Лицей послушных жен (сборник) - Роздобудько Ирэн Виталиевна (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
Сказать, что любить – не так страшно и не так… грешно. А почему бы и нет?
Ведь в любой науке существуют свои ошибки, свои неточности. Наверное, госпоже Директрисе это тоже было бы интересно послушать!
О дочери пекаря Форнарине, с которой писал Матерь Божию Рафаэль. О Венере – богине любви, которая – о, это такая новость для меня! – обнажена перед всем тысячелетним миром и не стыдится этого! А у нас в коридоре она стоит точно такая же, как в том альбоме с репродукциями, только в платье.
Я бы сказала всем (как говорил ОН), что в красоте нет стыда. Я бы перерыла все книги в нашей библиотеке и вклеила бы туда все вырванные страницы, чтобы точно знать, что случилось с Анной Карениной или мадам Бовари.
Я бы сказала на «литсуде», что в книгах мсье Флобера и мистера Голсуорси не по двадцать, а по сто двадцать, а может, и намного больше страниц.
Разве это так плохо – знать больше?
Понимать, что мир большой и по нему можно ехать дольше чем полчаса?!
Но о чем я хочу сказать больше всего, так это о музыке. Хорошо, что нам не запрещают слушать ее, ведь в ней нет волнующих слов. А я бы сказала, что они там – есть!
Более того, в ней есть все: слова, картины, запахи. В ней есть целый путь.
В ней есть история того, кто играет…
Ох, если бы я могла рассказать сейчас о себе – без слов, одним только дыханием!
Странно только то, что она, эта музыка, скрывается внутри металла или дерева и требует столько души и усилий, чтобы вынуть ее оттуда!
Если ОН думает, что ничего не рассказал мне о себе, – ОН ошибается, так как это сделал его саксофон.
Я почти уверена, что слышала его рассказ и могу повторить слово в слово!
«Отныне и навсегда ты никогда не будешь чувствовать холода, голода, разочарования и насмешек.
Ты найдешь свою амфору, свой серебряный щит и их место в изгибах пространства. Корона найдет свою голову, посох – свою руку, глаза – свою цель, ягненок – свои ясли, краски – свое полотно, ступни – свою дорогу, раны – свой бинт… В небесном челне по лунному озеру во вспышках зарева поплывешь вечной осенью… В южном городке среди раскаленной черепицы будет ждать тебя ослик, нагруженный пряностями, и ты найдешь свой приют среди разноцветных полотенец, глиняных свистков, на страницах книг, в миске с розовой водой, под полотняным навесом прибрежных кафе, на дне фарфоровой чашки… В небе, в море и на суше… В камне, где в отпечаток археоптерикса можно залить воск, а можно – свинец… В животе золотой рыбы засветишься тысячной икринкой… Тонким смычком переплывешь круги одиночества на воде…»
Вот как бы я перевела эту мелодию!
Вот каким бы я увидела тот путь, по которому хотела пойти дальше…
Возможно, после моего первого бала он и будет именно таким. Но теперь меня грызли сомнения: сможет ли тот, кто выберет меня, пойти со мной? Или ОН действительно прав, и я не должна идти с первым встречным?
А как же наши правила?
Наш Устав?
Я не заметила, как палату лазарета залил острый свет и врезался в мои распухшие от недосыпания глаза.
Скоро сюда кто-нибудь придет. Кто-нибудь из посетителей, чтобы проявить милосердие. Господи, пускай это будет Лил!
Пускай это будет Лил!
Теперь, после своего второго ночного визита в запрещенную зону, я не боялась проявления эмоций. Я всегда любила молчунью Лил за ее особенность, и почему должна скрывать это?
Неожиданно я подумала, что любила и других. Только не знала об этом до сегодняшнего дня.
Огненную зеленоглазую Рив, Иту и Мию – зернышки, трогательные в своем желании скрыть дружбу, болезненный цветочек Озу. На протяжении этих лет, когда мы росли и взрослели, они, именно они были моей единственной семьей. Неужели скоро мы расстанемся и никогда, никогда не спросим друг у друга: «Ну как ты? Что болит? О чем ты думаешь и… чем я могу тебе помочь?»
Нас никогда не учили произносить такие слова. И все мы думали, что это – бесспорно. Но вовсе нет. И скоро я докажу это всем. Первой – Лил!
Когда дверь палаты приоткрылась, я всей кожей ощутила: да, это она! Как будто она, Лил, тоже почувствовала мои призывы.
Я вскочила с кровати, даже не подумав, что не успела сбросить платье, сменив его на ночную рубашку, бросилась к ней и крепко обняла.
Это были мои первые человеческие объятия после того, как я обнимала Кошку. Это было так приятно, словно в меня сразу же мощным потоком перелились тепло и свет.
Пальцы мои ожили и вспыхнули, я погладила ее по лицу и сдавленным голосом произнесла: «Лил…»
Она отшатнулась.
Даже к стене отлетела.
Вжалась в нее и смотрела на меня широко открытыми глазами, будто видела перед собой тигра.
– Что с тобой, Пат? – наконец сказала она. – Что с тобой? Ты с ума сошла?
Я засмеялась. Видимо, я и правда выглядела сумасшедшей.
Я взяла ее руку так крепко, что она не могла сопротивляться, и усадила рядом с собой на кровать.
Жаль, что я так и не поспала хоть немного, потому что мысли мои путались, а губы были такими сухими, что едва шевелились. Но я, не выпуская ее рук из своих, говорила и говорила. О том, что давным-давно хочу дружить с ней, что мы не должны потеряться, что мир – прекрасный и большой, что Венера – обнажена, а мадам де Реналь не виновата, что… что звукообразующим элементом на саксофоне является трость, которую еще называют «язычок», и что его диапазон состоит из трех регистров и покрывает две с половиной октавы…
Что у меня есть секрет – и этот секрет называется Кошка. И – это: я показываю Лил маленький телефончик.
Я еле шевелю губами. Чувствую, что Лил заботливо и осторожно укладывает меня назад, в кровать, накрывает одеялом, шепчет: «Тебе надо поспать, Пат…»
Как мне приятно ощущать, что наконец кто-то заботится обо мне. Лицо Лил расплывается перед моими глазами.
Я больше не могу и не хочу бороться со сном. Я слишком устала.
Как приятно засыпать. И чувствовать, что засыпаешь.
Глубоким, спокойным, медовым сном…
Сколько я спала? День? Два? Неделю?
За окном – дождь. И непонятно, какое время суток – вечер или утро?
Такая тишина вокруг. Только слышно, как барабанит по подоконнику дождь. Я так люблю этот звук. Люблю засыпать под него.
Но снова погрузиться в сон не удается. В палату входит госпожа Учительница. У нее строгое лицо, и мое намерение сказать ей пару добрых слов испаряется, как и желание поспать.
– Пат, – говорит госпожа Учительница. – Иди-ка за мной. Тебя зовет госпожа Директриса.
– А разве она уже вышла из отпуска? – спрашиваю я.
– Вышла ради тебя. Ты же у нас болеешь. Вот она и вышла. Сможешь идти?
Меня окутывает волна настоящей благодарности: это ж надо – госпожа Директриса приехала сюда ради меня.
Мне немного неловко вылезать из-под одеяла, ведь на мне то же самое платье, изрядно помятое, и носки – довольно грязные. Но госпожа Учительница как будто не замечает этого, не произносит ни единого слова упрека за такое безобразие, и меня опять окутывает волна благодарности.
Госпожа Учительница ведет меня из лазарета через сад в главное здание.
И я удивляюсь тому, что все вижу как-то по-новому, словно вблизи рассматриваю картину – одну из тех, которые видела в ЕГО альбомах с репродукциями: каждая травинка нарисована отдельно, сливы покрыты серебристой пыльцой, яблоки светятся изнутри, а с боковых аллей и от лужайки с бассейном слышатся детские голоса и трепетание их крыльев.
– Как красиво… – говорю я, глубоко вдыхая аромат сада.
Госпожа Учительница не отвечает, ведет меня вперед.
Через общий зал, по лестнице, по коврам, мимо одетых скульптур разных греческих богов, к двери кабинета.
Она открывает дверь и спрашивает:
– Разрешите?
Потом пропускает меня вперед и сразу закрывает за мной дверь.
Кабинет просторный и затемненный бархатными шторами. Шагах в двадцати от меня – не меньше! – стоит длинный стол. За ним сидит госпожа Директриса.
