Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич (лучшие книги TXT) 📗
И Приступа с Дроздовым пришли к простому выводу: надо действовать самим.
Они решили для начала осесть в одной из деревень. Это удалось сравнительно легко. Хозяин оказался преданным человеком.
Вторым шагом — самым опасным — было установление связей, прощупывание новых знакомых, подготовка. В этом смысле их хозяин явился плохим помощником: ничего не мог сказать толком о ближайших соседях, будучи, как это поняли партизаны, занят только самим собой. «Вот народ! — удивился Приступа. — Неужто все такие?..»
Но тот же хозяин предоставил свою хату для первого собрания сколоченной ими группы. Присутствовало семь человек, включая Дроздова и Приступу. Единодушно решили собрать еще человек пятнадцать и уйти в лес партизанским отрядом.
Так и получилось.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Белая, пустая, холодная равнина. Ночью она кажется серой. Мы идем и идем, и уже розовое зарево восхода занимается за спиной. Мы ушли далеко вперед. Перед нами село Нивице. Стехов измеряет по карте: до Львова по прямой шестьдесят километров. Близко.
Нивице встретило нас тишиной.
Где сейчас наши товарищи? Найдем ли мы Крутикова в Гановическом лесу? Где Кузнецов?
— Все хорошо, — говорит Стехов. — Все очень хорошо. Завтра мы будем у цели.
Подходит Марина Ких.
— Теперь-то вы меня отпустите? Ну, я не говорю сегодня, а вообще? Жалею я теперь, что пошла в радистки, — сетует она.
С Лукиным и Стеховым заходим в первую хату.
Хозяин, высокий, крепкий старик, смотрит на нас удивленно, но впускает без слов. Кроме него, в комнате молодая женщина, лицо у нее испуганное. Первое, что бросилось мне в глаза, черный диск репродуктора на стене.
— Работает? — показывая на репродуктор, спрашиваю хозяина.
— Работает, — отвечает он, продолжая разглядывать нас. — У нас и школа работает, и церковь.
— Немцы есть?
— Сейчас никого.
— Ну а вообще как с ними живете?
— Всяко бывает.
— Часто они сюда наведываются?
— Приезжают по три-четыре человека. Вывозят из лесу древесину.
За окнами брезжит рассвет, похожий на сумерки.
Последнее время мы шли с непрерывными боями. Села встречали нас стрельбой. Враг всячески препятствовал движению. Неужто на этот раз нас оставят в покое?
Я вызвал командира первой роты Ермолина.
— Ты все-таки, товарищ Ермолин, поставь дополнительные посты. На всякий случай…
Лег, но не могу заснуть. Уже больше месяца я болен. Последние дни совсем не поднимался с повозки. Сейчас боль в спине усилилась, не дает спать. Сумерки редеют; снег, недавно еще серо-стальной, плотной пеленой устилавший улицу, теперь, когда рассвело, становится белым и потому кажется еще более холодным. Не в силах больше лежать, я встал и пошел проверить посты.
На улице тихо. Сразу же за огородом простирается открытое поле.
И вот на сером фоне снежного поля, сливающегося с небом, я замечаю движущиеся вдали цепочкой черные силуэты людей. Что за люди? Может быть, это Ермолин расставляет посты?
Нет, это не развод! Люди идут цепью, а не группой. Идут к селу. Я припал к земле, чтобы лучше рассмотреть идущих.
Вот они совсем близко. Неужели гитлеровцы?
— Кто идет?
Молчание.
— Кто идет?
— А ты хто? — доносится голос.
— Я командир.
— Ходы сюды!
Выхватываю пистолет. В ту же секунду раздается автоматная очередь — одна, вторая. Даю несколько выстрелов — вижу, как кто-то упал. Еще один выдвигается вперед. Дает очередь. Мимо. Я успеваю выстрелить. Автомат умолкает.
Слышу — наши открыли огонь. Но что делать мне, как выбраться? От врагов я в пяти метрах, от своих — в двадцати.
Стреляют и те и другие. Пули вокруг меня, одна сбивает шапку. Я плотнее ложусь на снег. Если ползти, враги заметят и начнут стрелять; да и свои откроют огонь, увидев, что к ним приближается человек…
Вдруг чувствую — кто-то тянет за ногу. Поворачиваюсь — человек в немецкой каске. Решив, что я мертвый, он старается снять с меня меховые унты. Стреляю в упор и отдергиваю ногу.
Стрельба разгорелась вовсю. В петлицу моей шинели попала разрывная пуля. Пробую кричать:
— Прекратить огонь!
Слов не слышно. Где-то далеко строчит пулемет, рвутся гранаты, мины.
— Прекратить огонь! — кричу изо всех сил. — Это я, Медведев!
Услышали! «Прекратить огонь… прекратить огонь…» — прошло по нашей цепи.
Под ливнем вражеских пуль я отполз к своим. У плетня меня подхватили.
— Вперед! Ура!
— Ура! — разносится вокруг. Подхватываемые, как ветром, какой-то могучей силой, мы устремляемся на врага.
Шевчук, Струтинский, Новак и Гнидюк с группой бойцов из комендантского взвода врезались во вражескую цепь и в упор расстреливают неприятеля.
Приютившись за плетнем, бьет по черным фигурам Коля Маленький.
Противник отступает. Шум боя становится глуше.
Я направляюсь в хату, где расположилась санчасть. Там полно народу.
— Где доктор?
— Здесь! — весело кричит Цессарский.
Люди расступаются, и я вижу, что Цессарский полулежит на полу, держа в руках расколотую колодку маузера и вытянув забинтованную ногу со следами крови. Рядом с доктором лежат другие раненые. Над ними хлопочут сестры. В ответ на мой укоризненный взгляд Цессарский оправдывается:
— Я не покидал санчасть. Просто фашистам удалось сюда заскочить. Ну мы их и выперли. — Он показывает на свой маузер с оттянутым назад затвором.
Вошел Лукин. Он сказал:
— Вы знаете, что за группа на нас наскочила? СС «Галичина», — и протянул документы, взятые у убитых.
Бой отодвинулся еще дальше. Стрельба шла уже километрах в двух от села, где наши продолжали преследовать противника. На месте боя враг оставил до трех десятков трупов.
— Сегодня у вас второй день рождения, — сказал мне Новак, видя, как я считаю дыры на одежде. На шинели я насчитал их двенадцать, на шапке — две.
— Товарищ командир, вас просит Дарбек Абдраимов.
Я обернулся. Передо мной стоял Сухенко.
— Дарбек? Где он?
— Вон там, в хате. Ранен тяжело.
Дарбек лежал на топчане, устланном перинами, бледный, осунувшийся, с горящими глазами, обращенными к двери.
— Командир, ты жив? Не ранен? — спросил он, как только увидел меня.
— Жив и не ранен.
— Ну хорошо.
Дарбек улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою. Оказывается, он первый услышал мой крик, когда я лежал под перекрестным огнем, бросился вперед, на выручку, и был срезан пулеметной очередью.
— Ну а ты как себя чувствуешь?
— Плохо. Помираю, кажется.
— Ну это ты брось. Мы еще будем кушать твои «болтушки по-казахски». — Я говорил, и мне хотелось плакать.
Дарбек ничего не ответил, только улыбнулся.
Через несколько минут он умер.
…Горько сознавать, что его больше нет с нами, нашего Дарбека. Как он любил жизнь, какие прекрасные дали открывались перед ним, как смелы были его мечты, ждавшие своего осуществления! Сын солнечного Казахстана, колхозный тракторист, он думал о том, как станет агрономом, как поможет народу превратить свою страну в страну полного изобилия. Я вспомнил, как еще в Брянских лесах Дарбек делился своими планами с Сашей Твороговым; припомнил то, как горячо приглашал Абдраимов друга в Казахстан, как они уславливались ехать туда вместе. Оба они, и Саша и Дарбек, прожили, быть может, треть своей жизни, но как прекрасно они прожили!
Мы ожидали нового наступления и решили подготовиться к нему. На повозке я объехал вокруг деревни и отдал все распоряжения.
В хате, где остановился штаб, ни хозяина, ни хозяйки уже не было.
Вскоре нам стало известно, почему так быстро и неожиданно подверглись партизаны нападению. Оказывается, мы остановились у старосты, предателя, и он успел немедленно сообщить о нас фашистам.
Вскоре началось новое наступление. Сначала появились вражеские бронемашины и танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.
Крайние хаты села загорелись. Фашисты наступали с той стороны, куда мы собирались идти, — с запада. Но ворваться в село они медлили — боялись, что им подготовлена хорошая встреча.
