Остров - Голованов Василий (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

И вот интересно – все привозили – кроме водки. Водку Сумароков запрещал, и только матери-старушке Маремьяне привозил небольшое количество [62]. Братья вообще не пили водку – Егор и Ефим.

Однажды был такой случай. Александр Сумароков привез на остров сушки, сухари. Идет и видит – уже стоят две бочки сушек. Народ угощается. «Откуда сушки?» – спрашивает. «Да мы взяли у купца Павлова…» Павлов из Пустозерска был купец. Сумароков взял нож, обрезал веревки и бочки с сушками выбросил в море. Павлов все видел, но не осмелился перечить. Сумароков своим рабочим сказал: нашим оленеводам нужна сушка. Выдайте с моего склада четыре бочки.

Бесплатно. Чтобы люди не обижались на него.

Сумароков очень крутой был человек. И в тундру он ездил, ходил в малице, говорил прекрасно по-ненецки, сам ловил оленей, как ненец. Он об оленях вообще не беспокоился. Бывало, целый воз шкур ему привезут – купеческих оленей ели зимой – вот, говорят, сколько мы съели ваших оленей. Он ничего не скажет. Только шкуры, говорит, погрузите – и все. И когда в тундру приезжал, в первую очередь забивал самого жирного оленя. Угощение устраивал. Маремьяне бутылку ставил он, остальные просто так лакомились.

Никифор Сумароков жил у нас в чуме. Чуть карбас придет, поднимается к нам в тундру. С ним вместе приезжал племянник Петка (Петр Федорович). Оленей у них было немного: у Никифора было 500 оленей, у Петки – 300. Петку звали «большая голова». Я однажды ловил арканом теленка у Петки в стаде и пока тащил, задавил. А теленок красивый был, очень пестрый. Петка говорит: «единственного красивого ты у меня задавил. Как же так?». Но это он шутил, оказывается. Ему нисколько не жалко было теленка.

Когда стали перекочевывать, запрягли мне четырех хоров. Летом можно ездить на объезженном хоре, рога обпилены. Но я очень не любил ездить на них и остался на чумовище. Эти хоры были Петки Сумарокова, я сказал, что лучше их заколоть ножом. Мать стала страшно ругать меня.

Хорошо, пока отошел, пока поехал – там уже чумы поставлены, чай кипит. Петка ко мне подходит: «Что ж ты, – говорит, – не забил на мясо этих оленей?» Он сам говорил: «Я лучше их на мясо забью, чем на них поеду».

Александр Сумароков считался жадным, а Никифор (Мика) Сумароков – очень добрым. Он воевал на германской войне, худым-худым приехал на Колгуев, одна шея торчала, как у куропатки. И на войне он дал богу такое слово: «если живой останусь, всю жизнь буду помогать бедным». Он забой устраивал в августе – начале сентября. Мясо солили в бочках и грузили на карбас; шкуры оставляли. Оленеводы сырую шкуру сушили, выделывали, шили одежду и обувь. Эту одежду он на следующий год забирал, а сырые опять оставлял, не брал. У него на забое всегда много народу работало, потому что он бедным отдавал печень, голову, потроха. И на карбасе привозил еще работников на забой. У него очень быстро забой заканчивался, хотя он каждый год забивал примерно 100 оленей на Колгуеве. Главным работником был у него ненец Петря. Ему он тоже мясо забивал. Мика (Никифор) очень хорошо ловил оленей. Наших два аркана сращивал вместе, чтоб дальше кидать.

Сумароков говорил: «Состоятельный человек водку каждый день не пьет. Бедный пьет, поэтому и плохо живет». Так Никифор Сумароков говорил. Дословно: «Водка – это не еда для богатого, водка – еда бедного человека».

Александр, Яков, те забивали меньше. В основном выменивали пушнину на продукты у своих работников. Целыми мешками пушнину вывозили. Песцов ловили деревянными «пастями» (там его давилка давит, ни одного изъяна в шкуре нет). Александр запрещал отдавать песцов на сторону (были еще купцы Павлов, Дитятев, Лудников, Попов). Александр сам ловил оленей, сам браковал. Часть стада у него была на Колгуеве, часть на той земле, в Оксино. Рассказывали, как в Оксино он забой вел. Вообще со стороны работников не брал, чтоб не платить. Все делала его семья и родственники. Все работали: мать, сестра. Сестра внутренности собирала в деревянные ящики. Целый день. Откуда только силы у ней бралися? А мать Сумарокова тоже, русская старушка, оленей разделывала сама, снимала шкуры.

Люди говорили: «Эта старуха научилась так разделывать оленей из-за своей жадности и скупости». Купец привозил одежду своим пастухам. Членам семьи – ничего не выдавал. Я у Александра пастухом не числился, и однажды только получил в подарок рубашку для малицы. Они уже сшитую одежду привозили, чтоб не возить лишней ткани. А рубашки шили в Оксино мать и сестра.

Когда купец поднимался в стадо, стадом распоряжался он сам, хозяин. Забить оленя – не забить – это все дело было купца. Но он всегда следил: как последний кусок пошел в ход – так нового оленя забивали. Купец Павлов на Колгуеве был, как приехали красные. Они купеческих оленей всех забили. Всех оленей всех купцов. Очень много оленей. Дед Григория Ивановича (Ардеева) пас оленей у купцов-ижемцев, коми-народа, Чупрова и Терентьева. У Павлова оленеводом был старик Инако (его потомки в Хангурее сейчас).

Первый учитель был Усов, второй Аксенов. Усов детей не учил, взрослых только. Школы еще не было, учил по стойбищам. Он хорошо знал ненецкий язык. Но мне в ликбезе надоело, возраст-то был большой. Так и не выучился по-русски.

Усов учил вечером, днем ходил на куропаток охотиться. Советская власть запрещала оленей забивать. Усов заставлял весной бить перелетных птиц, летом – линных гусей.

Усов когда от отца уехал, в новое стойбище попал. Там адскую жизнь устроили ему. Чай не варили ему. Из общего чайника даже не наливали ему. Он за водой ходил на озеро с эмалированной кружкой. Там он на ужин покупал гуся у хозяев.

Усов пришел в наш сарай и там в дверях оставил записку. Чтоб его забрали обратно. Я все-таки учился в ликбезе, прочитал эту записку. Говорю своим: «Русский хочет вернуться, записку оставил». Брат Ефим поехал за ним.

Потом он в Пашином стойбище учил. Он по стойбищам ездил, а заодно следил, чтоб не забивали оленей. Тайком от него они там забили оленей на шкуры (одежда нужна была, и зимнюю ремонтировать надо), а мясо засолили в бочках и запрятали в землю. От Паши уехал он в Бугрино: там были факторские дома, где теперь склады и магазин. Будущий председатель островного совета Мирон Иванович Евсюгин там азы грамоты освоил.

Мирон Иванович, когда председателем стал, ходил в фуражке с кокардой, с золотым якорем и гербом, а пальто черное и все пуговицы золотые (он у русских выменял морскую фуражку и шинель, думал – так должны все начальники ходить). Производил впечатление. А секретарь был, Афанасий Павлович – он ходил в матросской бескозырке и матросском бушлате, тоже пуговицы золотые. Еще носил бескозырку и морскую шинель Майков пекарь. Старики Мирона побаивались – «очень большим начальником стал». Ведь никого, кроме купцов, люди не видели прежде на Колгуеве. А мы глупые были, не понимали.

Не знаю, в какие года был на острове гололед [63]. Люди ходили по тундре, собирали своих оленей. Председатель тоже ходил. Однажды зашли в чей-то сарай. Стали чай пить. Мирон достал свой мешок, говорит: «Когда у человека деньги есть, чужое есть стыдно». Достаю и я свой мешок.

– Ты чего?

– Да, если деньги есть, – говорю, – стыдно чужое есть.

Пришли в факторское стадо. Мирон, как председатель, всем дал по два оленя. Чтоб на упряжках искать. А я отказался. Потому что они сдохнут. А возмещать придется своими оленями. Лучше я буду ходить пешком. А Мирон уже был обижен на меня за тот разговор, и сказал:

– Ну, какой скупой ты оказался, не жалеешь даже своих ног.

А я же вижу: эти олени двух километров не пройдут, упадут. Я вообще-то шутя сказал, просто видел, что бесполезно их запрягать.