Ненастье - Иванов Алексей Викторович (читать хорошую книгу .txt) 📗
В День Победы сияло солнце, в нежной мелкой зелени сквера верещали птицы, по улицам плыла свежая тонкая синева. Гайдаржи шёл от подъезда к джипу, ощущая себя лихим и ловким: талия скрипела ремнём, грудь блестела металлом, сапоги цокали подковками. Димон Патаркин, который сегодня был начальником охраны Гайдаржи, при виде шефа заулыбался и отрапортовал:
— Товарищ генерал! Принятые меры увенчались безуспешно!
— Все в окопы, остальные за мной! — в тон ему ответил Гайдаржи. — Едем к сорок второй школе. Обозначена на карте флажком треугольного цвета.
На школьном дворе в ожидании митинга гомонили старшеклассники, их было не меньше полутора сотен. Из открытых окон учительской на втором этаже вылетала музыка — с детства родные мелодии, связанные с войной. У кирпичных ворот школы Каиржана встретили две девушки с алыми лентами через плечо. Каиржан, жмурясь, шёл за провожатыми через толпу — в синем берете и форме, высокий и красивый, — и всё было так, как он желал: пацаны оглядывались, девчонки шептались, молодые учительницы хорошели.
Школьное начальство стояло отдельной группой возле угла здания. На кирпичной стене висела мемориальная табличка — каменная плита, пока что закрытая красной тканью. Под плитой находилось нечто вроде помоста — то ли одноместная трибуна размером с обеденный стол, но без ограждения, то ли подставка с лесенкой, чтобы снять с таблички торжественный покров.
— Вот вы какой, Каиржан Уланович! — Низенькая и толстая директриса Тамара Михайловна влюблённо разглядывала Гайдаржи. — Просто герой!
— Герой у нас был Егор, — скромно ответил Гайдаржи, кивая на табличку.
Он и вправду нисколько не ревновал к славе и почёту Быченко. Он знал цену Егору, знал правду о Егоре, но сейчас всё это не имело значения.
— Хороший парень! — Кто?то одобрительно хлопнул Гайдаржи по спине.
Каиржан оглянулся и изумился: это был Бобон. Но Бобон, сам на себя не похожий, — в советской военной форме, в фуражке с красным околышем, и слева на груди у него болталась серебряная медалька на серой колодке (ничего особенного, «За боевые заслуги», но у Гайдаржи и такой не было).
— Капитан Бобович, Шинданд, восьмидесятый год, — Бобон, усмехаясь, козырнул. — Не ожидал, Кир? А я был уверен, что ты сегодня сам явишься.
— Алексей Андреевич — наш спонсор, — сообщила директриса. — Это он оплатил изготовление и установку мемориальной доски.
— Ну и дела! — искренне сказал Гайдаржи.
— Пора, Тамара Михайловна! Дети разбегутся! — захлопотали учителя.
Музыка заиграла громче. Классные руководители согнали школьников в шеренги, заставили выплюнуть жвачку и вынуть руки из карманов. Пацаны стояли с независимым видом, вызывающе перекосившись. Нарядные девочки в бантах держали разноцветные надувные шарики. Митинг начался.
Директриса и завучи говорили про подвиг народа, про мирное небо и счастливое детство, добытое отцами и дедами, про служение Родине. Всё это Гайдаржи помнил и по своему времени, только тогда ещё выносили красное знамя, били в барабаны и отдавали пионерский салют. Бобон стоял рядом.
— Не западло вору носить форму и награды? — тихо спросил Гайдаржи.
— Я не блатной, а только приблатнённый, — хмыкнул Бобон.
— В нашей школе учился настоящий воин, его звали Егор Иванович Быченко, — заговорила Тамара Михайловна. — Он был командиром взвода разведки. В Пандже… шерском ущелье его взвод с боем занял высоты Дехи?Нияз, Чуб… чурбак… Пахлаван?Биби и Балда?Биби… — Директриса с трудом читала по бумажке пуштунские названия, а школьники тихо захихикали на «чурбаке» и «балде». — Сейчас мы открываем мемориальную табличку Егора Быченко. Боевой товарищ нашего славного выпускника, тоже ветеран войны в Афганистане, Каиржан Уланович Гайдаржи, скажет вам несколько слов.
Гайдаржи бодро взбежал на помост рядом с мемориальной табличкой.
— А я не знаю, что мне нужно говорить вам, — сообщил он, и школьники одобрительно засмеялись. — Егор был настоящим солдатом. Когда я учился в школе, я и не думал, что попаду на войну. Нам говорили, что все войны закончились. В общем, пацаны, всегда будьте готовы. Если по?другому не выходит, надо воевать. Короче, я не диктор, лучше посмотрим на Егора!
Речь у Гайдаржи получилась нескладная, но школьникам понравилась.
Гайдаржи осторожно сдёрнул ткань с мемориальной доски. Чёрно?белый Егор, механически скопированный с фотки, был в берете, браво сдвинутом набекрень, но какой?то чересчур уж мордатый. Доску явно сделали по той же технологии, что и ширпотребные надгробные памятники.
— Похож, — удовлетворённо сказал Гайдаржи.
Он наклонился, отдал красное покрывало в руки молодой учительнице и принял от неё пучок гвоздик. К табличке была приделана полочка для цветов.
Бобон в это время незаметно шагнул в сторону и назад — так, чтобы его прикрыл угол школы, — и сунул руку за борт кителя.
Каиржан осторожно пристроил гвоздики на узкую полочку. А потом вся табличка целиком вдруг лопнула ему в лицо огнём и битым камнем. Взрыв заложенной за плиту бомбы размозжил Каиржану голову и отбросил его, как тряпичного. Горячая тугая волна повалила учителей на асфальт, обмахнула школьников, развязывая девичьи банты, и сорвала все надувные шарики.
Городской СИЗО, следственный изолятор, где сидел Серёга Лихолетов, находился на окраине Батуева среди промзон: два трёхэтажных корпуса казённого вида с железными намордниками на окнах. Двор между зданиями огораживали бетонные стены со звёздами и с колючей проволокой поверху.
Сложно сказать, работала ли Серёгина «афганская идея» в целом, но для Серёги она работала. Начальником СИЗО был подполковник Церковников. Его сын погиб в Герате. «Коминтерн» понемногу, но регулярно выплачивал Церковниковым пенсию за сына, дарил подарки ко Дню Победы и дню ВДВ. Церковниковы были благодарны, что товарищи помнят их Костика и жалеют о нём. Когда Лихолетов загремел в СИЗО, подполковник постарался помочь.
Церковников понимал, что командира «Коминтерна» ломают медленной пыткой ожиданием. Именно его, потому что прочих «афганцев» освободили после акции на станции Ненастье. В новые времена (после развала Союза) арестованных мурыжили в изоляторе без приговора годами — это стало привычным, вот и Лихолетова упаковали на неизвестный срок и ждали, пока расколется. Однако начальник СИЗО своей строгостью не стал умножать ту несправедливость государства, которая уже забрала у него сына. Тем более охрана давно скурвилась.
При Церковникове Серёге сиделось терпимо. Подпол определил его в «красную» зону к спокойным «жуликам» и «БС» — бывшим сотрудникам; здесь не лютовали блатные и беспредельщики. В двадцатиместные камеры СИЗО пихали по сорок человек, а в камере Лихолетова находилось всегда не больше нормы заключённых. Жратву, курево, бухло и наркоту на кичман заносили инспектора, и Церковников не препятствовал этому «подогреву».
Заключённому СИЗО разрешалось одно краткосрочное свидание в месяц — разговор длительностью в час. Помещение для свиданий было разделено стеной из оргстекла; заключённый и посетитель разговаривали в отсеках по телефону, а оперативник прослушивал. Подпол сказал Лихолетову, что его не слушают, а письма не читают, но в такую милость Серёга уже не поверил.
Самый неожиданный, странный и даже какой?то неприятный подарок заключённому Лихолетову сделал Басунов. Виктор вообще умел напрягать Серёгу своими непрошеными услугами.
Первые полтора года у Лихолетова тянулись бесконечные следствия по делам, где Серёга фигурировал то свидетелем, то обвиняемым; с сентября 1994?го начались суды. Серёгу возили из СИЗО на заседания. Если приходилось ждать, конвой в подвале райсуда разводил заключённых по «стаканам» — маленьким боксам размером с вагонное купе. Бывало, что в такой каморке Серёга торчал часов по восемь, тупо глядя на стены и тусклую лампочку. Но однажды железная дверь «стакана» вдруг тихо приоткрылась, и сержант втолкнул в камеру Танюшу. Это свидание организовал Басунов.
