Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
Глава десятая
Весенний ливень бушевал в темных переулках. Он бил со звоном в железные крыши, рушился с глухим шумом на деревья, неутомимо заливая и без того уже покрытую водой землю.
Степан то пускался бежать, наугад перепрыгивая в темноте через воображаемые лужи и попадая в настоящие, то стоически переходил на размеренный, неторопливый шаг, решая не обращать внимания на ливень, так как сильнее промокнуть все равно было невозможно.
Наконец, во весь дух пробежав от шоссе до самого дома, он с разбегу вскочил на крыльцо и постучался в дверь.
Аляна открыла и отступила на шаг, давая дорогу. Лампочка, которую она держала в руке, бросала розовый теплый свет на ее улыбающееся, радостное лицо. Пухлая нижняя губа была прикушена с выражением веселой насмешки.
— Ой, утопленник!..
— Почти, — сказал Степан, растопырив руки, чтоб показать, как с него течет. — А вы уж надеялись, что я вовсе где-нибудь потоп?
— Да, да, надеялась, — подтвердила девушка, продолжая обрадованно улыбаться. — Не могли подождать, пока утихнет?.. А это кто такой сюда явился? — вдруг совсем другим, весело-угрожающим тоном спросила она, вглядываясь себе под ноги.
Пятнистая маленькая собачонка, проскочившая следом за Степаном в дверь, стрелой пронеслась из прихожей в кухню и с разбегу втиснулась всем своим лохматым мокрым тельцем в тесный, горячий закуток под печью, о котором, вероятно, давно мечтала, отсиживаясь от дождя в своей темной сырой дворовой будке.
Степан едва успел, закрывшись в комнате, стащить с себя все мокрое и надеть сухую рубашку и брюки, как Аляна позвала пить чай.
Мягко ступая босыми ногами, она ходила по кухне в стареньком, коротком, до колен, платье, наливала горячую воду в корыто, что-то прибирала и, поглядывая на Степана, шутливо прикрикивала:
— Пейте чай как можно горячей! Обязательно побольше надо горячего!
С того дня, когда сама собой закончилась разговором на крыльце их размолвка, установился период безоблачного мира. Но ощущения такой близости, как сейчас, Степан еще не испытывал. За окнами хлестал ливень, заливая весь мир, а они вдвоем, отрезанные от всех, были в этой теплой сухой комнате.
Сквозь шум множества маленьких водопадов, плескавшихся под окнами, слышно было уютное потрескивание поленьев в печи, сонное похрапывание успевшей заснуть собачонки и шипение лампы под розовым абажуром со следами переводных картинок.
И то, что старое, полудетское платье Аляны было немножко узковато и слегка надорвано под мышкой, казалось Степану особенно милым, и он вдруг легко представил себе, что это не первый вечер в их жизни, а было уже много таких мирных, домашних вечеров, и они давно вместе, и это не случайно… С наслаждением прихлебывая горячий чай, Степан не замечал, что улыбается.
— Чему это вы? — спросила Аляна.
— Так… Собачонка у вас смешная: вон разнежилась, засопела. Вы ее жалеете?
— А что ж? Она очень верная. Непородистая и некрасивая. Я ее и жалею за это… Я и сама некрасивая, вот, наверное, и сочувствуешь как-то.
— Вы некрасивая? — Степан от удивления опустил на стол стакан, да так, что чай плеснул через край. — Это кто же вам сказал?
— Я сама прекрасно знаю… — Чуть покраснев, Аляна пожала плечами. — У нас в школе каждая девочка еще с третьего класса знала, кто красивая, кто нет. Магдяле — та красивая, это любая скажет.
— Дуры ваши девочки, — презрительно сказал Степан, крепко вытер облитую горячим чаем руку и снова молча взялся за стакан.
Аляна почувствовала, что вот теперь-то краснеет вовсю. Она поспешно нагнулась и, взявшись широко раскинутыми руками за края глухо погромыхивающего корыта с мыльной водой, быстро пошла к двери, сильно откинув назад туго напрягшуюся гибкую спину. Выплеснув воду, она постояла немного на крыльце, подставив лицо и руки под прохладные дождевые брызги.
За оврагом, в городе, в кругах влажного тумана светились фонари и глухо пело радио под дождем, смешиваясь с шумом бегущих по оврагу ручьев… Конечно, он не понимает и ошибается. Но, оказывается, как хорошо это слышать… Наверное, ошибается. Почти наверное. И все-таки, как приятно…
И музыка, и радио, и косые полосы дождя, которые проносились по освещенному кругу фонаря, вылетая из темноты и снова пропадая в темноте, — все это было до того ново и удивительно, что Аляна с недоумением спросила себя: «Почему же я никогда раньше не замечала, до чего все хорошо вокруг?..»
Степан встретил ее внимательным взглядом. Когда она, вернувшись, налила чистой воды в корыто, бросила туда белье и начала стирать, у него мелькнуло неприятное подозрение. Он быстро встал, сделал шаг вперед и заглянул в корыто. Так и есть! Его толстые штопаные носки и рубашка плавали в мыльной пене.
— Кто вас просил? — сердито спросил он. — Зачем вы мои… взяли?
— Ой, ужас какой! — насмешливо сказала Аляна. — Вы что, меня за барышню считаете?.. Слышите, дождь, кажется, перестает. Скоро наши из кино вернутся.
— Он, кажется, любит в кино ходить?
— Отец? Ужас до чего любит! Больше, чем мама. Ему все равно, что показывают. Индейцы за кем-нибудь гонятся или собираются невинно осудить какую-нибудь девицу, — все равно переживает, растрогается другой раз до слез…
— Он хороший человек, ваш отец.
— Да, — кивнула Аляна. — Иногда скажешь ему: «Ведь глупое показывают», так он сердится. «Конечно, глупое, говорит, я разве не понимаю. Да девицу-то эту мне все-таки жалко, ведь она, оказывается, ни капельки не виноватая…»
Аляна, смеясь, обернулась, чтобы посмотреть, смеется ли Степан. И оба, глядя друг на друга, расхохотались в приступе веселья, которое накатывало на них иногда без всякой причины.
Степан вдруг решился и спросил как можно небрежнее:
— Да… Я видел, объявление висит. В субботу вечер какой-то, что ли, у вас в клубе. Посторонним туда можно?
— Конечно, можно.
— Так, может, пойдем вместе?
Аляна быстро вскинула на него глаза и тихо сказала:
— Пойдем.
Собачонка, лежа под печкой, открыла глаза и насторожила уши.
Через минуту в дверь постучали, и Аляна побежала открывать.
— Ну, как ваше кино? — громко спросила она в прихожей.
— Ну его, это кино… — встревоженно ответил Жукаускас, входя. — Маме нехорошо сделалось.
Поддерживаемая мужем, Магдалэна с трудом переступила порог кухни. Губы у нее были совсем синие, но держалась она прямо, как всегда.
— Душно было в зале. Вот и все… — капризно сказала она и медленно обвела глазами кухню. — Зачем ты стирать взялась? Я завтра постираю. — Она шагнула к стулу и опустилась на него. — А собака зачем опять в доме?
Собачонка съежилась и крепко зажмурилась, наверное для того, чтобы ее не заметили. Однако при слове «собака» она покорно встала и, еле передвигая ноги, с убитым видом пошла к двери.
— Спокойной ночи, надо ложиться, — сказала Магдалэна и, тяжело опираясь о край стола, поднялась…
Через полчаса Аляна лежала в своем пропахшем укропом и тмином чуланчике, где спала с того дня, как была сдана комната.
Некоторое время она с тревогой прислушивалась к тому, что делается за перегородкой, у матери, но там было тихо. Наверное, обойдется. В семье привыкли, что «у мамы плохо с сердцем», и, как это всегда бывает, близких почему-то очень успокаивало, что болезнь определена и у нее имеется свое название.
Тревога Аляны постепенно утихла, потом исчезла совсем и сменилась чувством покоя и такой полноты радости, точно само счастье лежало под подушкой, и достаточно было протянуть руку, чтобы убедиться: да, оно там, надежно укрытое, ее собственное…
Глава одиннадцатая
На шаткой пирамиде из трех табуреток, поставленных одна на другую, стояла Аляна, приподнимаясь на цыпочки, чтоб дотянуться до потолка. В руках у нее были молоток и гирлянда, сплетенная из дубовых листьев.
Альдона и Магдяле с двух сторон поддерживали табуретки и, закинув головы, следили за работой. Аляна два раза стукнула по гвоздю, с трудом удерживая тяжелый молоток, приложила к потолку гирлянду и последним ударом загнула гвоздь.
