Я исповедуюсь - Кабре Жауме (книги .TXT) 📗

– Будет лучше, если моя дочь не узнает о нашем разговоре. – Это было последнее, что сказал сеньор Волтес, когда я выходил из машины. И потому до сегодняшнего дня, когда я пишу эти строки, я ничего не говорил тебе, Сара. Этот секрет – еще одно проявление моей неверности. Но мне очень жаль, что я больше не видел сеньора Волтеса до самой его смерти.

Мне кажется, я не ошибаюсь: приблизительно в это время ты купила себе пуррo [303].

Мы жили вместе всего пару месяцев, когда мне позвонил Муррал и сказал: у меня есть оригинальная рукопись El coronel no tiene quien le escriba [304].

– Не может быть!

– Может.

– С гарантией?

– Сеньор Ардевол, вы меня оскорбляете.

И я сказал, стараясь говорить спокойно, неизменившимся голосом: мне надо на минутку выйти, Сара. И из мастерской донесся голос Сары, вынырнувшей из сказки о веселой лягушке, – она спросила: куда?

– В Атенеу. (Клянусь, я сказал, что иду в Атенеу, – как-то само так получилось.)

– А… (А ей-то откуда знать, poveretta [305].)

– Да, сейчас вернусь. (Maestro dell’inganno [306].)

– Сегодня твоя очередь готовить ужин. (Innocente e angelica [307].)

– Да-да, не волнуйся. Я скоро. (Traditore [308].)

– Все в порядке? (Compassionevole [309].)

– Что ты, конечно! (Bugiardo, menzognero, impostore [310].)

Адриа сбежал, сам не заметив, что, закрывая дверь, он хлопнул ею сильнее, чем нужно, – совсем как его отец много лет назад, когда отправлялся на встречу со своей смертью.

В квартирке, где Муррал обделывал свои дела, я смог рассмотреть замечательную, выдающуюся рукопись. Окончание было напечатано на машинке, но Муррал уверил меня, что в рукописях Маркеса такое часто встречается. Какое наслаждение!

– Сколько?

– Столько.

– Немало!

– Вам виднее.

– Столько.

– Не смешите меня. Буду с вами откровенен, профессор Ардевол: эта рукопись досталась мне, скажем так, несколько рискованным путем, а за риск нужно платить.

– Вы хотите сказать, она краденая?

– Что за слова! Уверяю вас, эти листы не оставили никаких следов.

– В таком случае столько.

– Нет, столько.

– Хорошо.

На такого рода покупки чеки не пробивают. Нужно было ждать до следующего дня; я сгорал от нетерпения. Ночью мне приснилось, что сам Габриель Гарсия Маркес пришел упрекать меня в краже, – я притворялся, что ничего не знаю, и он бегал за мной по квартире с огромным ножом, а я…

– Что с тобой? – спросила Сара, зажигая свет.

Было начало пятого утра, Адриа приподнялся на родительской кровати, которая теперь была нашей. Он тяжело дышал, как после длинного забега.

– Так, ничего… Приснилось…

– Что приснилось?

– Не помню.

Я снова лег. Подождал, пока она погасит свет, и сказал: Маркес бегал за мной по квартире вот с таким ножом и хотел убить.

Тишина. Нет, постель легонько колыхнулась. Наконец Сара расхохоталась. Потом я почувствовал, что она нежно ерошит редкие волосы на моей почти уже лысине, как никогда не делала моя мать. Я почувствовал себя грязным и виноватым, потому что обманывал ее.

За завтраком они молчали, до конца еще не проснувшись. Пока Сара снова заразительно не рассмеялась.

– Что с тобой?

– У тебя даже чудовища в кошмарах – интеллектуалы!

– Он меня правда испугал! Ой, мне же сегодня в университет. (Impostore.)

– Но ведь сегодня вторник. (Angelica.)

– Да, но… Не знаю, чего от меня хочет Парера, но она попросила, чтобы я… уфф… (Spregevole [311].)

– Не волнуйся. (Innocente.)

Ложь за ложью – я пошел в банк, снял нужную сумму и направился к Мурралу, испытывая тягостное беспокойство: вдруг у Муррала ночью случился пожар, вдруг он передумал, вдруг нашел более щедрого покупателя – или его арестовали.

Нет. «Полковник» спокойно дожидался меня. Я с трепетом взял его в руки. Он мой, можно больше не беспокоиться. Мой.

– Сеньор Муррал…

– Да?

– А полная рукопись Ницше?

– Ага.

– Вы скажете мне цену?

– Если это праздный интерес, не скажу. И не обижайтесь.

– Я хочу купить ее, если смогу.

– Позвоните мне через десять дней, и я назову сумму, если рукопись еще не продали.

– Как?!

– А что вы думали? Что вы один такой на свете?

– Она мне нужна!

– Десять дней.

Дома я не мог показать тебе свое новое сокровище. Это была тайная часть моей жизни, которую я противопоставлял твоим секретам. Я спрятал рукопись в глубине ящика. Думал купить для нее специальную папку, чтобы можно было рассматривать каждый лист отдельно с двух сторон. Но нужно было сделать это тайно. А тут еще Черный Орел.

– Ну что там у тебя, выкладывай.

– Ты перешел заповедную реку.

– Что?

– Ты собираешься и дальше тратить деньги на игрушки, а твоя скво даже не подозревает об этом.

– Это все равно что изменять ей, – вмешался Карсон. – Так дело не пойдет.

– Я не могу поступать иначе.

– Мы вот-вот разорвем отношения с бледнолицым другом, который всю жизнь давал нам пристанище.

– Или расскажем все Саре.

– Вам не поздоровится: я выкину вас с балкона.

– Храбрый воин не боится угроз лживого и трусливого бледнолицего. И потом, ты не посмеешь сделать это.

– Посмеет, – встрял Карсон. – Больные люди не просчитывают последствий. Они в плену у порока.

– Обещаю, что полная рукопись Ницше будет последним приобретением.

– Почему я должен тебе верить? – Это Карсон.

– Я не понимаю, почему ты таишься от своей скво. – Это Черный Орел. – Ты покупаешь рукописи на собственное золото. Они не были отобраны жестоким белым человеком с огненной палкой у какого-нибудь еврея или украдены.

– Некоторые были, дружище, – поправил его Карсон.

– Но бледнолицая скво не обязана знать это.

Я оставил их обсуждать эти вопросы, будучи не в силах признаться, что у меня недостает храбрости пойти к Саре и сказать: Сара, это сильнее меня. Я хочу обладать предметами, которые привлекают мое внимание. Я хочу их и готов за них убить.

– Да? – Это Карсон.

– Нет. Но почти.

И Саре:

– По-моему, мне нехорошо.

– Бедненький, ложись. Я поставлю тебе градусник. (Compassionevole e innocente [312].)

Два дня я пролежал с температурой и наконец пришел к своеобразному соглашению с самим собой (хотя его не подписали ни Карсон, ни Черный Орел), в соответствии с которым я разрешал себе, во имя наших отношений, не рассказывать подробностей истории Сториони, известных мне самому только частично, а также о том, какие предметы, по моим подозрениям, появились в коллекции в результате хищнических действий отца. Или о том, что вместе с магазином я продал, а следовательно, и приобрел многие отцовские грехи… Об этом, я думаю, ты догадывалась. Мне недоставало храбрости признаться в том, что я солгал тебе в день, когда ты приехала из Парижа с желтым цветком в руке и сказала: я не отказалась бы от кофе.

– Манера напоминает мне Хемингуэя, – сказала Мирейя Грасия.

Бернат склонил голову, воспрянув от этого замечания. Он в то же мгновение забыл о том, что в «Книжную пыль» на его мероприятие пришли только три человека.

– Не советую тебе устраивать презентацию, – сказал Бауса.

– Почему?

– Сейчас слишком много всего проводится: никто не придет.