелагуровым я поднялся на просторный ют, резко повернув голову к кормовому флагу.

— Ну вот и дома, — вполголоса сказал Шелагуров.

Скоро я действительно почувствовал себя как дома и с первых же дней влюбился в лидер «Ростов». Теперь я мог по достоинству оценить его быстроходность, маневренность, вооружение. А главное, мне нравились здесь люди.

Взять хотя бы сигнальщика Валерку Косотруба. Этот стремительный хлопец с рыжеватыми вихрами и мелкой россыпью веснушек под вечно смеющимися глазами понравился мне с первого взгляда. Наши койки были рядом, и я не помню случая, чтобы, сменившись с вахты, он не рассказал какую-нибудь пусть неправдоподобную, но невероятно смешную историю.

Старшина группы рулевых — главстаршина Батыр Каримов, костистый и долговязый, — плохо говорил по-русски, но мастерству у него можно было поучиться. Любое замечание подчиненному он обычно начинал с вопроса: «Ты где служишь? — И тут же пояснял: — Лидер „Ростов“? Да?» Был он молчалив. И даже сумрачен. В свободное время писал домой длиннейшие письма по-башкирски, вина не пил и складывал все деньги на сберкнижку, чтобы возвратиться домой с богатыми подарками.

Каримов пристально присматривался ко мне во время первых моих ходовых вахт. Кажется, я недурно справлялся с обязанностями, но он все-таки стоял за моей спиной как приклеенный к палубе, не отрывая глаз от гирокомпаса.

В начале июня мы вышли в море и легли на курс 175 — почти строго на юг. Я стоял у штурвала, а Батыр, как обычно, за моей спиной. В переговорной трубке раздался сердитый голос Шелагурова:

— Каримова ко мне немедленно! Дорохов — после вахты.

Батыр ушел и скоро вернулся. Пробили склянки. Я передал вахту Яше Саенко, милому круглолицему украинцу. Когда мы вышли из рубки, Батыр спросил:

— Что такое «мелочная опека»? Скажи, пожалуйста. Штурман отругал. Теперь будешь стоять вахта один, как палец. Только помни, где служишь. А?!

Я ответил, что помню всегда, и пошел к Шелагурову.

В штурманской рубке я бывал часто. Шелагуров поручал мне брать пеленги, определять место корабля, прокладывать курс. Без лишних слов он продолжал мою штурманскую подготовку. На этот раз он устроил мне форменный экзамен и, загоняв до седьмого пота, перешел наконец на неофициальный тон: