Воевали мы честно (История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942 - Колбасов Николай Петрович
Через несколько дней нас вывели из боя. Снова вернулись в Колбино. Опять начались занятия. Парторгом взвода был Аркадий Львович Супьян. Позже мы узнали, что в действительности его звали Абрам Липович. Командир бронеавтомобиля БА-10, он по совместительству числился еще и парикмахером. Мастер он был хороший. Обслуживал, в основном, полковое начальство, но и мы иногда пользовались его услугами.
Супьян проводил с нами политзанятия. Он садился у распахнутого настежь окна и громко на всю округу выкрикивал: «Ленинградские большевики и ленинградские большевички, это такие большевики и такие большевички…» и дальше все в таком же духе. А мы в это время спокойно занимались своими делами.
22 июня 1943 года, ко второй годовщине начала войны, в газете была опубликована статья, где подводились итоги двух лет боев. На этой почве Мусиченко сцепился с мотоциклистом Логиновым. Старый большевик Логинов доказывал правдивость наших сводок, а Мусиченко уверял, что немцы точнее сообщают потери сторон. Во время работы мы часто попадали на немецкие радиостанции, ведущие передачи на русском или украинском языках. Иной раз, даже не желая того, приходилось слушать: «Увага! Увага! Передаемо останни новини. Сегодни наши доблесни винишувачи збили двадцать радянських летатив» и тому подобное.
Логинов, недолго думая, пошел к начальнику особого отдела и доложил ему о споре с Мусиченко. Мусиченко вызвали в Смерш и сняли хорошую стружку. Скорее всего, в особом отделе был разговор и с начальником связи Тимофеевым, потому что вечером Тимофеев вызвал меня к себе, забрал ключ от радиостанции и запретил без его ведома ходить на машину. Но убирать машину все равно было нужно, и через несколько дней ключ снова был у меня.
Помощнику начальника штаба Булыгину присвоили звание майора, но он не стал заменять погоны, до тех пор, пока такое же звание не присвоили его командиру и товарищу — начальнику штаба полка Брюквину. Ждать им пришлось недолго.
19 июля 1943 года мы снова оказались в районе 8-й ГЭС. Командный пункт разместился в песчаном карьере. Подогнали машину задом к обрывистой стенке карьера и развернули рацию. Целью наступления была река Мойка в районе деревушек Арбузово и Анненское. Деревни раскинулись вдоль берега Невы рядом с Невским пятачком. Поддерживали наш полк бойцы морской бригады. В первый же день боев вышли на Мойку, но дальше успех развить не удалось.
В нашем полку, чуть ли не с самого основания, служил радист Петька Яровой. Яровый, как он говорил. Невысокий, плотный, добродушный, не особенно грамотный украинский парень. Радист он был неплохой, но часто с ним невозможно было добиться связи. Два раза убывал он из полка по ранению. Потом из госпиталя попадал в 12-й учебный полк, а оттуда снова возвращался к нам. Хотя знали танкисты, что без нашего полка не обходится ни одна серьезная операция, все равно просились обратно. Вот и Яровой — подучится в учебном полку и снова к нам. Когда последний раз стояли в Колбино, я видел, идет Яровой, несет две анодные батареи. «Петро, куда батареи несешь?», — «Да, вот, на рации — подсели. Надо бы заменить». Было видно, болел за технику. Во время Арбузово-Аннинской операции Петр нас удивил. Таблицу позывных для связи с танками составлял начальник связи Тимофеев. Иногда и мы принимали в этом участие. Наш позывной в этой операции был «Гранит», а 214 танку, где радистом был Яровой, дали позывной «Холст». Когда размножали таблицу, это слово написали не очень четко. Вызываем мы «Долото» — 212 машину, эти номера писались на борту танков. Нас не слышат. И вдруг в наушниках: «„Долото“, „Долото“! Я „Холеп“! Я „Холеп“!». И «Долото» отозвалась. Мы стали разбираться, кто же этот «Холеп». У нас в таблице такого позывного не было. Не сразу догадались, что Петр так слово «Холст» прочел. Вскоре «Холеп» помог связаться и с другой машиной. Мы восхищались Петром. И тут Яровой замолчал. Тщетно вызывали мы его. «Холеп» не отвечал. Через некоторое время мы услышали: «Гранит», «Гранит»! Я «Роза», «Холеп» горит. Никто из экипажа не спасся. Так Петро Яровой спел свою лебединую песню, перед смертью заработав так, как никогда.
Больше месяца длились тяжелейшие бои. В полку было выведено из строя в общей сложности 44 танка. Днем танки подбивали, ночью их эвакуировали и после ремонта снова бросали в бой. Но и наши танкисты уничтожили много немецкой техники, в том числе новых тяжелых танков «Тигр». Наконец бои стали затихать.
Было мое дежурство, когда заработала армейская станция. Я принял большую радиограмму. Разбудил шифровальщика Федулова. Шифровальщик, открыв глаза, велел мне взять таблицу и раскодировать радиограмму. Адресовалась она помпохозу. В радиограмме говорилось, что ввиду окончания боевых действий с сегодняшнего числа следует прекратить выдачу спирта личному составу полка. А мы в последнее время договорились выпивать положенный нам спирт по очереди. Сегодня я пью за тебя, а завтра ты за меня. И в этот день я как раз должен был получить двойную порцию. Хоть не отдавай радиограмму. Но отдать пришлось, и плакали мои сто грамм.
И снова мы в Колбино. Через пару дней нас с Володей направили в район Коркинских озер, на сбор радистов фронта. Здесь проходил обмен опытом. Мы познакомились с гвардейцами 45-й дивизии генерала Краснова. Дивизия в свое время была вывезена с полуострова Ханко. Она отличилась при прорыве блокады, за что и получила звание — гвардейская. У Краснова были огромные усы, и он считал, что все гвардейцы должны быть усатыми. По его негласному приказу все бойцы дивизии, даже молодые парнишки, должны были отращивать усы.
Гангутцы показали нам сохраненную со времен обороны Ханко листовку, которую забрасывали к финнам. Это было письмо, адресованное командующему финской армией генералу Маннергейму. Оно было написано по образу и подобию письма запорожцев турецкому султану. Составлено в сильнейших выражениях, напечатано на прекрасной бумаге и обрамлено виньетками с неприличными картинками. При чтении листовки, как и на картине Репина, все вокруг помирали со смеху.
Сборы закончили на день раньше запланированного срока. Мы решили воспользоваться командировочным удостоверением, чтобы съездить домой. Рисковали, но все обошлось.
У меня развился сильный фурункулез. Вновь сказалось отсутствие витаминов. Все тело покрылось чирьями. Долго терпел, но все же пришлось обратиться в медпункт. Показал спину медсестре Гале Петровой, хорошей, веселой девушке. Та посмотрела и с ужасом крикнула врачу: «Товарищ капитан! Посмотрите, что у Колбасова!». Врач мельком взглянула и спокойно сказала: «Ну и что? Выдай рыбий жир». Мне налили поллитровку жира, и мы всем экипажем принимали его по столовой ложке за едой. Пришлось еще два раза ходить в медпункт наполнять бутылку. Через неделю все тело очистилось от болячек.
В августе 1943 года наш взвод и рота техобеспечения были подняты среди ночи по тревоге. Стояла теплая ясная погода. На улице уже было светло. Нас повели на капустное поле около Колтуш. Еще издали мы обратили внимание на его удивительную окраску. Поле было местами голубое, местами желтое и розовое. Когда подошли ближе, выяснилось, что ночью пролетел немецкий самолет и сбросил листовки. Этими листовками и было покрыто поле. Нам поставили задачу — все собрать и, не читая, уничтожить. Конечно, с содержанием мы все равно ознакомились. На разноцветных листах было напечатано обращение командования Русской освободительной армии генералов Власова и Малышкина, в котором они призывали переходить на сторону немцев. Листовка одновременно являлась пропуском.
В расположении части раздался сигнал подъема. Танкисты выбежали на зарядку, а у нас на поле еще был непочатый край работы. Вскоре и танкисты присоединились к нам. Только к обеду закончили операцию.
Танкисты часто проводили учения на местности. Иногда и мы принимали участие, поддерживая связь. Обычно я держал связь со штабом армии, работал ключом. В этот раз сел на связь с танками по микрофону. Кончились занятия. Танки вернулись в расположение. К нам подошел Александр Смирнов — радист командира полка. Спросил, что за еврей работал сегодня у нас на станции. Мы удивились. Индюков сказал: «Вот, Колька работал». Смирнов не поверил: «Не может быть! Кто-то так картавил, что ничего невозможно было понять». Так я узнал, что при разговоре в микрофон картавлю.
