Крушение - Соколов Василий Дмитриевич (серия книг .TXT, .FB2) 📗
— Следуйте за мной, господин генерал, я уже от вашего имени заказал самолет. Куда прикажете проложить маршрут? Дозвольте на Берлин, прямо в ставку?
— Прекрати, Адам! — оборвал Паулюс.
Адам, огрызаясь, вполголоса шипел сзади:
— В чем же провинился перед вами? Я и танки заметил, и самолет заказал…
Генерал Паулюс с адъютантом и начальник штаба вылетели на двух самолетах «шторх», держа курс в Нижне—Чирскую. Внизу, под крылом самолета, косяком двигались в сторону Калача танки. По самолетам хлестали пули. Видимо, стреляли с башен турельные установки. Кое–как вышли из зоны обстрела.
Когда прибыли в Нижне—Чирскую, Паулюс едва вылез из самолета. Уже на земле подкосились ноги, и он повалился на снег.
Адам небрежно подхватил его за плечи, увел в хорошо, по бюргерски обставленную комнату штаб–квартиры. Не раздеваясь и даже не обметая сапог, Паулюс лег на ковровую кушетку и самому себе опасливо начал считать пульс… Не прошло и получаса, как принесли радиограмму за подписью Гитлера: «Командующий отправляется со своим штабом в Сталинград. 6–я армия окапывается и ждет дальнейших приказов». Паулюс читал ее, нервно икая. Ему бы хоть час или два вырвать для отдыха, чтобы успокоить нервы, унять частое биение пульса.
Ночью в оперативный отдел поступила новая радиограмма: «Находящиеся между Доном и Волгой войсковые соединения 6–й армии должны называться «Крепость Сталинград».
Утром следующего дня штаб–квартиру Паулюса навестил генерал. Было странно видеть этого седовласого и худощавого генерала — неужели сам по своей воле захотел навестить? Войдя, Гот молча поприветствовал Паулюса и сочувственно взглянул ему в глаза, думая: «Знает ли он, что и моя четвертая армия передана ему? Ну, конечно, знает… Не может не знать… Потому и встретил холодно, не пригласил даже сесть, а я в его штаб–квартире гость, не больше…» — А вслух сказал подчеркнуто озабоченным голосом:
— Я бы хотел просить не давать в обиду мою четвертую армию… Она верно служила рейху.
Паулюс промолчал, ироническая усмешка тронула уголки его плотно сжатых губ.
Мало–помалу разговорились. В то время как телефон непрерывно звонил и одно серьезное сообщение обгонялось другим, в то время как кольцо окружения вокруг 6–й армии замыкалось, эти два командующих вполголоса, чаще намеками обсуждали возможное развитие событий. Конечно, оба понимали сложность положения — уже 22 ноября была понятна судьба, которая уготована 6–й армии.
В полдень, когда командующий Паулюс собрался лететь через узкий коридор в котел, или, как именовался он отныне, «Крепость Сталинград», генерал Гот, испытывая угрызение совести, принужденно пошел следом на взлетную дорожку. Прощание было по–мужски строгое. Паулюс сердился, что Готу удалось, в сущности, улизнуть от ответственности, а Гот, радуясь в душе своему положению, вместе с тем внешне не выдавал эту радость, прятал ее в выражении строгого и худого липа.
Перед тем как забраться в самолет, Паулюс, прощаясь, подал руку Готу, но тот отшатнулся, будто испугавшись, что и его, командующего оставленной армии, увезут в адский котел.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Клещи… Русские стальные клещи. Все глубже охватывали они задонские степи, готовые вот–вот сжаться в районе Калача. Сплошной линии фронта в эти дни не было ни у наступающих ударных сил, ни у противника. Ставка и ее главный представитель — начальник генштаба Василевский требовали резать коммуникации врага и скорее замыкать кольцо окружения вокруг всей группировки. Командующий Сталинградским фронтом генерал Еременко трудно и настойчиво прорывался южным крылом ударных войск к Калачу. Тем временем войска Донского фронта, руководимые генералом Рокоссовским, прочно удерживали оборону на севере и своими ударными силами дробили неприятельскую группировку в малой излучине Дона, пробиваясь на Вертячий.
Созданный в канун самой битвы Юго—Западный фронт, ведомый генералом Ватутиным, наступал на главном направлении, имея решительные оперативные цели — вырваться в район Калача, навстречу сталинградским ударным силам, и, окружив всю многотысячную неприятельскую группировку, идти дальше на запад, чтобы противник не мог пробить толщу кольца окружения.
Условие победы заключалось не в том, чтобы вытолкнуть противника с донской земли, а в том, чтобы окружить. И не просто окружить, а многократно и повсеместно дробить его силы концентрическими ударами, направленными внутрь кольца, на внешний обвод… В ворота прорыва шли сотни танков, их вели по принципу: «Делай, как я!» Сам командующий танковой армией Романенко, командиры корпусов Родин, Танасчишин, Кравченко, Вольский вели танки в глубокий рейд в курившуюся поземкой донскую степь, в тылы. Следом за волнами танков, не отставая, а порой и вровень с ними двигались конница, мотоциклетные полки. Едва рассеивался туман и проглядывало солнце, как на утюжку вражеских колонн вылетали советские штурмовики и бомбардировщики…
Ударные силы советских войск лишили противника не только управления и связи, они лишили его того чувства пространства, без которого нельзя воевать. Фронт был повсюду: он перестал быть привычной линией на карте, и немцы вынуждены были драться с перевернутым фронтом, то есть атаковать в сторону своих же тылов, или стоять на месте в окруженных гарнизонах, не зная откуда последует удар и что пошлет судьба.
На второй день после овладения развилкой дорог в тылу противника у Перелазовской, распопинско–базковская немецкая группировка, доходящая до двадцати пяти тысяч солдат и офицеров, оказалась в замкнутом кольце.
«Что нам делать: добивать группировку или двигаться по маршруту дальше?» — запрашивал по радио генерал Романенко у командующего фронтом.
«Оставьте домолачивать ее подошедшей пехоте и аотиллерии, — отвечал Ватутин, — Сами двигайтесь не задерживаясь».
Дни были коротки и туманны, светлого времени явно не хватало — сражения продолжались и ночами. Войска с их верным чутьем целесообразного в бою, и здесь быстро привыкли к особенностям ночных действий Двигавшийся вместе с командиром танкового корпуса полковник Шмелев по микрофону высказал мысль, что выгоднее идти ночами с полным светом фар и танковых прожекторов. «Да ты что, Николай Григорьевич, с ума спятил? Мои танки хочешь пожечь?» — «Да нет, товарищ Родин, я за твои танки горой стою! — отвечал Шмелев, — Но разве не чуешь, что противник потерял управление, охвачен судорогой и не разберет, где свои а где чужие!»
Действительно, стоило сделать это, как темп движения значительно ускорился. И некоторые немецкие части, завидев волны яркого света, плывущие по степи, принимали их за свои отходящие колонны, старались примкнуть и, конечно, напарывались на внезапный огонь и сдавались.
По дороге наступления горели фашистские танки и автомашины, разбитые штабы, цистерны с горючим.
Ориентироваться по этим заревам пожарищ было нелегко.
«Где находитесь?» — запрашивали у головных шедшие сзади командиры колонн.
«Нахожусь близ горящего аэродрома противника, — отвечал на сигнал полковник Шмелев. — Иди на зарево…»
«Вижу кругом пожары. На какой ориентироваться?»
«Назад не оглядывайся, — отвечал Шмелев. — А впереди выбирай движущиеся огни. Это мы…»
Гудит, гудит дорога. Скованная морозом, она кажется стальными рельсами. Колонны прорывались на Калач.
…Тяжелый вспомогательный мост, который пролег через Дон в районе Калача, охранялся усиленно, особенно в последние дни, когда отступали. Правда, никто не думал, что именно по этому мосту русские прорвутся в Калач. Думать так запрещалось и полевой жандармерии, и охранной службе моста, и румынам из саперной школы, где готовили унтер–офицеров и обучали немецким методам борьбы с танками. Не думал об этом и канонир Нейман. Он занимал пост №1, и с высоты своей вышки ему не надо было думать об ужасах, он видел их своими глазами. Боевые соединения, автомашины, транспорты с ранеными, части трудовой повинности, строительные батальоны, лошади, повозки и орудия на прицепе катились по мосту. Виделось ему, как по горизонту с высоты лунного ландшафта бежали разбитые части. Со всеми машинами, конями и утварью они скапливались в кустарнике перед мостом, а потом рвались на этот деревянный мост, который стонал, прогибался, скрипел, но выдерживал тяжесть. И только за мостом застревали — в прибрежном песке, в гальке, в воронках от бомб, в рытвинах, заполненных грязью, среди обломков разбитых и брошенных лафетов, снарядных ящиков и трупов лошадей.
