Золото (илл. Р. Гершаника) - Полевой Борис Николаевич (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
19
Голос Советской Армии, прозвучавший в глухой час праздничной ночи, путники с тех пор слышали часто. Пробираясь лесом или заброшенными полевыми проселками, они то и дело видели теперь стройные крестики голубоватых бомбардировщиков, в ясные дни оставлявших за собой в морозной синеве неба белые, долго не расплывавшиеся хвосты. Издали, с магистральных шоссе, с железных дорог, доносились иногда глухие взрывы, торопливое тарахтенье автоматических зениток, негромкое погрохатывание воздушного боя. Порой на горизонте пестрели пушистые барашки разрывов, и над сверкающими снегами, там, где они сливались с кромкой бледного зимнего неба, вставали черные шевелящиеся горы дыма.
Несколько раз видели путники и те самые самолеты, что помогли им в праздничную ночь поднести подарок стране. Небольшими группами — парами, четверками, шестерками — они неожиданно вырывались из-за кромки леса и, потрясая окрестности басовитым ревом, проносились над головой, тотчас же сливаясь с мутным зимним горизонтом.
Советские самолеты, теперь уже нередко появлявшиеся над оккупированной землей, казалось, несли усталым путникам привет далекого родного мира, к которому те стремились день и ночь.
А продвигаться становилось все труднее. С тех пор как в праздничное утро путники доели остатки вяленой зайчатины и по-братски разделили последнюю краюху хлеба, пищей их стала только противная жесткая каша из мелко изрубленной коры молодых лип да мороженая картошка, которую им с трудом приходилось выкапывать из-под снега на брошенных колхозных полях.
Однажды на перекрестке дорог партизаны увидели большую черную доску, прибитую к столбу. «Мертвая зона» — значилось на ней по-русски и ниже указывалось, что каждый из «цивильных» людей, кто вступит без специального пропуска на территорию «мертвой зоны», подлежит, по приказу командования, расстрелу без суда и следствия. Николай и Муся равнодушно прошли мимо этого объявления. Только Толя не удержался и повесил на нем сочный плевок. Путников не испугало ни страшное название, ни угроза. Они только поняли, что дальше идти им станет еще труднее.
И действительно, деревни здесь были выжжены. Селения, лежащие у дорог, еще сохранились, но жителей в них не было. Дома занимали оккупанты. Здесь отдыхали, переформировывались разбитые, обескровленные части. В походных мастерских ремонтировалась разбитая, искореженная техника. Сюда стягивались новые дивизии для готовившегося наступления, подходили резервы, двигавшиеся из тыла, из Западной Европы. Весь этот обширный район был превращен в огромный военный лагерь. По дорогам, которые, подобно траншеям, были выкопаны в глубоком снегу, взад и вперед сновали военные машины. Чтобы обезопасить дороги от партизан, саперы вырубали возле них леса и кустарники, в лощинах у мостиков устраивали минные поля, опоясывая их колючей проволокой.
Пробираться через район, где не было гражданского населения, можно было только по ночам, да и то лесами. За сутки удавалось пройти не больше пяти-шести километров. Теперь мороженую картошку иногда приходилось есть сырой. Не всегда можно было разводить костер. Только раз посчастливилось им наткнуться на пепелище лесной избушки, принадлежавшей, по-видимому, объездчику. Поодаль, на огороде, Толя нашел на грядках окостеневшие от мороза кочаны капусты. Путники жадно набросились на них, выкопали из-под снега и, не имея терпения дождаться, пока закипит вода, ели сырьем. Тугая мороженая капуста скрипела на зубах. Когда капуста наконец сварилась, они съели не только ослизлый лист, но и с наслаждением выпили воду. Она показалась им вкуснейшим из супов.
Мороженая капуста, которой они набили свои опустевшие мешки, некоторое время поддерживала путников. Но силы их заметно иссякали. Все трое так ослабели, что каждое движение давалось им теперь с трудом. Мускулы пыли, точно избитые, и когда в сумерки Николай после дневного отдыха поднимал товарищей в путь, они вставали с ворчаньем и стоном.
— Вы знаете, ребята, кабы не этот наш груз, ни за что бы не встала. Лежала бы и лежала, смотрела на небо, дремала. Как хорошо никуда не двигаться! — призналась однажды Муся.
Две большие чистые слезы остановились на грани ее запавших, потемневших глазниц.
Николай с испугом посмотрел на девушку. В следующее мгновение она уже деятельно гасила костер, увязывала мешок и даже что-то напевала себе под нос. Но не так легко было обмануть Николая. Он знал, что слова эти вырвались не случайно, — ведь его и самого порой сковывало чувство вялого безразличия ко всему. Всю ночь, прокладывая товарищам путь по снежной целине, продираясь сквозь кустарник, перелезая через завалы бурелома, он думал, как и чем зажечь ему друзей, влить в них веру в свои иссякающие силы.
Когда они остановились на дневку в лесном овражке и весело затрещал костер, Николай, задумчиво сидевший у дерева, вдруг выпрямился:
— Знаете, ребята…
Муся, начавшая было дремать, открыла глаза, с удивлением посмотрела на него, не понимая, что с ним случилось. Ей показалось даже, что сквозь густую копоть от костров и тяжелый зимний загар румянец проступил на щеках молодого партизана. Голубые глаза сияли в запавших глазницах.
— В одной из статей у товарища Сталина есть хороший образ, — продолжал Николай. — Буря захватила рыбаков на Енисее, злая, жестокая буря… И вот одни напугались, сложили весла, легли на дно баркаса: неси, куда вынесет. И их разбивает о скалы…
Николай на минуту смолк. У костра было тихо, только, сочась влагой, сипела в огне сырая ветка.
— А другие — наоборот: как налетит первый шквал, крепче берутся за весла и гребут навстречу ветру, наперекор течению, против бури гребут. Гребут до последнего дыхания… И они побеждают бурю… Это он о большевиках, о настоящих революционерах…
Сырая ветка лопнула в огне. Над костром взмыл пучок искр, растворившихся в холодной темени.
— Ты это для меня рассказал, да? — с горечью спросила Муся.
— Нет, для всех. Наша буря еще и не начиналась. Приближается только первый шквал.
Партизаны задумались. Метель, шурша, перетаскивала полотнища сухого снега. Муся сидела, обхватив колени руками, уткнувшись в них подбородком, и ясно было, что мысли ее где-то далеко.
Николай подвинулся к девушке:
— Ты о чем думаешь?
— А вот представляю себе бурю на Енисее. Черные волны величиной вон в ту сосенку, и крохотные лодчонки качаются на них, как семена одуванчика в ручье. И всё против них: и волны, и ветер, и ночь, а они плывут и доплывают до цели. Несмотря ни на что. Потому что в лодках — люди, а у людей этих мужественное сердце, крепкая воля и вера, в свои силы…
— Воля большевика может преодолеть все, мне кажется — даже смерть.
20
В этот вечер партизаны поднялись раньше обычного и прошли больше, чем в предыдущие ночи. И долго еще, когда, перелезая через сугробы, они выбивались из сил и им начинало казаться, что идти больше уже невозможно, кто-нибудь из троих напоминал про енисейских рыбаков — и усталость отступала под новым напором воли.
Но силы их таяли с каждым днем.
К удивлению друзей, первым стал подаваться Николай. Он как-то быстро осунулся, лицо его потемнело, обтянулось, на заострившемся носу даже обозначилась вдруг неприметная до сих пор железновская горбинка. По утрам он подолгу натирал десны снегом и сплевывал в кусты кровавую слюну. Движения его становились вялыми, тягучими, неточными. Он быстро уставал. Мешок с ценностями, тяжести которого Николай раньше, казалось, вовсе и не чувствовал, теперь он поднимал с трудом, обливаясь потом. Раз Муся видела, как под вечер, когда было еще совсем светло, он наткнулся на дерево.
Николай по-прежнему вел свой маленький отряд. Дух его был еще крепок и упрям. Партизан никогда не ложился, не убедившись, что товарищи хорошо размещены у костра, распределял время дежурства и сам дежурил перед закатом, когда почему-то особенно хотелось спать. И все же было заметно, как крупное тело его все больше ослабевает.
